Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Как и годом ранее, в этой Игре Дамблдор получает, в общем, то, к чему стремится — но платит за это совершенно непредвиденную цену.

Относительный провал Финала Игры-3 соответствует случайной и оттого особенно трагической гибели Седрика в Игре-4.

Я долго пыталась понять, как Дамблдор мог позволить этому случиться.

Дело в том, что Директор действительно в каком-то смысле отпустил ситуацию слишком далеко. Прямо там, во время третьего тура. Он позволил Барти полностью взять инициативу в свои руки, поверил, что он сделает все, как надо, с тем, кем надо. А нужен был Гарри.

Но, если Дамблдор, как и в Игре-2, подверг опасности не только Гарри, но и других детей, разве мог он не взять на себя ответственность защищать их?

Не мог. Однако проблема в том, что в эту ночь сам Директор делает выбор между легким и правильным. Рядом с ним находятся категорично настроенный Министр Магии Фадж, Барти, весь на нервах в столь ответственный для него период и готовый на все, на сражение и смерть, если вдруг его раскроют — на стадионе, полном детей. Рядом с Дамблдором находится и потенциально опасный трус Каркаров, который бог его знает, что может сделать, хоть на секунду пойми он, что происходит. И рядом с двоими Пожирателями — студенты трех школ.

Разве может Дамблдор, учитывая это, сделать хоть малейшее телодвижение по спасению Седрика, даже если и видит, что происходит в лабиринте (ну мало ли, перенастроил подзорную трубу так, чтобы она обозревала не Визжащую хижину, а внутренности лабиринта)?

Страшно подумать, что могло бы начаться, если бы Барти понял, что его раскрыли, если бы Каркаров, перетрусив, ринулся проламывать себе путь к воротам замка, спасая шкуру. Неминуемо бы Каркаров взял в заложники ближайшего к себе ребенка и, вероятно, прикончил бы у ворот — ему терять нечего. Как и Барти, у которого вообще своя философия — если и умирать, так попытаться забрать с собою как можно больше врагов.

Дамблдор не мог спасти Седрика. Все, что ему теперь остается — сидеть на трибуне, приглядывать за Пожирателями, слушать шутки Бэгмена и веселые возгласы в толпе, лепетания Фаджа и сдерживать себя из последних сил. Всей душою надеяться, хоть это и расходится со здравым смыслом, что на кладбище мальчиков пронесет, что ничего страшного не случится, что Реддл решит устроить показательные выступления перед обоими мальчиками сразу, для пущего эффекта, и оба они спасутся, что Снейп каким-то чудом сумеет убрать Седрика с кладбища и не выдать себя … Глупо надеяться, тщетно, но — из последних сил.

Но что может сделать Снейп? Его позиция, судя по всему — дальше, на пятачке земли, где нет могил. Он с ужасом наблюдает, как на кладбище материализуются две фигуры вместо одной, и к ним уже подходит Хвост с Реддлом на руках.

У Снейпа есть меньше минуты. Он может швырнуть Портал в Седрика, чтобы мальчик вернулся в замок. Может трансгрессировать вместе с ним. Может кинуться на Хвоста или под его проклятье. Любое из этих действий неизменно приведет к гибели минимум двоих вместо одного в конечном итоге — и полнейшему провалу плана Директора.

Глупо, ужасно — и абсолютно безвыходно.

Сколько раз ему потом будет сниться озадаченное, тревожное лицо Седрика, который не понимает, что происходит? Как он опускает палочку, увидев человека на руках с тем, что выглядит, как ребенок? Как холодный голос Реддла, который находится в такой эйфории, что даже не думает о нерациональности своих приказов, командует Хвосту:

— Убей лишнего.

И Седрик, который действительно там совсем не нужен, который попал на кладбище по какой-то ужасной ошибке, падает замертво в лучах зеленого света Смертоносного проклятья Хвоста.

Первая необратимая потеря высшего уровня и первая неисправимая ошибка в Играх Директора — гибнет невинный ребенок.

Около 15 человек виноваты в смерти одного единственного мальчика. Пересчитайте сами — начиная с того, что происходило после Чемпионата под только что вызванной Черной Меткой. Череда выборов 15 человек — и вот итог. Измени свой выбор хоть один из них в любой из всех моментов — и этой напрасной гибели можно было бы избежать.

