Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

1 декабря Макгонагалл объявляет о традиционной части Турнира Трех Волшебников — Святочном бале. Сия волшебная новость вызывает такой ажиотаж, что вплоть до самого бала, кажется, никто ни о чем другом и не вспоминает. Уж Гарри точно. Дамблдор замедляет ход Игры, очевидно, давая возможность всем ее участникам отдохнуть и понаслаждаться жизнью.

Впрочем, некоторые аспекты Игры то и дело включаются в предпраздничную суматоху. Например, та же Макгонагалл заставляет всех работать до последней секунды на ее уроках и особенно напирает на межвидовую трансфигурацию и использование трансфигурирующих чар (как помним, чем-то в этом роде решает воспользоваться Крам во время своего выступления во втором туре).

Драко Малфой, окончательно отчаявшись, пытается вернуть любовь Гарри к нему посредством цитирования старой статьи Риты. На последнем уроке Хагрида в семестре Гарри с друзьями узнает, что Рита не выпустила интервью с ним, в ходе которого постоянно сворачивала на тему о Гарри — «хочет новый угол», как мудро комментирует Рон.

Между прочим, забавная деталь: Гарри в ответ на это ершисто замечает, что ей следовало бы в таком случае проинтервьюировать Снейпа, а я вот думаю — действительно, почему Скитер не брала интервью у него? Старый друг Люциуса, декан Драко, о котором ходят слухи, будто он ненавидит Гарри — золотая жила для «нового угла». Тем не менее, не появляется ни одного намека на то, что он давал интервью.

Попросту говоря, я подозреваю, что Рита, сунувшись к Снейпу, получила весьма конкретную инструкцию, куда ей со своим Пером следует отправиться, а посему приблизиться к профессору сэру Зельеварения больше не решалась. То, что в ее статьях не появилось никакой мсти в его адрес, объясняется, вероятно, влиянием Люциуса.

Любопытно, почему Снейп упустил великолепный шанс ужалить Гарри?

Ну, во-первых, я бы искренне хотела посмотреть на реакцию Дамблдора. Во-вторых, это же Снейп. Я имею ввиду, на него, дающего интервью, я бы хотела посмотреть не меньше, чем на реакцию Дамблдора. И, в-третьих, конечно, хотелось бы верить, что Снейп… ну, не захотел добивать Гарри поначалу, а затем, вероятно, передумал портить послевкусие от первого тура. Ну, мне бы хотелось так думать.

Впрочем, он отыгрывается за свою маленькую уступку на последнем уроке семестра, устроив проверочный тест по антидотам, который Гарри успешно и весьма ожидаемо проваливает. Спасибо, Снейп хотя бы предупреждает о тесте заранее — а то он чертовски любит устраивать тесты без предупреждения. Видимо, это у него такая форма подарка. Примерно как у Хагрида в подарок, помимо конфет, входит отсутствие прямого контакта с соплами на последнем уроке.

В целом же, до Рождества в Игре — как на Шипке. Спокойно. А потому мы смело можем на некоторое время вынырнуть из хитросплетений планов Директора и отважно прыгнуть в жернова человеческих отношений.

Пока Гарри борется с комплексами («Я не танцую!» — хорошо хоть у Макгонагалл хватило такта поговорить с мальчиком на эту тему наедине, а не при всем классе), робостью перед Чжоу и завистью к Седрику, в остальной части его команды разгораются нешуточные страсти и рождаются всякие угольники.

Так, 14 декабря Рон дает понять всем окружающим, что девушку будет выбирать исключительно по внешности. Нехилая такая оплеуха Гермионе, несколько лет ждавшей, когда же Рон повзрослеет и перестанет видеть в ней «своего парня».

Разозленная Гермиона убегает из гостиной в спальню, 15-го или 16-го декабря принимает приглашение Крама, с самого сентября караулившего ее в библиотеке и, видимо, серьезно влюбившегося в единственную девушку, которая не бегает за ним по причине его известности, а 17 декабря Рон замечает, что Гермиона — тоже девочка, приглашает ее пойти на бал с ним и Гарри (по-дружески — в то время как Гермионе эта «братская» дружба уже приносит мало удовлетворения) и узнает, что ее уже пригласили.

7 дней подряд парень мучается неизвестностью, а 24 декабря узнает, что кавалер Гермионы — Крам. Разумеется, реакция Рона — резкая вспышка ревности, плохо прикрытая малоубедительными аргументами против такого союза. Реакция Гермионы — злость и обида… В общем, красиво и честно в этой ситуации ведет себя только Крам, пошедший на бал, испытывая искреннюю симпатию к своей партнерше.

Вопрос бы задать типа «и все-таки — что ж это было?», ибо накануне Рождества все вдруг начинают помешиваться друг на друге, и градус температуры в замке непозволительно бурно растет: Крам ревнует Гермиону к Гарри и Рону; Рон ревнует Гермиону к Краму, от чего страдает его партнерша для бала Падма Патил; Гермиона ревнует Рона к его собственной тупости, от чего страдает Крам; Гарри ревнует Чжоу к Седрику, из-за чего страдает Парвати Патил (а еще Джинни и — традиционно — Драко, на которого Гарри по-прежнему не обращает внимания)… Хороший такой способ «подружиться школами» и вообще подружиться — этот ваш бал, я вам доложу…

А в центре тайфуна в окологаррином пространстве стоят именно Гермиона и Рон. Вот к ним и приглядимся с помощью до сих пор не найденного автора с «Астрономической башни».

При всей внешней отстраненности Рона по отношению к эмоциональной и чувственной сферам, в просторечии именуемым личной жизнью, он патологически в них нуждается. Он зависим от мнения матери, признает ее верховенство над собой и при всем своем недовольстве ею не склонен «рвать корни» — даже та малая, как ему кажется, часть ее внимания совершенно точно ему нужна, пусть он и не в состоянии ни удовлетвориться ею, ни потребовать больше.

Типичное его качество — страдать молча, вместо того, чтобы хотя бы поговорить. Рон заботится о Джинни, ревнует Гермиону и вообще способен на возвышенную эмоциональную привязанность — правда, не бытового, а, скорее, отстраненного плана.

Чувственность в мальчике присутствует, но она не просто сильна (иначе быть бы Рону романтичным и галантным кавалером, а мы имеем зажатое, нуждающееся в понимании и такте существо. В такте — потому что признавать собственные потребности Рон не больно стремится, а удовлетворять их в глубине души более чем желает) — она экзальтированна.

