Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

В эту ночь Дамблдору необходимо полностью отрешиться от своей боли и начать действовать, потому что лишь от него одного зависит практически все.

Он ведет Гарри к себе в кабинет, ему нужно в подробностях знать о том, что случилось в Литтл-Хэнглтоне. В принципе, он мог бы расспросить об этом Снейпа, но со Снейпом будет отдельный обстоятельный разговор. Он, в отличие от Гарри, пока еще может держаться без помощи Директора (кто б помог самому Директору), Дамблдору же сейчас нужно одним ударом успеть прибить трех зайцев: облегчить душу Гарри, успокоить Сириуса и узнать, что было на кладбище. Последнее крайне, крайне важно.

По пути к кабинету Гарри спрашивает у Директора:

— Профессор, где мистер и миссис Диггори?

Это — то, о чем я все время говорю. Гарри действительно настолько бескорыстен и невероятно самоотвержен, что даже в худшую свою минуту думает не о себе.

— Они с профессором Стебль. Она была деканом факультета Седрика и знала его лучше всех.

Голос Дамблдора, прежде восхитительно спокойный, дрожит впервые за вечер. Потеря Седрика для него — непереносимая личная боль. Поразительно вообще, как Дамблдору удается прожить эту ночь — на его плечи свалилось несоизмеримо больше, чем на всех остальных, взятых вместе.

Белый и изнеможенный Сириус стоит в кабинете (вот увидеть Звезду, сидящую в такой момент, было бы, вероятно, поразительнее даже, чем увидеть Снейпа в розовом) и бросается к Гарри, едва отворяется дверь. Эта ночь — вообще переломный момент для многих. Ладно уж Сириус и Фадж — даже Директор, Макгонагалл и Снейп теряют контроль над собой.

Я думаю, сейчас Сириус впервые по-настоящему понимает, что Гарри ему безумно дорог. Его руки трясутся, он усаживает мальчика в кресло, первым делом спрашивает, в порядке ли он — никогда прежде Сириус не был настолько чувственен по отношению к крестнику, которого-то и не знал толком (Сириус и чувственность — это вообще отдельный разговор). И до самого конца пребывания Гарри в кабинете Директора руки Сириуса лежат на плечах мальчика. Он убирает их только один раз — чтобы закрыть ими лицо после рассказа Гарри о тенях родителей.

— Я знал это — я знал, что-то такое — что случилось? — говорит Сириус с порога, и это вызывает у меня вопросы.

Откуда знал? Не верю я в мощную интуицию Звезды — хоть в решающие моменты он определенно что-то такое чувствует, как, к примеру, в ночь гибели Поттеров, все-таки до эмпатической тонкости ему далеко. Проще еще больше увериться в том, что Дамблдор поставил Мародеров в известность о своем плане. Разумеется, не до конца, но они не глупые люди, чтобы не понять, что что-то назревает — все эти маленькие недоговоренности, обеспокоенность Директора… А потом, разумеется, было недалеко до: «Ох, не нравится мне все это, Лунатик… наверняка что-то такое случится…».

Пока Дамблдор вводит Сириуса в курс того, как обстояли дела с Краучем, Гарри остается спокойным. Но неизбежно наступает момент, когда Директор мягко просит:

— Мне нужно знать, что произошло после того, как ты коснулся Портала в лабиринте, Гарри.

Вообще, это просто невероятно, как в Дамблдоре сочетаются ярость и сила полководца — и изумительная мягкость и тактичность педагога-отца. Я очень люблю его за эту его особенность.

— Если бы я думал, что смогу помочь тебе, — почти нежно произносит он, наклонившись к мальчику чуть ближе, — отправив тебя в заколдованный сон и позволив отложить тот миг, когда бы тебе пришлось вернуться к мыслям о том, что случилось этой ночью, я бы сделал это. Но я знаю лучше. Если мы заглушим боль на некоторое время, станет хуже, когда ты наконец почувствуешь ее. Ты показал храбрость за пределами всего, что я мог ожидать от тебя. — Дамблдор не просто признается, что что-то такое ожидал от Гарри, следовательно, самовольно и лично отправил мальчика к Реддлу. Он гордится мальчиком. Это — признание из серии «Я — человек Дамблдора до мозга костей». Это оно. — Я прошу тебя показать свою смелость еще один раз. Я прошу тебя рассказать нам, что произошло.