Не стану описывать все, что происходит на кладбище — это нам ни к чему, Роулинг написала достаточно.

Мне бы только хотелось думать, что Хвост трясется не из одного лишь страха потерять свою руку. Что ему хоть немного, самую малость, жаль Гарри. Мне бы только хотелось думать, что то, что он всунет мальчику палочку позднее по приказу Реддла, не глядя на Гарри — признак того, что ему стыдно.

В какой-то мере подтверждение этому — то, что Реддл отдает приказ именно Хвосту. Том чувствует необходимость не только сильнее унизить и наказать Питера, но и увидеть доказательство его верности. Потому что сомневается.

Мне бы хотелось верить, что в душе Хвоста еще осталось, пусть слабое, заглушенное страхом, смятение — Гарри — сын Джеймса, его друга. Мальчик с лицом отца, которого он, Питер, привел на убой — второй раз. Реддлу — Поттера.

Что еще? Гарри видит истинную сущность Тома до того, как Реддл возрождается. Ту самую 1/8 часть разорванной души, коей он стал — жуткую, скользкую, слепую, чешуйчатую, скукоженную, похожую на сморщенного моллюска, красновато-черную… ничтожную.

Собственно, в одном абзаце Роулинг умудрилась сообщить нам всё. Я имею ввиду, вообще всё, весь исход будущей войны.

Хвост берет кровь Гарри, добавляет в уже практически готовое зелье (вот чем, кстати, они занимались все последнее время — готовили основу для зелья, в которое оставалось добавить лишь три ключевых ингредиента).

24 июня 1995 года где-то около полуночи Реддл возрождается.

Вездесущая деталь «Альбус Дамблдор», до поры тихо сидевшая в механизме «Том Реддл и его Гениальный План», запускается именно в тот момент, когда Питер выливает кровь Гарри в котел с зельем. Механизм начинает медленно сворачиваться внутрь себя самого.

После возрождения Реддл некоторое время пребывает в глубоком свуне от исполнения собственного плана и в экстазе от наконец-таки свершившегося восстановления своих невеликих чресл. Смакуя новоприобретенное состояние полноценной телесности и вопли Питера, баюкающего свою отрубленную руку (вот интересно, а каково Реддлу осознавать, что его тело — это как бы плоть не кого-нибудь, а Питера Петтигрю — крысы, хуже которой, пожалуй, лишь Каркаров?), Том спешит созвать на вечеринку Пожирателей:

— Она вернулась, они все заметили это… а сейчас мы посмотрим… сейчас мы узнаем… — должна отметить, красноречие Реддла после возрождения некоторое время остается на уровне волнующегося Сириуса.

Том нажимает на Метку Хвоста, которая тут же становится черной. Некоторое время он дефилирует перед Гарри, обшаривая глазами кладбище — ах, как хорошо, что сейчас ночь, и Реддл не видит, как четко, должно быть, прорисовываются на поляне, свободной от могил, в некотором удалении от них троих, два совершенно явных следа чьих-то невидимых ног…

Слышит ли он чужое присутствие? Чувствует ли? Он очень внимательно вглядывается в темноту. Или он просто ждет своих слуг? Ставлю на второе. Реддл в эту ночь донельзя фиксирован на себе и своей тронной речи, обличающей всевозможных предателей — он ее почти год репетировал, не дай Салазар, хоть слово забудет.

Предатели, надо полагать, спешно принимают последнее решение, хватают мантии и маски, прощаются с семьями — никто не может быть уверен, чем все это для него закончится.

Каркаров в Хогвартсе в это же время спешно пользуется планом «Б» — бежит. Это замечают два человека — Барти, чья Метка тоже жжет, и он, понимая, что все удалось, видимо, с трудом удерживается от того, чтобы завопить от радости, и Дамблдор, который Игоря отпускает (то есть его побегу не препятствует), видя в его сверкающих пятках ясный сигнал: Том возродился. Отлично.

А Реддл уже успевает рассказать Гарри часть своей истории — умершая мать, убитый им отец, детство в магловском приюте. Весь его жизненный путь с самого начала — путь типичного потусторонщика. Реддл не просто влезает в Темные сферы по самые уши — он делает Темную магию если не смыслом своей жизни, то, как минимум, первейшим средством достижения своей цели.