«Смотреть на вас мне столь мучительно, что лучше я совсем уйду», — такой подход к отношениям лучше всего описывает поведение Рона на балу, когда эта глубоко выстраданная истина вылезает на свет божий, дабы Рон мог искренне швырнуть ее в конце вечера в лицо обалдевшей Гермионе. Не нуждайся он в девушке, история с Крамом зацепила бы его не больше, чем Гарри. С другой стороны, не будь он Роном, чувства проявились бы раньше и куда как проще.

С Гермионой все одновременно и легче, и сложнее. Она решительна, у нее сильная воля, в ней есть стержень, не позволяющий терять себя даже рядом с таким мощным лидером, как Гарри. Но этот стержень ставит во главу угла именно ее убеждения и решения, а не законы внешнего мира.

Да, в ее принципах следовать правилам. Но, будем честными, уж больно легко она их каждый раз нарушает, пусть и за компанию с парнями, чтобы мы могли говорить о реально проработанном солдатском характере (вспомните Снейпа — тот скорее усыновит Гарри, чем нарушит правила. Единственный, для кого он делает исключения, скрипя всем, что скрипится — Дамблдор, но это вообще отдельный разговор).

К тому же, из Гермионы плохой воспитатель, а любой, кто нацелен на претворение в жизнь строгого следования законам внешнего мира и его убеждениям, скорее утопит своих подопечных в ледяной воде, чем даст им поблажку. Так ли уж Гермионе всю дорогу нужно, чтобы Гарри и Рон перестали быть разгильдяями — вопрос риторический.

А вот если предположить, что имеет девушка стержень, который ставит во главу угла именно ее личные убеждения и решения, все становится понятно — ей, как я уже отмечала, в первую очередь важен образ себя, проповедующей хорошее поведение, а уж во вторую — результат.

Артистические таланты в ней присутствуют, притом неплохие — это видно по тем редким моментам с самого первого курса, когда она вдохновенно врет (тролль, Амбридж). Но ее сложно назвать рисующейся, в ней нет склонности быть в центре внимания, она не тянется к свету рамп и равнодушна к массовому поклонению или порицанию. Ей важнее, чтобы в ней признавали недюжинный интеллект.

Отсюда и вьется ее личная жизнь, присутствующая вроде бы походя, но на самом деле — громко вопящая всеми своими неброскими штрихами.

Основных ситуаций к разбору в общем-то две — Локонс и Крам. В целом, вроде как, оба они между собой совершенно не связаны, если не принимать во внимание, что для Гермионы первейшим и неоспоримым авторитетом всегда является книга (почему она и познакомилась с Гарри) — а книг о себе Локонс понаписал немало. Сравним его образ в книгах с Крамом — и красная нить засияет так, что начнет лупить по глазам.

Гермиона, видя в книге информацию, противоречащую реальной жизни, испытывает примерно то же ощущение, что и математический модуль, когда его заставляют поделить что-нибудь на ноль.

Она зависает и впадает в ступор, ибо печатное слово для нее — свято. И девушка в силу юного возраста принимает для себя единственно верное решение — игнорировать не укладывающиеся в книгу факты и продолжать верить в то, что написано.

А написан человек яркий, сильный, смелый, не боящийся заглянуть смерти в лицо, а опасности — в затылок, с легкостью рискующий собой и не стыдящийся своей популярности. Три в одном — сила, твердокаменная, но не выпяченная воля и стоящая за ними слава — вот и весь секрет дороги в сердце Гермионы Грейнджер.

Крам, к слову, как спортсмен, занимающийся весьма опасным видом спорта, да еще и участник Турнира, силой явно не обижен, не назвать его волевой личностью сложно, да и со славой у него отношения сложились.

Гермиона, конечно, не девочка-фанатка — она лишь считает, что должна быть исключительно с равным. А равным, по ее мнению, может считаться только тот, кому, как и ей, чихать на славу с высокой горы.

Но интересно не это. Интересно то, какая именно часть Гермионы так тянется к грубой силе? Ведь у нее самой проявления этой грубой силы отсутствуют как класс — Гермиона не страдает ни зачудительными попытками бросаться в бой прежде, чем станет ясно, с кем воюем (просто ради того, чтобы броситься), ни трусостью и стремлением отсидеться в тылу, пока наши гибнут за правое дело. Агрессивно проявленной силы у нее вообще нет. Никакой (если мы говорим именно о силе, которую обычно стремятся проявлять, нарываясь на споры, соревнования или сражения на поле битвы). А немалая тяга к образу «мачо» есть. Как так и что делать?

Пытаться найти ответ на вопрос, какая именно часть Гермионы так тянется к грубой мужской силе. Подобное возможно лишь в одном случае — при совершенно кривобоком, но мощной негативном влиянии чувственности.

Гермиона аккуратна и одевается строго, по форме и без изысков, так что по ежедневным проявлениям ее чувственность выглядит вообще отсутствующей. Однако же ж — вот вам в лоб ее образ на балу! Этот образ совершенен, недаром даже вроде бы знающий ее вдоль и поперек Гарри с первой пары взглядов не признал свою лучшую подругу в неизвестной красавице. Так что вопрос об отсутствии чувственности снимается — даже если предположить, что ее одевал кто-то другой, то носила она этот наряд сама, из образа не выпадая вообще. Девочку, лишенную чувственности, можно обрядить хоть в королеву, и она все равно останется неуклюжей шваброй в плохо сидящем на ней красивом платье.

Всем своим повседневным поведением личную жизнь Гермиона вроде бы отрицает — она не красуется, не флиртует, не млеет (ну, только при Локонсе, но там вообще абзац). Чувственность есть, но ее как бы и нет, хотя перед нами подросток со всеми полагающимися возрасту характерными переживаниями. Следовательно — негативное (наоборотное) проявление чувственности. Следовательно, самая большая проблема у нашей девушки — социально одобренная необходимость адекватно реагировать на свои и чужие чувства и все, что с ними связано.

Вообще, чувства и Гермиона — штука, на слабонервных зрителей явно не рассчитанная. Нет, конечно, любой провал в своем падении извращается, как может, демонстрируя при этом просто бездну фантазии, но этот случай — один из самых горьких и печальных. Грустнее, наверное, только варианты, когда вся глубинная эмоциональная жизнь превращается обладателем в холодное оружие, и рубит оно непрерывно, то есть по чему попало. Вылечить нельзя, можно только рядом не стоять. Ну, если вы не мазохист, конечно.

