Оттенки Тьмы (джен)

* * *

— Ваше Величество, — Алдия остановился на предписанном по этикету месте — в центре зала — и низко наклонил голову.

— Герцог Алдия, — завораживающе глубокий голос королевы прозвучал негромко, но словно заполнил всё пространство зала томительно-сладкой вибрацией. — Вы — брат моего супруга. Второй близкий мне человек в этом чужом для меня краю. Я хотела бы, чтобы между нами оказались возможны обычные человеческие беседы. Давайте немного сократим число придворных церемоний, — она поднялась со своего места и подошла к Алдии. — Я разрешаю вам сидеть в моем присутствии и обращаться ко мне «миледи». В конце концов, вы — король по праву старшинства, а значит, могли бы быть не только равным мне, но и стоять намного выше, — она кивнула в сторону небольшого столика с двумя креслами у окна. — Давайте присядем и поговорим… По-родственному.

Алдия исподтишка изучал ее. Истинно королевская осанка, истинно королевский взгляд — Вендрик не преувеличивал. Лицо спокойно, улыбка безмятежна, но… За этой ледяной маской определенно бушует буря. Алдия чувствовал это. Только пока не мог взять в толк — чем же эта буря вызвана? Неужели обычным человеческим смущением, робостью в присутствии незнакомого человека?

Да быть этого не может.

— Понимаете, — сказала Нашандра, — я провела в странствиях так много времени и так отвыкла от людей, что мне кажется — я разучилась разговаривать. И кончится всё тем, что… Я неминуемо опозорюсь на каком-нибудь приеме. Опозорю супруга… Помогите мне, герцог, прошу, — она подалась вперед, заглядывая Алдии в глаза, — говорите со мной. Научите меня говорить… Снова.

— Сочту за честь, — сдержанно отозвался Алдия. — Как будет угодно Вашему Величеству.

— Миледи, — с улыбкой поправила его Нашандра. — не забывайте, я… прошу вас, — последние слова она произнесла с такой интонацией, что архимаг услышал именно то, что на самом деле сказала королева: «Я приказываю вам».

Он молча склонил голову.

— Я — супруга правителя могущественного государства, — с легким вздохом произнесла Нашандра. — Вы ведь понимаете, что… женщине в моем положении не приходится рассчитывать на то, чтобы обзавестись подругами? Друзьями — тем более… Это было бы просто неприлично. А Вендрик… Он постоянно занят! — королева всплеснула руками. — Я так редко вижу его! Все время какие-то дела, приемы, визиты, смотры, бумаги… Он так устает, что вечером не в состоянии даже поесть! Да, я знаю, что он — нежить, что он обладатель силы древних Повелителей! Но… Я вижу, как ему тяжело… — Нашандра стиснула руки у живота. — Я бы хотела помочь ему, хотя бы чем-то! Но я совершенно ничего не понимаю в управлении государством. И учиться мне не у кого, потому что единственный, у кого я могла бы учиться, постоянно занят, и ему не до глупенькой жены!

Алдия вопросительно посмотрел на королеву.

— Да, и об этом я хотела попросить вас, — кивнула Нашандра. — Будьте так любезны, подберите мне книги, которые я могла бы прочитать для того, чтобы получить начальное представление о принципах управления государством. О политике, торговле, судопроизводстве, военном искусстве… Я хочу стать настоящей королевой, достойной великого короля! — она села еще прямее, глаза ее засверкали.

Алдия внимательно посмотрел на королеву…

Внимательно посмотрел.

Она говорила искренне.

Алдия сам удивился тому, что сразу же поверил ей. Но он не мог не поверить.

Он видел.

Нашандра и в самом деле любила его брата. И хотела быть рядом с ним — и быть достойной его.

И Алдия никак не мог понять, почему это так его пугает.

Шаналотта. Тогда

Шаналотте нравился Алдия. Ей, конечно, нравилась и Петра, которая, казалось, так же, как и ее подопечная, немного запуталась во времени и жила сразу «вперёд» и «назад», не старея с годами, а иногда будто бы молодея на год-два. И всё же Алдия, которого девочка видела очень редко, совсем не подолгу и чаще всего издалека, всё равно занимал детское воображение и будоражил любопытство намного сильнее, чем ворчливая, но добрая старуха в вылинявшем тёмно-красном одеянии, странноватые учёные-маги во главе с Рэскином и вообще всё происходившее вокруг, в лабораториях.