Более того, все окружающие его фанатики — как один, потусторонщики. Общая связующая энергетика буквально заменяет весь кислород в воздухе с появлением Пожирателей — и, занятно, Гарри удивительно легко в нее вписывается. Еще бы.

К Гарри Реддл вообще относится до смешного душевно (если это слово уместно в применении к нему): «Кажется, я становлюсь довольно сентиментальным… Но смотри, Гарри! Моя настоящая семья возвращается!» — это, очевидно, потому, что Гарри в его очах уже однозначно покойник.

С прилетом Пожирателей (значит, антитрансгрессионного барьера нет; но есть чары, заглушающие звуки и, вероятно, отводящие в сторону маглов — не могла же деревня поблизости просто не слышать таких криков) многое становится ясно и об отношениях в сем радостном сплоченном коллективе.

Пожиратели ползают на коленях (забавно созерцать Люциуса в новом амплуа), целуют полу хозяйской мантии, получают дозу Круциатуса для забавы начальства — и у Реддла еще хватает наглости дивиться, чего это они не искали его все эти годы: «Встань, Эйвери. Встань. Ты просишь о прощении? Я не прощаю, — и очень зря. — Я не забываю. Тринадцать долгих лет… Я хочу тринадцать лет платы прежде, чем я прощу тебя». Эх, знал бы Том, что у него в запасе нет и полных трех.

Подозрительность, мнительность и недоверчивость Томми вырастают к этому моменту во всей красе — впрочем, не удивительно, я бы тоже обиделась, если бы те, кто клялся мне в «вечной верности», и не подумали бы мне помочь в течение 13 лет… Впрочем, с теми, кто клянется мне в вечной верности, я не веду себя, подобно Тому.

Весело еще выглядит мотивация персонала по версии Реддла: «Ты вернулся ко мне не из верности, а от страха перед своими старыми друзьями. Ты заслужил эту боль, Хвост. Ты ведь знаешь это? Но ты помог мне вернуть мое тело. Жалкий предатель, ты, тем не менее, помог мне… А Лорд Волан-де-Морт вознаграждает своих помощников…» — и у Хвоста образуется новая рука взамен пожертвованной.

Ясно, что после подобной щедрости помощников у Реддла будет прямо черным-черно: «Ах, посмотрите, как прекрасен я, щедро раздающий руки таким жалким существам, как он!»

«И пусть твоя верность более не поколеблется, Хвост», — говорит Том, который явственно опасается того, кто уже однажды сумел предать.

Любопытный нюанс: Том именует Питера «Хвост» — так же, как Мародеры, в числе которых Сириус, давший Питеру эту унизительную кличку. Вот, вероятно, Питера бьет как ножом по сердцу всякий раз, когда тот, ради кого он предал друзей, использует кличку, ими же данную.

А Реддл, меж тем, подсчитывает убытки. Супруги Лестрейндж в Азкабане (наверное, Беллатриса сейчас с ума от счастья сходит — перецеловала, полагаю, половину дементоров), трое погибли, один трус (Каркаров), он будет убит, один отрекшийся, «кто, я полагаю, покинул меня навсегда… он будет убит, конечно…» — эх, знал бы Реддл, что Снейп сейчас к нему близок как никогда — а, впрочем, хорошо, что не знает. Ну, и один, «самый преданный» — Барти — в Хогвартсе.

Хотя я вот считаю и пересчитываю, и у меня все время получается, что не пришедших гораздо больше, чем восемь — множество в Азкабане, тот же Долохов, которого Том не называет, многих убили мракоборцы… Но не хочется Томми признавать, как сильно на самом деле поредели его ряды. Пусть будет восемь.

Реддл перечисляет свои планы на будущее: взломать Азкабан, пригласить на чашечку чая дементоров, великанов, остальных слуг и «армию существ, которых все боятся» — это, надо полагать, оборотней и инферналов.

Далее он говорит с Пожирателями, и из этой беседы тоже легко сделать ряд выводов: старшие Крэбб, Гойл и Нотт не отличаются особой расторопностью, как и их сыновья. О Макнейре и его гиппогрифоубивательной деятельности Реддл знает от Хвоста.