Для начала, Гермиона периода 4 курса совершенно не смыслит в чувствах. Она проницательна и умна, пока речь не заходит о силовых раскладах (а на балу их сразу несколько — и все о ней) — в глубине души она спит и видит, что ее подавят, додавят, и выдавят-таки из нее настоящую любовь. Потому что сама она это сделать просто не в состоянии — ее ум зациклен на беспрерывном функционировании настолько, что постоянно препарирует и анализирует каждый нюанс собственных переживаний.

Во-вторых, она же во всем пытается быть совершенной. Ее выворачивает наизнанку при мысли, что есть простейшая сфера, в которой любой идиот способен добиваться успеха, а она хлопает глазами и в упор не понимает, что к чему и почему, комплексуя и размышляя: это она — душевный инвалид, или весь мир вокруг — дружно придуривается?

Влюбиться по уши и потерять рассудок Гермиона не способна. Точнее, если у нее все в порядке с головой — потому что иногда бывает, что она слетает с резьбы, и тогда лучше всем вокруг спасаться бегством. Обычно у девушек, подобных Гермионе, такое случается в весьма юном возрасте (у Гермионы вот случился Локонс), повзрослев, они подобного уже не допустят, они не романтики — в них вопят стремящиеся к совершенству педанты, требующие от них быть не хуже других.

И, однажды решившись, подобные девушки фактически сносят себе башню по самые кочевряжки самостоятельно, отключая мозг в попытках понять, что ж там такого интересного весь мир находит в этих чертовых романтических отношениях. Смотреть на это тошно и жутковато, радует одно — долго такое не длится. Организм рано или поздно берет свое даже у свихнувшейся, и одной попытки подобным персонажам хватает обычно на всю жизнь.

Пережив такой кризис, они, как правило, меняются навсегда — все еще в юном возрасте — и принимают свой собственный, доходящий временами до цинизма практицизм, переставая корчить из себя романтичных барышень. Наша Гермиона, таким образом, больше никогда не ввяжется в ненужные или неперспективные для нее отношения, а всепоглощающей чувственности будет просто не из чего в ней будиться.

Но при чем здесь Крам? Почему Гермиону неизбежно тянет к образу «мачо»? Жажда ощутить рядом сильное плечо проста и понятна, когда видишь подобное в романтичных и чувственных девочках — Гермиону же таковой нельзя назвать совсем, она холодна и расчетлива — при всей ее внешней доброте, которая на самом деле забота, которая на самом деле и есть та самая любовь, как ее понимает Гермиона.

Следовательно, тяга к грубой силе в ней тоже имеет не настоящие корни, а является следствием очередного переноса. Посмотрим.

Маглорожденная Гермиона изначально воспринимает магический мир как агрессивный, чужой и враждебный. Она готова к тому, что ее не примут, и пытается заранее дать себе фору, прочитав все, что читается, и вызубрив все, что зубрится. Знания и книги для нее — единственный доступный щит, и она прикрывается им со всех сторон.

Однако не зря на первом курсе Гарри и Рон застали ее плачущей в туалете (и на третьем курсе плачущей, и на четвертом, и на шестом) — будь Гермиона и впрямь самодостаточной зубрилкой, ей было бы плевать на чужие пожелания дружить или не дружить с ней. Но она горько рыдает — она так и знала, она старается быть лучшей, но волшебный мир все равно против, он не принимает ее, он ее отталкивает!

Гарри, пожалев девочку, буквально вытащил ее — не из пасти тролля, это мелочи все — из начинающегося припадка самобичевания (заодно получив массу пока еще непривычных переживаний на тему «Как Же Классно Я Всех Спасаю»). Впрочем, Гермиона впоследствии заплатила ему искренне и от души — работая мозгом там, где сам Гарри думать уже не в состоянии, и заодно получая вкусные ощущения на тему «Как Прекрасна Я, Воспитывающая Растяпу». Определенно, они друг друга стоят.

Таким образом, Гермиона всю дорогу боится, что ее будут травить и вилами изгонять из волшебного мира — естественно, ее тянет к грубой силе, всегда хочется иметь рядом защитника.

Проблема только в том, что сильный, грубый, немногословный тип, который вдобавок и хорошо могуч, вонюч и волосат, Гермионе совершенно не нужен. Он нужен ее страху и боязни не реализоваться.

Гермиона социально реализуется, интеллектуально превосходя все свое поколение, вместе взятое, агрессивно самовосполняется, проявляя себя еще и в общественном плане (борьба за права домовиков), и полагает, что это вот все и есть она. Только проблема в том, что это — не она, а ее комплексы.

Разумеется, если бы все это была она, образ «идеального самца» Крама очень хорошо бы вписался в ее жизнь — так нет же, вместо романтичной темы все время прет в чем-то покровительственная, в чем-то карательная. Какой уж тут Крам! До тех пор, пока Гермиона не поймет себя, ее все время будет стягивать на пассивно-позитивную тропинку с инфантильным, подверженным комплексу Пилада Роном — в то время как ей, ей самой, глубоко зарытой в недрах страха и комплексов, нужен кто-то, кто мягко бы повел ее за собой. Нечто среднее между Крамом и Роном. Вот такая вот грустная патетика — наша Гермиона, кажется, сама не поняла, что, зачем и как натворила.

Крам, раз уж на то пошло, вообще здесь лицо крайне пострадавшее. Мальчишка, жутко комплексующий по поводу своей внешности и славы, одиночка (раз все время сидел в библиотеке, а не гулял по лужайкам с друзьями), насмотревшийся многого (а раздевалка мужской сборной страны, между прочим, не самое благопристойное место), мнительный и недоверчивый, кажется, впервые на балу раскрывает рот и буквально расцветает, не переставая говорить, радоваться, уже совсем не стесняясь своей внешности, акцента и прочего, строит планы на будущее — в общем, влюбляется по уши.

Можно с уверенностью утверждать, что Крам впервые испытывает подобные чувства к девушке, и это, несомненно, весьма значительное событие в его жизни. Но, будем откровенны, Гермиона-то, вообще-то, его использует. Пусть очень мягко, пусть они так и не прекращают общаться после расставания, пусть он остается ей интересен, как человек — но она его использует.