Шаналотта осознала себя очень рано — намного раньше, чем научилась даже более-менее сносно фокусировать взгляд на движущемся объекте. Сознание древнего бессмертного существа, насильно, противоестественным способом помещённое в тело одного из самых несовершенных и нежизнеспособных детёнышей из всех земных млекопитающих — человека, — никак не желало смириться с таким унижением. И только мягкое, успокаивающее давление гораздо более старого и мудрого сородича заставляло изуродованную душу дракона оставаться в этом мелком, мягком, отвратительном беспомощном «сосуде» и продолжать эксперимент.

В раннем детстве Шаналотте часто снились кошмары, после которых она просыпалась с надрывным плачем, заставляя Петру с кряхтеньем подниматься со своей лежанки, ворча, подходить к колыбельке, вынимать крошечное существо из сбитого кокона пелёнок и укачивать, что-то ласково и неразборчиво бормоча. Близость Петры странно успокаивала дракона. Шаналотта не понимала почему, но, судя по эффекту, который оказывали прикосновения старухи на эту часть ее сознания, древнее существо знало о старой женщине нечто такое, о чём человеческий детёныш не мог даже догадываться.

В этих повторяющихся кошмарах Шаналотта чувствовала, что она — огромная, как гора или море, заперта в крошечном сосуде, не может пошевелиться и постоянно испытывает мучительное давление со всех сторон. А кроме того, ещё и нечто изнутри яростно рвётся наружу, мешая дышать и едва не расплющивая слабые, нежные человеческие лёгкие о твёрдую внешнюю оболочку. Девочка просыпалась, хватая ртом воздух и царапая пальчиками грудь. И после первого же вдоха разражалась горестными рыданиями — о чём-то безвозвратно утраченном.

Петра укачивала её, напевая какие-то наивные человеческие колыбельные на всех известных ей языках. А Шаналотта судорожно всхлипывала, цеплялась за оборки ветхой ночной сорочки няньки, вдыхала странный запах — почему-то от Петры всегда пахло дымом костра и морем — и постепенно успокаивалась, одной частью сознания растворяясь в монотонном ласковом бормотании, а второй — слушая безмолвные увещевания своего древнего сородича.

Эти кошмары прекратились со временем… И их отступление странным образом совпало с появлением в жизни Шаналотты Алдии — с большей частотой, чем было до этого.

Однажды после пробуждения из своего обычного кошмара Шаналотта обнаружила, что она в комнате одна. Выбравшись из постели, дрожа, всхлипывая и судорожно вздыхая, она опрометью кинулась искать Петру. С разбегу налетая на массивные двери, она ушибала руки и рёбра, но не обращала внимания на боль — потребность спрятаться под защитой няньки была просто нестерпимой. Некоторые двери не поддавались, и Шаналотта с криком бежала дальше. Какие-то открывались, и ребёнок затуманенными от слёз глазами оглядывал ряды клеток, в которых бились, рычали, кричали и стонали самые причудливые существа; в поисках хоть кого-нибудь обегал кругом столы, заставленные сосудами с бурлящими, дымящимися и неподвижными жидкостями разных цветов; непонимающе таращился на покрытые тёмными пятнами зазубренные лезвия жутких инструментов. Нигде никого. Шаналотта сейчас рада была бы даже обществу хмурого Рэскина, который, судя по всему, в присутствии девочки чувствовал себя до крайности неуютно, что не могло не сказываться на его к ней отношении. Но всё же даже противный Рэскин был лучше, чем это жуткое одиночество. Одиночество в комнате, на этаже, в цитадели, в мире и во времени.

Очередная дверь распахнулась в темноту. Шаналотта отшатнулась, но тут же, растерянно моргнув, осознала, что всё прекрасно видит — каким-то странным образом, чётко и почти бесцветно, но различает перед собой уходящую вверх и вниз винтовую лестницу, застеленную вытертым ковром. Здесь пахло маслом и нагретым металлом, будто совсем недалеко горели факелы, но их свет терялся в бесконечных витках лестницы.

И здесь было совершенно тихо. Ни звука из лабораторий. Ни свиста ветра. Ни чьих-то шагов.

Шаналотта спустилась на десяток ступенек вниз, уселась на пыльный ковёр, привалившись к холодным перилам, обхватила колени руками и тихо заскулила. Сознание древнего дракона не спешило приходить на помощь, и на лестнице, ведущей в багровую темноту, откуда пахло не только факелами, но ещё и болью, страхом и ненавистью, сидел и тихо плакал несчастный, всеми покинутый ребёнок на вид лет трёх от роду.