Дамблдор невероятно тактичен, вежлив и нежен. Наверное, в этот миг Гарри сильнее всего в жизни впервые чувствует, что, пока Дамблдор рядом, он в безопасности. Чувствует, что любим. Что о нем заботятся. Им гордятся. В нем уважают личность. Поразительно, какой невероятной силой владеет Директор, какой он изумительно тонкий психолог, как многому у него можно научиться.

Гарри помогает Фоукс, обладающий прямо-таки телепатической связью с Дамблдором — его мелодичный рокот, тепло тела — это придает мальчику сил. Он начинает рассказывать. И с молчаливой поддержкой Дамблдора, с его мягкостью и внимательностью, с тем, как изумительно он помогает справиться с той частью рассказа, что касается умерших родителей Гарри, мальчику действительно становится лучше. Рассказ требует от него львиной доли решимости продолжать — но это того стоит.

Когда Гарри говорит, что Хвост взял его кровь, Директор поднимается с места ошеломительно резко. Он осматривает рану Гарри.

— Он сказал, кровь сделает его сильнее, чем если бы он использовал чью-нибудь другую, — поясняет Гарри. — Он сказал, что защита, которую моя — моя мама дала мне, она теперь у него. И он был прав — он мог коснуться меня без боли для себя, он касался моего лица.

В этот момент глаза Дамблдора не просто блестят — на миг в них загорается настоящий триумф.

Страшный триумф, если откровенно.

Поэтому я не могу не остановиться и не задаться вопросом: почему у Дамблдора наблюдается знаменитый блеск глаз при известии о том, что в Реддла попала кровь Гарри? Ибо ответ на этот вопрос увлекает нас прямиком в самую глубинную суть Большой Игры.

На самом деле, это очень сложная и чрезвычайно эмоциональная тема. Тема, которую не по себе не то что развивать, претворяя в жизнь, как это сделал Дамблдор — не по себе даже затрагивать ее теоретически, углубляться в нее и пробовать понять. Эта тема выходит слишком далеко за пределы обычной магии, за пределы человеческих пониманий о родстве, судьбе, жизни и смерти — настолько далеко, что порой это наводит ужас. Пройти сквозь нее мне помогли Анна и Екатерина.

Но даже с учетом их помощи я все еще понятия не имею, как Дамблдор смог все это провернуть за пару часов между тем, как он узнал о гибели Поттеров в Годриковой Впадине, и тем мигом, когда принял решение отдать Гарри на воспитание тете.

Ведь по какой-то причине Дамблдор, прибыв на место трагедии первым, оставил Гарри в развалинах дома — он увидел шрам и понял, что он может означать. У нас образовывается небольшая дыра между тем, как Директор ушел, и приездом Хагрида. Я не знаю, по каким причинам Дамблдор оставил мальчика в доме, но думаю, рыть надо в этом направлении. Хоть в развалинах Гарри один долго не пролежал, но все же.

Кроме того, Дамблдор примерно в тот же миг, как покинул дом, дал Хагриду поручение привезти Гарри вечером к Петунье — следовательно, основное решение было им принято практически мгновенно, в течение дня шел просчет и анализ деталей. Это, между прочим, удивительно — уровень мышления Директора лежит в какой-то запредельно иной плоскости. Он не столько все просчитал, сколько интуитивно нашел верное решение, еще даже не разложив все детально по полочкам. Но мы попробуем разложить.

Итак, в общей совокупности у Гарри стараниями Лили, Дамблдора и Реддла на момент раннего утра 25 июня 1995 года имеется несколько мощных защит от Тома: жертва матери; то, что Гарри является крестражем Его Темнейшества; некая защита Дамблдора; общая с Томом основа палочек — два пера одного Фоукса; а также та сила, которая поселилась в палочке Гарри после Прайори Инкантатем на кладбище, которая содержит не только силу палочки Реддла, но и его (Тома) собственную. Последнее осознает Дамблдор, усевшись на место после осмотра раны Гарри и попросив его продолжить рассказ — он выглядит чрезвычайно задумчивым.