Далее, кто там у нас? Ах да, Гарри…

Едва Гарри дотаскивается до ухаживаний (пусть мысленных) за Чжоу, в его жизни появляются, во-первых, Седрик, который Чжоу уводит, во-вторых, наша любимая Рита Скитер, развивающая в нем комплекс унижения пополам с наслаждением от публичного внимания. Это второй серьезный после комплекса боязни сильных девушек. И Гарри из подростковой, активной стадии полового созревания отлетает обратно в пассивную.

Это плюс еще к тому, что наш герой вообще не терпит, когда принадлежащая ему штуковина вдруг проявляет желание быть с кем-то другим. Любая штуковина. Пусть даже фактически ему не принадлежащая — он ведь ее рядом с собой уже нарисовал, то есть высочайше разрешил подходить ближе и становиться рядом. Не удивительно, что оскорбленное эго Гарри во время бала больше не думает ни о чем ином — куда там прорваться внутрь его сознания какой-то там Парвати Патил, самой красивой девушке курса.

В связи с Гарри любопытна, однако, вовсе не Гарри, а совсем даже Джинни.

За прошлый год с девочкой произошли разительные перемены, спровоцированные Реддлом — в этом году она еще пока в сосредоточенном одиночестве холодно пытается понять, что именно поменялось и как ей теперь с этим уживаться (жить или не жить — вопрос решенный, Джинни просто пытается понять, как лучше жить с новой собой). Однако уже сейчас можно отмечать: Джинни добра, внимательна — и успешна.

Самое главное с ней, полагаю, происходит именно накануне бала — когда, несмотря на совершенно щенячьи глаза перепуганных Гарри и Рона, Джинни находит в себе силы отказаться пойти с Гарри на бал и бросить Невилла на произвол судьбы. Это — при условии, что априори известно, что ее интерес к Гарри никуда не исчез — выглядит, как поступок девушки мудрой и дальновидной, более свойственный взрослой женщине, чем подростку. Дождаться внимания к себе, а не быть для любимого средством избегания сиюминутных трудностей, всего лишь всячески выразив ему молчаливую поддержку, поскольку в такой ситуации — это максимум, что можно сделать разумного… В общем, покажите мне то болото, в котором водятся столь мудрые юные леди…

Домашние задания на каникулы оказываются чрезвычайно тяжкими (я же говорю: Дамблдор не удовлетворен познаниями Гарри в теории), однако первую неделю ребята решают не напрягаться. За это время многие гриффиндорцы, между прочим, превращаются в Грюма, с опасением относясь к любой предложенной сокурсниками еде — Фред и Джордж разводят свою бурную розыгрышную деятельность вовсю.

22 декабря приходит письмо от Мародеров. В этот раз для разнообразия ответ шел аж 28 дней (в предыдущий — около двух недель). Что-то расстояние до убежища Сириуса оказывается каким-то… блуждающим.

Обратимся к письму (сей эпистолярный шедевр, между прочим, около получаса пропрыгал с Сычиком по мраморной лестнице холла — это я к вопросу о конспирации).

«Дорогой Гарри, поздравляю с тем, как ты справился с хвосторогой, кто бы ни положил твое имя в Кубок, сейчас он не очень-то рад! Я собирался предложить заклинание Конъюнктивитус, потому что самое слабое место дракона — глаза, но ты придумал лучше, я впечатлен. Тем не менее, не успокаивайся, Гарри. Ты только справился с одним заданием; кто бы ни предложил твое имя к участию в Турнире, у него есть еще возможности, если он пытается тебе навредить. Гляди в оба — особенно, когда рядом тот, кого мы обсуждали — и сконцентрируйся на том, чтобы не попасть в беду. Будь на связи, я все еще хочу слышать обо всем необычном. Сириус».

Мда, похоже, Сириус пришел в такой восторг от истории Гарри о хвостороге, что членораздельно писать сам уже не мог — Люпину просто пришлось выводить буквы его рукой, пока Сириус горланил все известные ему гимны.

Реакция Гарри на полученный ответ выражается одной фразой: «Он говорит в точности, как Грюм. Постоянная бдительность!» — мальчика уже начинает подташнивать от постоянных призывов к осторожности, тем более, что он все еще пребывает в эйфории после первого тура да и в теории идею о заговоре усвоил неплохо, только пока не видит, как она подтверждается практикой. К счастью для Дамблдора, дальше этого сравнения Сириуса с Грюмом у Гарри не идет.

А вообще, если весь прошлый год на комическом фронте солировал Снейп, то сейчас знамя это плотно прибирает к рукам Сириус. Звезда, напоминающая об осторожности и рассудительности… право слово…

В суть текста, впрочем, неплохо врубается Гермиона: надо приступать к разгадке воплей золотого яйца. Это намек, безусловно, Дамблдора, который прекрасно осведомлен, что Гарри уже месяц наслаждается жизнью и ни о чем таком не думает.

Тем временем за дело берется Барти и дает Гарри еще две подсказки относительно второго тура — в чем суть задания и как с ним справиться. Ответ на последний вопрос еще в начале сентября появляется в спальне Гарри, а Барти пока решает воспользоваться последствиями поступка мальчика, который вызвал его негодование, чтобы помочь ему с первым вопросом — Седрик явно чувствует себя в долгу перед Гарри.

Таким образом, незадолго до бала Барти помогает Седрику раскрыть тайну яйца. Я думаю так, поскольку иначе — зачем было Седрику ждать окончания бала, чтобы помочь Гарри? Следовательно, он сам недавно все узнал — Барти попытался правильно выбрать момент, воспользовавшись, к примеру, огорчением Седрика, когда тот не смог догадаться сам (ибо, да простит меня Дамблдор, но кто бы, черт побери, вообще смог справиться с яйцом сам? какому идиоту придет в голову пихать его под воду?!).

При том, что лезть с подсказками слишком рано Барти тоже не может — вдруг Седрик откажется так же, как Гарри оказался от помощи Людо?

В общем, Барти, великий знаток людской психологии («Благородными людьми легко манипулировать»), дает Гарри уже третью подсказку, всякий раз изобретая новый способ их донесения. И снова попадается, между прочим.