С Люциусом Реддл говорит… м… мягче: «Люциус, мой скользкий друг. Мне говорили, что ты не отрекся от былых дней, хотя миру ты показываешь презентабельное лицо… твой выпад на Чемпионате мира по квиддичу меня позабавил…» — ага, а уж Люциус-то сколько дней от этой забавы отходил, выпивая литры валерианы.

О деталях насчет того, что Реддл знает о Люциусе и его деятельности на Чемпионате, я уже писала. Сейчас важен другой момент — сколь ненадежна благосклонность Реддла.

Через год он отправит Малфоя на убой, а его сыну поручит задание убить самого Директора (о котором он этим вечером вспоминает в первую очередь и раз 500 кряду). Хороший подарок старому другу Люциусу, а?

Реддл ненавидит Малфоя, но он нужен ему, свежевоскрешенному голодранцу, для восстановления влияния. Не зря потом выяснится, что квартируется Реддл именно в его поместье. А еще у Люциуса есть связи в Министерстве, которое целый год благодаря ему будет отказываться верить в воскрешение Реддла, денюжка на всякие там выкуп и подкуп… Эта необходимая зависимость от Малфоя Реддла, мягко говоря, сильно тяготит. Он не доверяет никому, но Малфою — в первую очередь.

А вот если дать сыночку старого друга, связывающему отца и мать по рукам и ногам так, что Люциус уже и сам не рад, что когда-то вступил в ряды Пожирателей, заведомо невыполнимое задание, тогда да, тогда «скользкий друг» никуда не убежит…

Замечу сразу: у Реддла уже сейчас имеется конкретный план дальнейших действий, и он прекрасно знаком с обстановкой на фронте. Что не удивительно — у Хвоста был целый год, чтобы в красках пересказать Реддлу все, что подслушал крыской, 12 лет живя в доме сотрудника Министерства и 8 лет находясь в Хогвартсе под носом у Дамблдора.

Но все это — и месть Малфою, и планы покорения мира — все потом. Сейчас же Люциус заводит речь по типу: «Дорогой, ну хватит злиться и пуляться во всех Круциатусами, расскажи лучше эту восхитительную историю про то, каким чудом тебе удалось спустя 13 лет вернуться на наши головы? Мы все горим желанием узнать!»

А Реддл, собственно, именно такого запроса и ждал. Не буду скрывать, этого ждали и Снейп с Дамблдором. Первый сейчас может расслабиться — знающий своего начальника не хуже, чем Дамблдор знает своего ученика, Снейп даже вздремнуть может.

Ибо Реддл время от времени в течение всей темномагической карьеры предсказуемо срывается в тупое и бессмысленное позерство. Отказаться от возможности покрасоваться при свете рамп, находясь на всеобщем обозрении? — уж простите, ни за что. В такие моменты актер в нем взыгрывает и отметает любые возражения здравого смысла, не способный пересилить собственные потребности и отказаться от роли себя великого.

Том — человек гордый и мнящий о себе немало, он безгранично верит в силу своей воли и удачи («Посмотрите, как судьба благоволит Лорду Волан-де-Морту…», «…я помню лишь, что заставлял себя бесконечно, бессонно, секунду за секундой существовать…»), он так или иначе вляпывается во власть сам (фатальная ошибка), а все его срывы на помпезные монологи рядом с почти-поверженным-Гарри, повторяющиеся раз за разом, выглядят как минимум неуместно для столь последовательной и сильной личности, коей он всю дорогу так сильно стремится казаться, что аж жилы трещат.

К тому же, он крайне — ну просто крайне — не любит лжи, он злопамятен, как может быть злопамятно только существо исключительно эгоцентричное, носящееся со своим эго, как с писанной торбой, и каждая его речь на публику неизменно вызывает ощущение, что вот сейчас уже просто обязаны пойти мистический дымок, взмыть специальная платформа, унося Его Лордство к звездам под эпичную музыку, и зазвучать заранее приготовленные восторженные крики и аплодисменты.

Все эти особенности, повторюсь, Дамблдору слишком хорошо известны, посему и Директор, и Снейп могут на полчаса вздохнуть спокойно — после вызова Пожирателей начнется традиционный концерт, и Гарри некоторое время будет в безопасности.