Начнем по порядку. Жертва Лили. Понять о ней Директору было легко: вот мать, вот дитя, а вот гнида, которая собирается убить этого ребенка. Любая нормальная мать попытается ребенка собой загородить. Но что это за жертва, как она работает?

Еще в конце Игры-1 Дамблдор объяснил Гарри механизм: «Твоя мать умерла, чтобы спасти тебя. Если есть какая-то вещь, которую Волан-де-Морт не в силах понять — это любовь. Он не понял, что любовь такой силы, которой обладала твоя мама по отношению к тебе, оставляет свой след. Не шрам, не видимый след… если нас любят так сильно, даже если человек, который нас любил, ушел, это навсегда дает нам некую защиту. Она в самой коже. Квиррелл, полный ненависти, жадности и амбиций, разделив свою душу с Волан-де-Мортом, не мог коснуться тебя по этой причине. Это было агонией — прикасаться к человеку, отмеченному чем-то настолько хорошим».

То есть жертва Лили лежит в основе всего. Она дает Гарри «некую защиту» — но это не есть та защита, которая помогает Гарри раз и навсегда. Что логично, ибо вряд ли можно, один раз умерев за кого-то, сделать его навсегда неуязвимым. Результатом жертвы Лили стала защита, которая сработала именно в тот момент, когда Реддл попытался убить Гарри — и которая сохранялась в каком-то виде и дольше, пока Том не преодолел это конкретное препятствие: «Очень хорошо, — говорит Дамблдор, усаживаясь в свое кресло. — Волан-де-Морт преодолел этот конкретный барьер. Гарри, продолжай, пожалуйста».

Об этом пункте знает и Том, ибо он рассказывает Пожирателям на кладбище: «Его мать умерла, пытаясь спасти его — и невольно обеспечила его защитой, которую, я признаю, я не предусмотрел… я не мог коснуться мальчишки <…> Его мать оставила на нем следы своей жертвы… это старая магия, я должен был помнить ее, я был глуп, не учтя это… но не важно. Я могу коснуться его сейчас <…> Я просчитался… мое проклятие было отражено глупой жертвой этой женщины, ударило в меня <…> если я должен был восстать снова, более сильный, чем до падения, мне нужна была кровь Гарри Поттера. Я хотел кровь того, кто лишил меня силы, чтобы длительная защита, которую дала ему его мать, тоже текла в моих венах…»

Однако, как верно заметит Дамблдор на вокзале в конце Игры-7, «в своем невежестве, алчности и жестокости <…> его знание остается прискорбно несовершенным, Гарри! То, что Волан-де-Морт не ценит, он не стремится постичь. О домашних эльфах, детских сказках, любви, верности и невинности Волан-де-Морт не знает и не понимает ничего. Ничего. Что у всего этого есть сила, которая существенно превышает его, сила за пределами досягаемости любой магии — это правда, которую он так никогда и не понял».

Далее Дамблдор на вокзале скажет: «Он разорвал свою душу так непоправимо, что она разломалась сама, когда он совершил акт невыразимого греха — убийство твоих родителей и попытку убийства ребенка. Но то, что сбежало из той комнаты, было даже меньшим, чем он знал. Он оставил больше, чем свое тело, позади. Он оставил часть себя, запертую в тебе, жертве, которая выжила».

Дамблдор говорит, разумеется, о крестражах — о том, что он понял в первую же секунду, едва увидел шрам Гарри. В целом, и в этом вопросе Гарри Дамблдору своим рассказом о тронной речи Реддла на кладбище ничего нового не открывает: «…те, кто знал, какие шаги я предпринял давно, чтобы оградить себя от смерти? Те, кто видел доказательства безмерности моих сил во времена, когда я был могущественнее любого живого волшебника? <…> Чем я был, не знаю даже я… Я, кто прошел дальше, чем кто-либо, по пути, ведущему к бессмертию. И тогда это подверглось проверке, и оказалось, что один — или больше — из моих экспериментов сработал… потому что я не был убит, хотя проклятие должно было это сделать…» — Реддл, разумеется, тоже говорил о своих крестражах. Он уверен, что на тот момент их было шесть — плюс он сам. Нагайна была добавлена им якобы седьмой. Но Реддл и понятия не имеет, что есть еще Гарри, что он невольно стал тем якорем, который держит его живым до тех пор, пока не умрет сам.