Рождественским утром наступает минутка подарков. Добби приносит Гарри собственноручно связанные носки, взамен получая «подарки» от парней (Гарри жертвует самые старые и уродливые носки дяди Вернона, Рон — только что полученный от матери свитер). Этот поступок Добби не только переводит их с Гарри отношения в область действительно дружеских, но и оказывает влияние на Игру — постоянно наблюдающий за Гарри Барти во время бала замечает странные носки и узнает о Добби.

Из интересных подарков еще: нож от Сириуса, способный открывать любые двери и распутывать (ахтунг!) любые узлы — запомним, это нам пригодится. Дурсли присылают Гарри носовой платок — и я бы на месте Гарри не язвила на эту тему, ибо родственники (читай — Петунья) все-таки про него не забывают. Кстати, всегда было интересно, как это Дурсли вообще решаются подойти к сове, дабы послать подарок? И откуда вообще у них сова??

Чую, инициатива исходит — нет, даже не от одной лишь Петуньи — а лично от Дамблдора, который посредством посылания совы в дом на Тисовую, так сказать, мягко намекает. И Петунье сей намек игнорировать сложно — он ухает и может больно клеваться…

После ланча Гарри, Рон и близнецы с Джинни играют в снежки, не залепив никому снежками в затылок (он же — чей-то нос) на сей раз, затем возвращаются в замок переодеться, и в восемь часов вечера начинается бал, на котором последовательно случается несколько интересных моментов (часть — сугубо личных, часть — связанных с Игрой).

Вместо Крауча-старшего на балу присутствует Перси (и Барти-младший, танцующий после ужина с профессором Синистрой, не выказывает по поводу отсутствия отца ни малейшего волнения — следовательно, ему сообщили о причинах), и Перси помпезно рассказывает Гарри о последних новостях.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в продвижении по службе Перси удружила его бывшая ручная крыса — Питер знает своих двоих хозяев (Перси и Рона) как облупленных и прекрасно понимает, как легко манипулировать честолюбцем Перси. Новая дорогая мантия, вздетый нос, горделивые беседы со всеми подряд, даже с Людо, которого Перси вроде как не переносит… А меньше чем через полгода Перси предаст семью… 19 лет — примерно во столько же совершили свои ошибки Снейп и сам Питер. Вот и Перси невольно становится пособником лично Реддла.

Впрочем, появление Перси на балу вместо Крауча — лишь очередной сигнал для Дамблдора, который очень давно знает Бартемиуса и тоже знает Перси как облупленного — мелковат помощничек для Крауча, который лично в Комнате Чемпионов, сколь помнится, говорил: «Вместо меня остается молодой Уэзерби… большой энтузиаст… по правде говоря, слишком большой…».

Крауч начинает справляться с Империусом и исчезает с поля между 24 ноября (еще присутствовал на первом туре) и 25 декабря — и мог ли Дамблдор за этот месяц не увидеть ничего странного, не понять, что что-то не так, сидя с Краучем за трибуной для судей? Мог ли не прислушаться к тому, что говорит Гарри Перси на балу: «Мистер Крауч не чувствовал себя хорошо с самого Чемпионата мира»? Как интересно. Перси, разумеется, объясняет это переутомлением — но Директор ведь прекрасно помнит и времена первой войны, с которых, между прочим, прошло всего-то 14 лет — как бы Крауч ни уставал, он всегда трудился…

«Доверенное лицо Департамента» сообщает и еще один интересный факт — Али Башира поймали на ввозе в страну ковров-самолетов. При этом, видимо, Доверенное Лицо даже не соображает, что здесь прямо замешан его отец — следовательно, дома в Норе информация уже тщательно фильтруется.

В общем, записав факт отсутствия Бартемиуса в блокнотик со странностями, Директор, видимо, решает использовать сие привходящее обстоятельство в Игре. Учитывая особенности второго тура, Дамблдор, создается впечатление, окончательно берет управление Турниром в свои руки («А не послать ли все авторитеты куда подальше?»), не считаясь более ни с Фаджем, ни с другими директорами, ни с легко пасующим перед ним Людо.

Так что Дамблдор на балу, простите, не только заигрывает со всеми подряд и танцует с дамами, а еще и выбирает жертв на второй тур. Вот, к примеру, с Гарри и Седриком все понятно. Роджер Дэвис для капризной Флер — явно пустое место, следовательно, надо пойти потанцевать с мадам Максим и узнать, а что вообще нравится ее студентке? Кстати, студентку сию надо бы остудить — Дамблдору, конечно, очень приятно слушать ее громогласное «это ничто» по поводу рождественского убранства замка (еще приятнее — подтверждение ее слов Роджером, собственным студентом).

Впрочем, мадам Максим за отсутствие контроля своей студентки пока тоже судить строго не следует — она поглощена тем, что машет Хагриду в ответ на его приветствие.

С Крамом, в принципе, все тоже уже ясно. Между прочим, не одному Дамблдору — как ни странно это прозвучит, а Рон и Каркаров в какой-то момент полностью совпадают в своих чувствах по отношению к союзу Крама и Гермионы.

В силу своей истеричности, Каркаров думает, что Гермиона использует Крама, чтобы помочь Гарри победить в Турнире (Рон предлагает всем думать, что это Крам использует Гермиону):

— Ну-ну, Виктор, — смех Каркарова не добирается до его холодных глаз. — Не выдавай и все остальные [наши секреты], или твоя очаровательная подружка будет точно знать, где нас найти!

Дамблдор улыбается, и его глаза блестят. Если Директору настолько смешно, можно быть уверенными, сейчас кто-то получит хорошую оплеуху и Рождественскую шляпу в придачу (у Директора уже традиция — дарить шляпы):

— Игорь, вся эта секретность… кто-то может почти подумать, что ты не любишь гостей.

Ну, конечно, учитывая прошлое Каркарова, он прямо жаждет видеть у себя гостей; более того, к нему сами гости в очереди выстраиваются, и он лично каждое утро идет их радостно встречать.

Однако Дамблдор не просто так вклинивается в беседу Крама и Гермионы вслед за Каркаровым. То, что делает Игорь — верх бестактности. Так он еще и не придумывает ничего лучше, чем прямым текстом, при девушке, заявлять о своих интересах и упрекать Крама в болтливости, которой парень, вообще-то, никогда и не отличался.

Да, в самом деле, какое Каркарову дело, что Виктор наконец нашел себе девушку. Его уже трясти начинает — вдруг эта девушка бросится пешком за Крамом до самого Дурмстранга и, делая вид, что осматривает достопримечательности, утащит то, что Каркаров так усиленно оберегает?