Сколько прошло времени, Шаналотта не знала. Она замёрзла, проголодалась и устала плакать. Прислонив голову к перилам, она беспокойно задремала, то и дело широко распахивая глаза, когда чувствовала приближение кошмара. Но всё же усталость взяла своё, и девочка заснула сидя, изредка вздрагивая всем телом и судорожно вздыхая во сне.

Из оцепенения её вывели внезапный толчок и последующий взрыв брани. Вскинув взгляд, девочка зачарованно уставилась на человека, стоящего парой ступенек ниже. Постепенно испуг в её взгляде сменился облегчением и узнаванием. Алдия!..

Она так рада была его видеть, что даже не обратила внимания на странное выражение, с которым он смотрел на неё. Точнее, в один её глаз. И не осознавала, что вовсе не она сейчас смотрит этим самым глазом на архимага, заглядывая прямо в его душу.

С этого дня жизнь Шаналотты круто изменилась: она перебралась из тёмного лабиринта лабораторий на первом этаже в просторную и светлую комнату на третьем, где ковёр на полу в коридоре был новым, ярким и чистым, факелы горели день и ночь, но не воняли и не чадили; а в комнате у неё были огромная — как у взрослых! — кровать с балдахином, камин, кресло и книжные шкафы. А ещё там было окно, и девочка первые дни почти всё время проводила перед ним, жадно разглядывая незнакомый, такой прекрасный и манящий внешний мир.

А ещё с этого дня Алдия стал лично заниматься с ней. Не каждый день, не подолгу — но всё же.

Поначалу он держался скованно, говорил мало и старался как можно реже прикасаться к девочке. Но постепенно, отмечая её успехи в самых разных вещах — в счёте и чтении, в беге и прыжках — он стал всё чаще улыбаться и говорить разные приятные вещи: «Хорошо», «Молодец», «Умница»…

И наконец-то долгожданное — «Умница моя»…

Шаналотта-ребёнок тянулась к нему, старалась невзначай подвернуться под руку, чтобы получить мимоходом небрежное ласковое прикосновение к макушке; с радостным писком бросалась навстречу, когда он входил, и, зажмурившись и подняв вверх улыбающуюся мордашку, обхватывала ноги архимага, заставляя того неуклюже застыть на месте и ворчать притворно-строго, осторожно расцепляя «стреножившие» его ручонки. Она признала его своим отцом — человека, у которого были такие же глаза, как и один её глаз — тот, которым она не боялась смотреть на своё отражение в зеркале.

Она признала Алдию отцом и была предана ему всей душой — всей человеческой душой, несмотря на явное неодобрение притаившейся в глубине её сознания души дракона.

И засыпала с улыбкой на лице, запирая кошмары в том уголке сознания, где им и было место — в осколке серого, пустого и бесформенного мира Древних Драконов.

Дальше годы полетели как весенний бурный поток — быстро, азартно, опасно.

Шаналотта взрослела, и её человеческое сознание постепенно брало под контроль сознание дракона. Ей не нравилось то, к чему была склонна эта дремлющая частичка её сущности. Спокойное, отстранённое созерцание, механический анализ и систематизация всего окружающего с единственной позиции: полезно — бесполезно, опасно — безопасно?

Скучно. Безэмоционально. Не по-человечески.

Мёртво.

Шаналотта всегда очень остро чувствовала всё своё окружение. И чисто телесные ощущения: холод, жар, приятная истома после целого дня игр и беготни. И вкусы: сладкий мёд, горький лук, кислые незрелые ягоды. Боль от ушибленной коленки и блаженство, когда Петра ласково гладит по волосам. Всё это расцвечивало мир Шаналотты удивительными красками, и она ни за что не согласилась бы отказаться даже от малейшей доли этой палитры.

А дракон осуждал её за это.