Смешно, но особенности хозяина знает и Люциус, сыгравший Дамблдору и Снейпу на руку — Реддл, расщедрившись, заводит свою шарманку и, не прекращая свуниться с себя, долго, красиво и с чувством рассказывает удивительную историю спасения себя из пасти смерти, в которой правда причудливо перемешивается с ложью и большим количеством недоговоренностей, и которую мы уже знаем, и к которой мы еще вернемся, и наконец обращает внимание на Гарри, уже успевшего восстановить немного сил. Снейп вновь встает в стойку.

Момент, конечно, такой… деликатный. Гарри в младенчестве лишил Реддла могущества, поэтому перво-наперво надо быстро-быстро показать всем, что мы все такие всесильные, а этот мальчишка жив до сих пор лишь благодаря стараниям матери и гиппогрифа-ему-в-рот-Дамблдора, которых в данную минуту, разумеется, ни капли нет рядом, поэтому: «Я собираюсь доказать свою силу, убив его».

Реддл вообще-то сильно рискует — после Круциатуса в малолетнего гаденыша Снейп наверняка с трудом удерживается от того, чтобы испепелить бывшего хозяина на месте взглядом («Это чертов мой малолетний гаденыш! Не тронь мою кроху!») — но на потеху себе и публике затевает с Гарри игру в кошки-мышки.

Однако вот беда — во всяких там Играх Гарри уже поднаторел, реакция у мальчика, спасибо квиддичу, развита прекрасно, к боли он привык, а «самый преданный» слуга Реддла его еще и Империусу сопротивляться научил.

В общем, магическая дуэль, как ни старается Том быть джентльменом, протекает не так, как Реддл ожидал. Хотя пару раз Гарри, конечно, Круциатусом долбануть получилось, но мелкая сволочь быстра, проворна, упряма и вовсе не труслива, в ней воспитан культ храбрости — вестимо, чертов Дамблдор постарался…

Короче, чувствуя, что сделать из Гарри шелкового у него не получается, Том, чтобы не опозориться в чем-нибудь перед доблестной свитой, решает быстренько все это дело свернуть: «Это значит, что ты устал от нашей дуэли? Значит ли это, что тебе бы хотелось, чтобы я закончил ее, Гарри? Выходи, мальчик… выходи поиграть… это будет быстро… это, наверное, даже будет не больно… я не знаю… я никогда не умирал…» («Умри уже быстренько, а? Пресвятые инферналы, как я от тебя устал»).

На этом моменте мне бы хотелось немножечко остановиться, чтобы понять, чему нас с Гарри учит эта дуэль — и эта ночь — и, как ни странно, сам Реддл.

Перед началом дуэли Том приказывает поклониться — мальчик упрямо стоит ровно до тех пор, пока Том не заставляет его сделать это с помощью магии. Откуда взялось это в Гарри? Инстинктивное нежелание позволить Тому играть с ним — упрямство или достоинство?

— Очень хорошо, — мягко произносит Том под хохот Пожирателей и скрип зубов Снейпа. — А теперь смотри на меня, как мужчина… прямой и гордый — как умер твой отец…

И Гарри смотрит на него именно так, стараясь не обращать внимания на дрожащую вывихнутую ногу, и Реддл снова бьет по нему Круциатусом — и там, корчась на земле в муках под гогот Пожирателей, Гарри хочет только одного: чтобы эта боль прекратилась. Умереть. Потому что существуют вещи гораздо хуже смерти.

Но мальчику все не умирается. Гарри, дрожа, поднимается на ноги, его шатает в стену Пожирателей, которые, смеясь, отталкивают его в центр образованного ими круга.

— …это больно, не правда ли, Гарри? Ты не хочешь, чтобы я сделал это снова, верно?

Гарри молчит. И откуда-то снова поднимается в нем это чужое — он умрет. Спорить с этим бесполезно — так же, как пытаться использовать фонарик без батарейки в темноте. Умрет, как Седрик. Как родители. Это не изменить. Но у него остается кое-что — последнее оружие, которое не померкнет даже в этой тьме: он не станет повиноваться Реддлу. Не позволит ему играть. Не будет умолять.