Более того, своей фразой Каркаров делает и недвусмысленный намек в адрес Гермионы, павшей, мол, так низко, что она готова лечь под Крама, лишь бы выведать тайны Дурмстранга, которые ж ей прямо больше всех нужны! И вообще, Дамблдор, кого вы тут воспитываете?..

В общем, не удивительно, что Директор, как джентльмен, вступается за Гермиону.

— Ну, Дамблдор, — Каркаров выпячивает свои желтые зубы, очевидно, стараясь прикрыть свое г какашки бумажкой, — мы все печемся о своих личных владениях, разве нет? И не храним ли мы ревностно очаги знаний, которые были вверены нам? Разве нет у нас права гордиться, что только мы знаем секреты наших школ, и разве нет у нас права защищать их?

Ах, какая патетичная высокопарная речь… мы, директора… Полагаю, Дамблдору как-то не слишком хочется входить в сей круг «мы» «дорогого товарища». Да и, сколь помнится, некоторые секреты Дурмстранга известны ему гораздо больше, чем Игорю, который — да — всего лишь бывший ученик Директора. Всего лишь Игорь, троечник с последней парты мальчишка из (кажется) Слизерина.

— О, я никогда не смел и мечтать о том, чтобы утверждать, будто знаю все секреты Хогвартса, Игорь, — Дамблдор, дружелюбно улыбаясь, принимается нахлобучивать шляпу на голову Игоря: «Я преподаю в этой школе почти век и до сих пор не знаю всех ее секретов, Игорь. Но, раз вы утверждаете, что достигли полноты знаний в секретах Дурмстранга, очевидно, это так и есть».

Каркаров внимательно вслушивается в речь Дамблдора, видимо, надеясь компенсироваться хотя бы выведанным хогвартским секретом — а Дамблдор, подтверждая свою позицию не скрывать, а рассказывать своим студентам и вообще людям то, что им может пригодиться, радует окружающих и взрывает мозг Игорю историей о замечательной Комнате с коллекцией ночных горшков, которая, вероятно, может быть доступна исключительно в 5:30 утра, «или когда фаза Луны в одну четверть, или когда у входящего в нее невероятно полный мочевой пузырь» («…который я сейчас радостно опорожнил на вас, Игорь. Главное в нашей жизни — все делать с радостью»). Директор весело подмигивает Гарри.

О, если бы Каркаров когда-нибудь узнал, что Дамблдор раскрыл ему весьма значительный секрет Хогвартса, а Игорь это проворонил, он бы повыдирал всю свою козлиную бородку от ярости. Ведь в этот момент Дамблдор не просто показывает, что ему важны не секреты, а воспитанники — он посвящает Гарри в тайну Выручай-Комнаты.

Более того, Директор подсказывает и основное: желание. Любое желание. Все, что хочешь найти, можно найти в ней.

Однако Гарри таких тонких намеков не понимает. Хотя задел на будущее есть. Когда Комната действительно пригодится, можно будет намекнуть и посильнее. В лоб.

Возможно, примерно в это же время о Комнате узнает Добби — чтобы через него Директор когда-нибудь мог открыть доступ в Комнату и Гарри. «В Хогвартсе тот, кто просит помощи, всегда ее получает».

Дамблдор ведь не просто свернул не туда — он целенаправленно в 5:30 утра по какой-то причине трижды прошел мимо голой стены, чтобы попасть в Комнату. Зачем? И зачем Гарри это знать? Первый вопрос отложим пока в долгий ящик. Может, Директор за горячим шоколадом топал, кто ж его знает. Или — после принятия данного напитка. Может, вообще не с той стороны в Комнату топал — сколь помнится, попасть внутрь можно по меньшей мере двумя способами.

Ответ на второй вопрос: вероятно, предполагалось, что Гарри намекнут на Комнату в случае, если ситуация перед вторым туром станет совсем уж угрожающей. Ведь в Комнате действительно можно найти все — и нужные книги, и жабросли, и акваланги…

Тем временем, от души поиздевавшись над Каркаровым и понаслаждавшись тем, что, кроме него, его шутку никто не понял, Дамблдор приглашает всех танцевать.

Рон и Гермиона ссорятся. Фред и Джордж пытаются поговорить с Людо, который стремится поговорить с Гарри по поводу второго тура, однако с мальчиком заговаривает Перси, и Гарри с Роном, пользуясь моментом, уходят от обоих подальше во двор замка, где натыкаются на Снейпа и Каркарова.

Видимо, под шумок танцев Каркаров, счастливый обладатель Директорской шляпы, сбежал от человека, мозг выносящего, наконец-то любить человека, мозг страждущего, и теперь мучает его уже некоторое время — Снейп, судя по всему, очень, очень зол и, руководствуясь принципом «Есть Два Типа Поведения — Мое И Аморальное», занимается тем, что выдергивает из кустов целующиеся парочки — явно скрывая раздражение, которое у нормальных людей именуется волнением.

— … не вижу, к чему здесь волноваться, Игорь.

— Северус, ты не можешь притворяться, что это не происходит! Она становилась четче и четче месяцами, я начинаю серьезно беспокоиться, не буду отрицать -

Итак, Игорь нервничает из-за Метки и, до смерти перепуганный, бежит к «Северусу», которого когда-то на заседании Визенгамота хотел сдать с потрохами, лишь бы спасти свою шкуру, и предлагает податься в бега вместе. Судя по всему, это редкая или вообще первая встреча Каркарова наедине со Снейпом и первое объяснение между ними, которое просто не может Снейпа не злить.

— Тогда беги, — коротко бросает Снейп. — Беги, я придумаю для тебя оправдание. Я, однако, остаюсь в Хогвартсе.

Снейп замечает Гарри и Рона и, прорычав: «Идите дальше, в таком случае!» — проносится мимо них с трусящим следом за ним Каркаровым.

Вечер Снейпа уносится от томности все дальше в бесконечность — это ж надо так подставиться и наткнуться на этого вездесущего Поттера именно в тот момент, когда его, Снейпа, наконец зажал в угол Каркаров!

Снейп как никто знает, как опасна бывает зажавшая его в угол крыса, когда корабль начинает тонуть — и заложит его, Снейпа, и еще мальчишке шею свернет — чисто в качестве откупа. А уж какая у Гарри богатая фантазия персонально в отношении Снейпа… Гарри даже повод не нужно давать, чтобы он мог мгновенно дофантазировать, почему и как именно Снейп плохой, а тут… как много услышал Поттер?