Приходил к ней в сознание во сне и наяву, внушал, что чувства несовместимы с вечностью, с бессмертием и неуязвимостью. Намекал, что она может окончательно утратить доступ к наследию предков, отказаться от него в пользу краткого, как жизнь бабочки, летящей к огню, человеческого века. Шаналотта тогда ещё не вполне понимала, о чём он ей твердит. А когда поняла — всерьёз огорчилась… Часа на два. Погуляла в саду цитадели, наклоняясь к пышным лиловым соцветиям трилезвийника, вдыхая резкий аромат и тихонько фыркая, когда пыльца попадала в нос. Ушла на берег крошечного ручейка, разулась и побродила по дну, усыпанному гладкими камешками, ощущая их шелковистые прикосновения и бодрящий холод родниковой воды. Обулась, задумчиво постояла, глядя вверх, на небо, голубеющее в просветах резной листвы… Тряхнула головой, обулась и пошла искать отца. Пора было отвлечь его от колб и скальпелей и заставить немного перекусить.

Дракон в её сознании, казалось, утомлённо вздохнул, подняв в воздух облако серого пепла, заворочался, поудобнее умещая огромные крылья внутри крошечной хрупкой человеческой оболочки.

«Наш разговор ещё не закончен, дитя…»

Алдия. Давно.

Нашандра быстро училась быть королевой. Исчезли смущение, неловкость и едва заметные запинки в речи на приемах. Взгляд стал ещё более твёрдым и лучистым, осанка — ещё более безупречной. И только король и его брат знали, чего ей это стоило.

На вид Нашандре было не больше тридцати, но её рассказов о пройденных дорогах и перенесённых испытаниях хватило бы как минимум на два полноценных человеческих века. Страны и континенты, моря и пустыни... И маячащая впереди непонятная цель.

Нашандра не знала, что позвало ее в путь когда-то давно — или просто не хотела раскрывать тайну. Однако у Алдии скорее сложилось впечатление о том, что несчастная женщина частичной потерей памяти неосознанно отгородилась от ужасов, с которыми ей пришлось столкнуться. В этом, кстати, он подсознательно завидовал ей — он тоже был бы не против лишиться хотя бы некоторых источников своих кошмаров.

Алдия часто беседовал с Нашандрой: часто в том смысле, который применим к членам королевской семьи — раз в десять-двадцать дней. Королева, соблюдая приличия, обязательно просила супруга присутствовать при разговорах с деверем, но Вендрик, разумеется, далеко не всегда имел возможность даже на пару часов раз в десять дней вырваться из бесконечного круговорота монаршьих обязанностей. Однако примерно на каждой третьей встрече он всё же присутствовал, но обычно почти не принимал участия в разговоре, просто сидел, молча слушал и со странной, рассеянной улыбкой любовался женой. Алдия исподволь наблюдал за ним, снова и снова поражаясь произошедшим в брате переменам.

Вендрик стал намного спокойнее, рассудительнее — хотя он и раньше не отличался легкомыслием; он рассказал брату, что стал намного дольше и лучше спать — почти как в те времена, когда еще не был нежитью, и что даже поглощенная сила Душ Повелителей не так сильно тяготит его, как раньше.

Алдия радовался за брата... И при этом не мог отделаться от тягостного предчувствия беды. Он не мог понять, с чем это связано. Он не видел в королеве признаков вынашивания коварных планов, направленных на то, чтобы причинить вред королевству или Вендрику; напротив, во всех словах, жестах и поступках Нашандры сквозила настоящая преданность своей новой роли и любовь к супругу. Но всё же...

Архимаг чувствовал: что-то не так.

Он зарылся в книги, проверяя и перепроверяя полученные от Нашандры сведения о местах, людях и событиях, с которыми она, по её словам, сталкивалась в своих странствиях. Пока всё было гладко... и именно это настораживало ещё больше. Как может человек, частично утративший какие-то одни воспоминания, так чётко и в таких подробностях сохранить другие?

Нашандра не помнила ни своего детства, ни семьи, ни дома. По её рассказам складывалось впечатление, что первые полтора десятка лет своей жизни она провела в беспамятстве, а потом вдруг внезапно осознала себя в какой-то рыбацкой деревушке, в хижине из почерневшего от воды плавника, с протекающей крышей и развешанными по стенам полуистлевшими мокрыми сетями. Рядом никого не было, но она отчетливо осознавала, что у неё есть близкие — скорее всего, сёстры. Что они сейчас далеко, но когда-то были неразлучны.

— И я должна их найти, — прошептала Нашандра, и в серо-стальных глазах её вдруг загорелся тревожный фиолетовый огонёк — как отражение взгляда Алдии.

Поиски, доказательства. Книги, документы. Летописи, рукописи. Достоверные, сомнительно достоверные источники. И заведомо недостоверные — для проверки, не воспользовалась ли Нашандра и ими, по неопытности или намеренно.