Это же явно не его — откуда в Гарри это упрямство? — это от родителей, откуда-то с той стороны, от всех тех людей, которые его растили — от Дамблдора, который, пройдет время, тоже не позволит никому играть с собой. От Люпина, вынесшего в жизни так много и любящего жить несмотря ни на что. От упрямого Сириуса с его сумасшедшей волей к жизни. От строгой и бескомпромиссной Макгонагалл. От преданнейшего Хагрида. От невозможного Снейпа, который лишь один бог знает какими силами удерживает себя на месте, слушая крики Гарри и наблюдая, как Реддл глумится над ребенком…

И Реддла все это очень бесит.

— Отвечай мне! Империо!

В третий раз в жизни Гарри чувствует благостную пустоту в голове: «Просто ответь “нет”» («Ну пазязя, ну дяди смотрят, ну не позорь меня, ну!»).

Но голос, который оказывается сильнее Тома, пустоты, спасительного бесчувствия, блаженной полудремы, не соглашается.

«Просто ответь “нет”…» — Том, кажется, уже почти молит.

— Не буду! — орет Гарри на все кладбище, и к нему возвращаются боль, страх, он едва не падает на землю — но в следующую секунду уже скрывается за могильной плитой Томаса Реддла, уворачиваясь от третьего Круциатуса его сына.

Без надежды. Без помощи. Реддл приближается. Гарри, скрючившись за могилой, тяжело дышит.

У Снейпа, в принципе, сейчас случается либо обморок, либо крайне ответственный миг.

Реддл не убьет Гарри за плитой, он вытащит мальчика в круг, чтобы видели все, а затем уже убьет — он на пределе. И, если бы Гарри не нашел в себе силы сделать то, что сделает, Снейп бы, я полагаю, среагировал именно в этот момент — две трансгрессии — со своего места к Гарри — и, схватив щенка за шкирку, оттуда к воротам Хогвартса.

И плевать на все — на Игры Директора с его инструкциями ждать до последнего, на очумелого Реддла, который бы потом долго приходил в себя, стараясь понять, как это он не досмотрел, что Гарри в 14 лет умеет трансгрессировать, на то, что он, Снейп, раскрыл бы себя и Игру перед Гарри — и вот он уже, предположим, делает шаг… и останавливается.

Потому что Гарри меняется в лице. Страх уступает место… я не знаю, как это назвать — упрямству? мужеству? храбрости? гордости? В других обстоятельствах Снейп бы, наверно, назвал это типичной гриффиндорской глупостью — но это чувство сильнее страха и здравого смысла.

Гарри отказывается умирать, скрючившись, как младенец, играющий в прятки. Гарри отказывается умирать, стоя на коленях перед Реддлом. Он решает умереть — стоя прямо, как отец. Умереть, стараясь защититься, даже если это невозможно. Только так — и никак иначе. И я понятия не имею, откуда это в Гарри.

Мальчик с трудом поднимается и сжимает свою палочку так же сильно, как, наверное, ее сжимает Снейп. Реддл расплывается в улыбке и в следующую секунду кричит: «Авада Кедавра!» — в тот же миг, как Гарри орет не что-нибудь, а безобидный Экспеллиармус (морально-этическое воспитание не спит, Люпин будет гордиться) — первое простенькое боевое заклинание, которое мальчик выучил на втором году обучения на единственном занятии в Дуэльном Клубе. Его показал Снейп.

Создается крайне любопытный эффект, о котором Дамблдор знал, и который, собственно, был его вторым главным аргументом отправить Гарри к Реддлу — Прайори Инкантатем. Эффект обратного вызова заклинаний.

Через час с небольшим Дамблдор скажет об этом так: «Палочки Гарри и Волан-де-Морта имеют одинаковую основу. Они не будут сражаться друг с другом, как надо. Если же, тем не менее, их хозяева приказывают палочкам сражаться… одна из палочек заставит другую воспроизвести те заклинания, которые она исполнила — в обратном порядке».

Дамблдор, конечно, опять не договаривает, что это — не просто заклинания, а Смертоносные — и чем объяснить такой нюанс, я пока не знаю. Важно другое.

Тот самый миг, когда палочки соединяются золотым лучом, становится для Гарри знаменитым мигом Кайрос. Особым, решающим моментом. Самым значимым.

Каждому важному шагу в жизни, большому или маленькому, всегда предшествует этот короткий миг, когда нужно принять решение и действовать, поймав бога Кайроса, стремительно проносящегося мимо, за его длинный чуб.