Но браво все-таки немного повзрослевшему профессору сэру Зельеварения — в довольно короткие сроки он успокаивает разбушевавшуюся насчет Гарри мнительность, сбрасывает с себя Игоря и умело управляется с последствиями ситуации в свою пользу — ищет Дамблдора, к которому, наконец, можно подступиться, не уронив при этом собственное достоинство. По делу то есть.

Пока Снейп сбрасывает с себя Игоря и ищет Дамблдора (а Дамблдор, я уверена, некоторое время, заметив, что Снейп его ищет, кокетливо не находится, продолжая щекотать всем вокруг нервы отдыхать по полной), Гарри, Рон и жук-Рита подслушивают другой откровенный разговор — Хагрида и мадам Максим, из которого становится понятно, что мать Хагрида была великаншей, его отец умер, когда Хагриду было 12, и мальчику очень помог Дамблдор.

Мадам Максим отказывается признаться даже Хагриду, что она тоже полувеликанша: «Я просто — широка в кости!» Ну да… так широка, что повернется к солнцу задом — солнца не видать…

Она уходит в Большой Зал, где сидит остаток вечера в состоянии крайне грустном, но публичном, а Хагрид, душа прямая и незамысловатая, понурив голову, плетется к себе в хижину и даже не думает досаждать мадам впредь. А ведь мадам ждет. И вовсе не своих студентов. И грустнеет еще больше.

В общем, как показывает практика, когда дело доходит до эмоциональной сферы, не только подростки Гарри, Рон и Гермиона ведут себя, как полные придурки.

До окончания бала Гарри и Рон обсуждают мадам Максим, Хагрида и великанов, Гермиона, Крам и Дамблдор танцуют, Снейп убегает и ищет… в общем, идиллия.

В самом конце вечера Седрик задерживает Гарри и дает ему подсказку о золотом яйце — и ни Седрик, ни Барти не учитывают характер Гарри. Возревновав Чжоу, Гарри позволяет собственной мнительности расцвести пышным букетом. «Поверь мне», — говорит Седрик, не понимая, что так просто Гарри людям, знакомство с которыми и началось плохо (победа в матче по квиддичу в прошлом году), и продолжается плохо (Чжоу), верить не будет до тех пор, пока его кто-нибудь куда-нибудь не клюнет.

Растолкав Полную Даму и Виолетту (а в прошлом году, помнится, Рождество с Полной Дамой праздновали монахи и сэр Кэдоган — то ли Полная Дама столь общительна, то ли Директор очень разнообразен), Гарри попадает в гостиную под самый занавес громкого скандала Рона и Гермионы. Девушка уносится прочь, рыдая, а Рон поворачивается к другу: «Совсем ничего не поняла».

Ну, кто тут чего не понял, так это не будем анализировать громким шепотом, все хороши хотя Гермиона поняла гораздо больше Рона. В команде Гарри очередной раскол — и как же хорошо, что расколовшиеся благородны и все-таки решают зарыть топор войны ради друга, которому вообще-то смертельная опасность угрожает, а не увеличивать его в размерах.

Примерно в то же время, в которое ссорится одна парочка, внизу в холле мирится вторая — Снейп наконец находит Дамблдора и просит его о разговоре.

Дамблдор, понимая, что людям всегда нужно давать второй шанс (но не третий), да и в целом уже давно всячески ища повода его наконец-то дать, то ли прощается с кем-то, то ли просто предлагает Снейпу немного отойти в сторону, чтобы не пересечься с последними гостями бала, спешащими по кроваткам, после чего тихо произносит:

— Ну?

Ситуация складывается такая, что Снейп оказывается в очень неопределенном положении. Очевидно, что Реддл становится сильнее, и сколько бы Снейп ни пытался убедить Каркарова в том, что не понимает, чего тот от него хочет, Снейп прекрасно понимает все.

Сколько продлится молчание Дамблдора — неизвестно, да и закончится ли оно вообще? В этой связи Снейпа не могут не терзать вопросы: знает ли Дамблдор о происходящем с Реддлом, и что ему, Снейпу, нынче делать? Нужен ли он вообще Дамблдору? Если нужен, то что от него сейчас требуется — и почему, если Дамблдор знает о Реддле, он молчит? Если не знает, то можно смело заказывать отпевание. Если знает, но больше не нуждается в помощи Снейпа и предоставляет ему самому сделать выбор, уйти из Хогвартса или остаться («Никого не держу, если хочешь — иди»), то нужно ли Снейпу уходить? И куда?

В кабинете Дамблдора несколькими месяцами позже Гарри увидит в Омуте Памяти лицо Снейпа, которой произнесет: «Она возвращается… у Каркарова тоже… сильнее и четче, чем обычно…». Дамблдор вздохнет: «Связь, которую я мог бы восстановить и без помощи, но ничего».

Я полагаю, что фраза: «Она возвращается…» — была произнесена Снейпом гораздо раньше Святочного бала — осенью или даже летом. Вероятно, Снейп уже использовал возвращение Метки, как предлог для разговора. Тем не менее, Дамблдора эта информация не впечатлила, и состоявшийся тогда разговор не принес ожидаемого Снейпом результата. Снейп не мог не задаться вопросом: раз Дамблдор молчит, значит ли это, что ему многое и так известно?

Выпив несколько пузырьков валерианы, Снейп уверил себя в том, что Дамблдору и так все известно в самом деле — в конце концов, он, Снейп, не единственный источник Директора. И если Директор не впечатлился полученной информацией, значит, ситуация не столь серьезна, как может показаться. В конечном счете (видимо, валериана подействовала), Снейп мог прийти даже к тому, что, если Дамблдор хочет выиграть войну, Снейп нужен ему не меньше, чем сам Дамблдор — Снейпу.

Оба понимают, что, случись что действительно серьезное, один из них переступит через свою гордость ради общего блага — следовательно, ничего серьезного пока не произошло. Черная Метка на руке — лишь подтверждение гипотезы Дамблдора, что рано или поздно Реддл вернется, о чем и Дамблдор, и Снейп знали с самого начала. И со своими задачами определились давным-давно: подойти к этому готовыми и подготовить Гарри.