Всё было гладко. Всё было правдой. И... Всё было ненастоящим.

Алдия окончательно потерял покой. В конце концов он поймал себя на том, что меньше внимания уделяет своим экспериментам, чем попыткам разоблачить Нашандру. И его изрядно смущало и настораживало то, что отсутствие подтверждений его подозрениям не радует его, а пугает еще сильнее.

Чем больше Алдия проверял полученные сведения, чем больше получал подтверждений тому, что королева не лжёт — тем тяжелее становилось у него на душе.

Он не мог ей поверить.

Он должен был ей поверить.

Он хотел ей поверить. И ради брата, и…

Но не мог.

И это сводило его с ума.

Если предположить, что он — да и все они! — в то время ещё пребывали в своём уме.

Нашандра была нужна Дранглику — Алдия это чувствовал. Вот только не мог понять, для чего именно. Возможно, она принесла процветание. А возможно — семя разрушения, которое уничтожит их всех и сравняет с землёй их королевство — но в будущем прорастёт чем-то новым, неизмеримо более прекрасным, чем тот порядок, который принёс на эти берега король-нежить, носитель силы Древних Повелителей.

Алдия. Сейчас.

После завтрака архимаг заперся в своём кабинете. На замок, цепочку и три заклинания. Посмеиваясь сам над собой: какой толк в этих предосторожностях, если стоит той, от кого он так тщательно заперся, едва слышно постучать-поскрестись в дверь, как он тут же отомкнёт все запоры?

Отказывать ей он так и не научился.

Жизнерадостный солнечный свет резал глаза и невыносимо контрастировал с мрачным настроением и тяжёлыми мыслями. Задёрнув тяжёлые занавеси, Алдия опустился в кресло, откинул голову на спинку и вцепился в гладкие резные подлокотники.

Что она предложила?.. О чём она говорила?!

«Я могла бы помогать тебе в лабораториях».

Девочка моя…

Корчащиеся тела подопытных. Извивающиеся в нескончаемой агонии, которую даже предсмертной нельзя назвать — избавляющей смерти она за собой не несёт. Вернее, несёт — но далеко не всем. Не всем так везёт.

Тяжёлый запах крови. Шипение кислоты, чад горелок. Отвратительная вонь испарений всевозможных реагентов.

И звуки.

Шипение, бульканье. Хруст.

Крики. Нечеловеческие визг, вой, рычание и стоны. И человеческие — тоже.

Архимаг отдёрнул ладони от внезапно раскалившихся подлокотников. В воздух поднялись две струйки дыма. Поднеся руки к лицу, он отстранённо отметил: пара новых ожогов поверх старых шрамов от кислоты и неудачного применения заклинаний. И, конечно, это не подлокотники раскалились. Это его, Алдии, внутренняя ярость рвётся наружу через руки — его единственное и смертоносное оружие.

От созерцания собственных ладоней и невесёлых подсчётов, сколько же на них крови, архимага отвлёк осторожный стук в дверь. Вскинувшись, Алдия недовольно скривился — ни с кем, особенно с той, кто предположительно стоял сейчас по ту сторону массивных двустворчатых дверей кабинета, разговаривать ему решительно не хотелось. Он ещё не был готов вернуться к миру. А миру, как обычно, было наплевать на желания какого-то жалкого человека, слабого и несовершенного существа.

— Ваша светлость… — раздался за дверью робкий голос. Мужской.

Слава Свету, хоть не Шаналотта…

— Чего надо? — Алдия не имел ни малейшего желания разыгрывать любезность перед собственным камердинером.

— Вашей аудиенции просит некий странствующий маг, — тихо, но твёрдо проговорил слуга. — Он настаивает на срочности своего дела и велел передать, что прибыл в ответ на вашу невысказанную просьбу.

В полумраке комнаты словно сверкнула молния.

Чёрная молния.

— Что? — Алдия сам не заметил, как оказался возле двери, торопливо снимая заклинания и отмыкая механические запоры. — Повтори! — он распахнул створки, едва не сбив с ног съёжившегося от испуга камердинера. — Он так и сказал — в ответ на невысказанную просьбу?

— Да, ваша светлость, — бедный слуга попятился от грозного архимага и, казалось, от испуга стал вполовину меньше ростом, — именно так он и сказал. И представился как…

— Навлаан, — Алдия, отшвырнув тщедушного камердинера в сторону, буквально вылетел в коридор. — Он здесь. Всё-таки он здесь…