В древности говорили, что все ценное в нашей жизни начинается с таких «пойманных» мгновений — коротких, но прожитых вместе с Кайросом. Гарри хватает его в тот момент, когда поднимается из-за могилы отца Реддла.

Каждая вещь и каждое начинание, если оно важное, имеет свой особенный срок, который надо почувствовать. «Время Кайроса» — так его называли. Между прочим, эту истину глубоко понимали участники Олимпийских игр (безусловный магловский аналог Турнира): чтобы все предпринятые попытки привели к победе, нужно действовать именно в «момент Кайроса» — когда индивидуальные усилия неуловимо сливаются с волей Судьбы.

По словам мыслителей, вне этой точки любая деятельность либо ничто, либо является лишь стремлением к определенным результатам, не получившим покровительство Неба. О Кайросе еще говорили, что это миг, когда Судьба начинает откликаться на особые и постоянные усилия человека.

Для Дамблдора, к примеру, миг Кайроса наступил в вечер 29 мая, когда он решился отправить Гарри к Реддлу. Думая об этом, я прихожу к выводу, что у нас получается очень интересная философская и простая человеческая закономерность: забавный чуб Кайроса — это слияние длинного пройденного пути и одного короткого мига, когда там, наверху, нам подтверждают, что путь этот мы прошли не зря.

Конечно, он отнюдь не линейный, не легкий и состоит из постоянных конкретных усилий, я бы даже сказала, зачастую, сверхусилий — и сотни, а то и тысячи выборов разной сложности. Путь к Кайросу предполагает сражение за все то и всех тех, кого ты по-настоящему любишь. На этом пути причудливо переплетаются пробы и ошибки, удачи и поражения, отчаяние и надежда, вера и любовь.

Похоже, вся суть его в том, чтобы выстоять и продержаться — до того священного момента, когда наверху решат, что твое испытание закончилось. И в этот миг надо сделать последний рывок, решиться и среагировать мгновенно, ибо было бы грехом упустить его после стольких усилий.

Ровно две секунды, пока Гарри и Реддл пялятся на золотой луч, соединивший их палочки — ровно столько необходимо Снейпу, чтобы отойти от шока, вызванного поступком Гарри и последовавшим за ним эффектом.

Он левитирует обоих туда, где стоит сам, на место, свободное от могил — он должен быть близко. Снейп располагается рядом с Гарри напротив Реддла — а связь палочек распадается на миллионы бусинок, образовавших сферу, которая закрывает всех троих от вновь окруживших их плотным кольцом Пожирателей.

— Ничего не делать! — кричит им Реддл, пораженно обозревая сцену. — Ничего не делать, пока я не прикажу!

Для Тома это очень большая дырка в его Гениальном Плане — о родстве палочек он не знал и знать не мог, это было известно лишь четверым людям на свете: Дамблдору и Олливандеру, изготовителям палочек, Гарри, хозяину одной из них, и Хагриду, приведшему мальчика в магазин Олливандера и бросившему перед этим неслабую такую фразу: «...и у тебя должна быть лучшая палочка».

Поэтому ничего удивительного в том, что глаза Реддла потихоньку равняются в размерах с волшебным глазом Грюма — такой ситуации он явно не ожидал. Тем более, что Прайори Инкантатем работает главным образом на Гарри — в воздухе раздается волшебная песнь феникса. Для Гарри это — звук надежды. Той самой, которая светит даже тогда, когда больше ничего не осталось. Самая прекрасная и добрая вещь в жизни мальчика. Это звук, который напоминает ему о Дамблдоре…

Впрочем, не одному ему. Для не меньше Реддла пораженного Снейпа это знак, что он все делает правильно — и он решается помочь мальчику. В новой войне с Томом, в отношениях с Гарри — это его миг Кайрос.

Ведь это не глюки мальчика — будто кто-то шепчет ему на ухо:

— Не позволяй связи распасться, — это все Снейп, ибо больше некому. Дамблдор — на поле для квиддича, контролирует трибуны, я на этом настаиваю.

Гарри отвечает:

— Я знаю. Я знаю, что не должен.

Реддл в замешательстве и ужасе — и это играет Гарри на руку. Не понимая, зачем, он концентрируется так, как никогда в жизни, на том, чтобы золотая бусина связи коснулась кончика палочки Реддла.