Поэтому Снейпу нужно лишь продолжать свою работу и ждать сигнала от Дамблдора. Единственное, что могло вызывать его беспокойство, с которым он был не в силах справиться — запуск Черной Метки на Чемпионате, однако вряд ли это дело рук Реддла — он слаб, это ясно по Метке на руке.

Ну и, наконец, самый главный вывод Снейпа: он никогда не вернется к своей бывшей Пожирательской деятельности и к Реддлу. Если это не будет прямым указанием Директора, разумеется. Добровольно Снейп лучше сдохнет в адских муках, чем предаст Дамблдора. Не надо менять апельсин на клизму, сколь бы горькими ни оказались некоторые апельсиновые дольки.

Сей самый главный вывод Снейп, как это у него водится, озвучивает Каркарову одной убийственно емкой фразой: «Я, однако, остаюсь в Хогвартсе». Всё. Он свой выбор сделал — притом уже давно — и ему действительно не за чем обсуждать всю эту тему с трусом и предателем Каркаровым, и здесь (конкретно в этом пункте) действительно нет причин для беспокойства, и Снейпу действительно (конкретно в этом пункте) нечего бояться — в отличие от Каркарова.

Однако, повторюсь, разговор с Каркаровым можно использовать как Повод, что Снейп и делает.

— Ну? — тихо спрашивает Дамблдор («Не забывайте, Северус, я все еще на вас крайне обижен. Но, коль уж вы настаиваете, что это важно для дела…»).

— Метка Каркарова тоже темнеет.

«Тоже» — следовательно, Дамблдору должно быть известно, что темнеет и Метка Снейпа. А еще это «тоже» — отличный сигнал о том, что Снейп прикрывается Каркаровым, дабы рассказать о себе — это он в панике, потому что не знает, чего от него хочет Дамблдор — и хочет ли он вообще что-нибудь.

— Он в панике, опасается возмездия; вы знаете, как сильно он помог Министерству после падения Темного Лорда, — Снейп косится на профиль Дамблдора — стена между ними, безусловно, есть, ибо Дамблдор даже не удостаивает Снейпа взглядом, однако они убирают ее именно сейчас.

Снейп пытается определить реакцию Дамблдора, чтобы понять, как воспринята его новость и стоит ли ему продолжать.

— Каркаров намерен бежать, если почувствует жжение Метки.

Однако Дамблдору важна не крыса. Ему интереснее человек.

— Вот как? — мягко отвечает он, пока Флер и Роджер, хихикая, проходят мимо с лужайки. — А вы испытываете соблазн присоединиться к нему? — («Я просто уточню, потому что мы же с вами так давно не беседовали, я не знаю, может, в вашей преданности трещина пошла? Никакой иронии в голосе, слышите, Северус? Меня действительно интересует ответ».)

Однако Снейп, по счастью, уже принял решение — самостоятельно. Он готов самостоятельно за него отвечать, примет ли это его решение Дамблдор или нет — это не имеет значения. Это — самый правильный и трогательный шаг Снейпа, который и начал разбивать стену между ними. На долю Дамблдора выпал очень редкий шанс педагога услышать признание своего ученика, который, как настоящий мужчина, прямо никогда не скажет — тем символичнее, что это происходит в Рождественскую ночь.

— Нет, — Снейп смотрит в спины Флер и Роджера. Он знает, о чем говорит. Он принял решение. — Я не такой трус.

Несколько по-детски, разумеется, но как еще ведут себя люди в присутствии человека, которого любят? Будь Снейп готов к такому вопросу, он бы дал ответ серьезней. Однако именно детскость его ответа играет Снейпу на руку — Дамблдор чувствует, что Снейп не врет, и глубина его проработки вопроса действительно заслуживает уважения. В переводе на человеческий, Снейп только что сообщил Дамблдору: «Я знаю, что будет трудно. Я знаю, что есть причины паниковать и бояться возмездия, ибо моя вина перед Лордом больше, чем вина Каркарова. Я знаю — но, как бы там ни было, я остаюсь с вами. Я трудностей — ради вас — не боюсь».

Дамблдор, между прочим, мог бы изначально связать Снейпа Непреложным обетом, но он не сделал этого. Черт, он так сильно его любит, так сильно ему верит, что доверяет ему сделать выбор самостоятельно — и Снейп его не подводит.

Подарил ли Дамблдор подарок Снейпу на Рождество? В ответ на только что преподнесенный подарок ему, Дамблдору, от Снейпа — да, подарил:

— Нет, — соглашается Директор. — Вы, безусловно, храбрее Игоря Каркарова. Знаете, иногда я думаю, что мы проводим Распределение слишком рано…

Стороннему наблюдателю может быть не совсем понятно — это Дамблдор сейчас похвалил или унизил. Однако эти двое друг друга поняли. Дамблдор благодарит Снейпа за его готовность остаться с ним до конца. Он признает, что выбор Снейпа входит в число настоящих Поступков — и является Поступком несравненно более храбрым, чем тот, который выбирает Каркаров.

Дамблдор также отмечает, что Снейпу было не место рядом с такими, как Каркаров, на одном факультете, в одной орбите — к трусам и сумасшедшим нельзя было приближать такого человека, как Снейп, способного любить чистой любовью, и признает в этом свою вину и ошибку. Порода у слизеринцев одна — но разница между ними огромна. Над силами и способностями человеческими следует задумываться гораздо серьезнее — 11-летние мальчики, какими бы они ни были в день Распределения, еще могут нам подкинуть много увлекательных сюрпризов в этой области…

Снейп, судьба которого, казалось, была определена в момент Распределения, благодаря одной лишь своей воле сумел все изменить. Несомненно, он очень храбр. Вероятно, один из самых храбрых людей, которых знал Дамблдор — и Директор это признает.

Дамблдор уходит (ну, в самом деле, не хватало только обняться и в дружеском хороводе пронестись по лугам), оставляя Снейпа напряженно смотреть ему вслед.

Начиная этот разговор, Снейп и сам не подозревал, что всего через пять (если брать их общее количество) реплик сумеет убедить Дамблдора простить его — и Дамблдор простит. Они сломали стену. Кажется, это Рождество самое лучшее — для них обоих.

Как это говорится?.. Ах, да. Слова, по моему отнюдь не скромному мнению, наш самый неиссякаемый источник магии, способный одновременно причинить боль — и вылечить ее.