Глаза Тома расширяются от шока (хотя, казалось бы, куда шире?), когда раздаются крики и появляется тень руки, подаренной Реддлом Хвосту. Еще крики боли — и из палочки выскальзывает тень Седрика… Френка Брайса… Берты Джоркинс.

Они кружатся вокруг дуэлянтов, шепчут Гарри слова поддержки и шипят в сторону перепуганного до смерти Тома — он ведь так боится мертвых… Снаружи золотой сферы испуганно кричат Пожиратели, а внутри и Гарри, и Снейп знают, кто будет следующим — женщина, которую оба они, наверно, вспоминали больше всего в эту ночь.

Лили.

— Твой отец идет… — тихо произносит она. — Он хочет тебя увидеть… Все будет хорошо… Держись…

Джеймс подходит вплотную:

— Когда связь распадется, мы задержимся лишь на мгновение, — тихо, чтобы не слышал Том, чье лицо уже бесповоротно перекосило от ужаса, говорит он. — Но это даст тебе время… Ты должен добраться до Портала, он вернет тебя в Хогвартс.

Они знают. Они все видели. Они, выходит, вполне себе живут.

— Ты понял, Гарри?

— Да, — выдыхает мальчик в пустоту, еле удерживая связь.

— Гарри, — шепчет Седрик, — возьми мое тело обратно, хорошо? Передай его родителям… — «А то забудешь ведь, дубина».

— Да, — кивает Гарри, справедливо соглашаясь с тем, что нельзя позволять Реддлу надругаться над телом мертвого мальчика. А то тот с досады мог бы.

— Сейчас, — шепчет Джеймс. — Будь готов бежать… сейчас.

— Сейчас! — орет Гарри и дергает на себя палочку, порвав связь — купол, песня — все исчезает.

Фигуры мертвецов заслоняют Реддла от мальчика, и Гарри бежит. Главное — не оборачиваться. Никогда не оборачиваться, несмотря на всех, кого ты оставил позади — никогда. Do or die.

Скорее всего, в ту минуту, когда Гарри срывается с места, Снейп, тоже не оборачиваясь (мужикам сейчас не до сантиментов), реагирует мгновенно — я сомневаюсь, что маленький и легкий Гарри с травмированной ногой смог так просто сбить с ног двух громил Реддла. Думаю, это Снейп бьет по ним заклинанием и прыгает между ними за Гарри следом.

Гарри несется по кладбищу, преследуемый проклятьями («Оглушить его!» — раздается вопль Реддла), позабыв обо всем на свете, даже о раненной ноге — но в него так ничего и не попадает. В этом мне тоже видится заслуга одного мрачного ангела-хранителя с мерзким характером — Снейп бежит и отбивает проклятья Пожирателей в надгробия — Щитовые чары не оставляют вспышек света.

Скорее всего, Кубок заколдован на возврат лично Дамблдором — Реддл рассчитывал возродиться тихо. Он мог планировать отправить мертвое тело Гарри обратно (одно дело — ребенок исчез, а другое — умер во время состязания), однако почему же Кубок не переносит Гарри обратно в лабиринт? Нет, это Дамблдор — и Джеймс и Лили об этом знают.

Гарри ныряет за ангела, чье крыло разбивается вдребезги — вот тут, думаю, Снейп пропустил. Гарри с трудом поднимается, через плечо широко поводит палочкой:

— Импедимента! — и вновь бежит вперед, не оглядываясь.

Не уверена, что это Гарри попал — вероятно, Снейп сориентировался — один Пожиратель вскрикнул — но, может, у мальчика действительно получилось.

Гарри бросается на землю к Седрику — больше проклятий поверх головы — но не может дотащить его до Кубка, он слишком тяжелый — из темноты появляется лицо Реддла, его губы изгибаются в улыбке (или зубной боли — вдруг мертвецы ему нововозрожденный прикус слегка скорректировали), он поднимает палочку — скорее всего, Снейп не знает, что предпринять дальше, ведь любое его заклинание — равносильно провалу всей операции -

— Акцио! — кричит Гарри и ловит Кубок налету.

Вопль Реддла заглушает хлопок от трансгрессии Снейпа, который понимает, что все получилось. Гарри, Седрик и Снейп уносятся от Реддла вместе, в одно время, подальше от кладбища — возвращаются домой.