И вот в этот момент в то, что наворотил Реддл в Годриковой Впадине, радостно вмешивается Дамблдор, посчитав необходимым собственное добавление в этот коктейль. В Финале Игры-5 он станет рассказывать Гарри: «Моим приоритетом была твоя жизнь. Ты был в большей опасности, чем, возможно, любой другой, кого я знал. Волан-де-Морт был побежден несколько часов тому, но его сторонников — а многие из них так же ужасны, как он — все еще было много, они были злы, отчаянны и жестоки. И мне пришлось решать, также учитывая и долгие годы впереди. Верил ли я, что Волан-де-Морт исчез навсегда? Нет. — О, Дамблдор давным-давно знал о крестражах. — Я не знал, пройдет ли 10, 12 ил 50 лет, прежде чем он вернется, но я был уверен, что он вернется, я так же был уверен, зная его так, как я, что он не успокоится, пока не убьет тебя».

То есть Директор сделал вполне разумный и логичный шаг, предоставив дополнительную защиту младенцу-Избранному, которому предстоит прожить 10 лет у маглов, которые не смогут его защитить от возможной мести Пожирателей или возродившегося Реддла. Но что именно он сделал?

Тогда же, в Финале Игры-5, Дамблдор пояснит: «Я знал, что познания Волан-де-Морта в магии, вероятно, более обширны, чем у любого живущего волшебника. Я знал, что даже самые сложные и сильные мои защитные заклинания и чары вряд ли останутся непобедимыми, если он когда-либо вернется к былой мощи, — «Ну, и в любом случае создадут кучу проблем твоим родственникам-маглам». И я уж тут не упущу мое любимое слово «если» и скромно замечу, что Дамблдор, судя по всему, всю дорогу очень сомневается, что Реддлу еще когда-либо грозит вернуться к былой мощи. — Но я также знал и слабость Волан-де-Морта. Так что я принял решение. Тебя будет защищать древняя магия, о которой он знает, которую он презирает и которую потому всегда недооценивал — на свою беду. Я, конечно, говорю о том, что твоя мама умерла, чтобы спасти тебя. Она дала тебе длительную защиту, которую он не ожидал, защиту, которая течет в твоих венах и по сей день. Я уповал, таким образом, на кровь твоей матери. Я доставил тебя к ее сестре, единственной оставшейся родственнице <…> она все равно взяла тебя и, сделав это, закрепила чары, которые я на тебя наложил. Жертва твоей мамы сделала связь крови сильнейшей защитой, которой я мог тебя обеспечить. До тех пор, пока ты можешь назвать домом место, где течет кровь твоей матери, Волан-де-Морт не сможет там тебе навредить. Он пролил ее кровь, но она живет в тебе и ее сестре. Ее кровь стала твоим убежищем. Тебе нужно возвращаться туда только раз в год, но до тех пор, пока ты все еще можешь назвать это место домом, пока ты там, он не может тебя тронуть <…> Договор, который она [Петунья] заключила, приняв тебя <…>».

Таким образом, Дамблдор, опираясь на защиту Лили, наложил свои чары — и эта усиленная защита, связанная с местом, действовала, пока Гарри ребенком жил в доме Петуньи. И, я думаю, Дамблдор подкрепил защиту, связав ее еще и со временем — то есть продлил привязку к крови до совершеннолетия.

Есть, конечно, тонкий момент: чтобы в будущем Гарри мог избавиться от крестража в себе, он должен умереть. Значит, эту конкретную защиту, связанную с домом, нужно когда-нибудь снять. Возможно, именно поэтому Дамблдор выбрал день совершеннолетия — дальше Гарри уже станет молодым мужчиной и, получив соответствующее воспитание, будет способен сделать то, что необходимо.

То есть и еще раз: от совсем отдельной защиты Дамблдор отказался — он каким-то образом модифицировал защиту, данную Лили. Кроме того, благодаря ему Гарри получил палочку с той же основой, что и у Реддла — которая по определению не может сражаться со своей сестрой, но, раз уж их обеих заставляют хозяева, наступает «очень интересный эффект» Прайори Инкантатем.

Однако после 20 января 1995 года Дамблдор однозначно и бесповоротно узнал, что Реддл собирается возрождаться, и догадался (а его «догадки обычно хороши»), что возрождаться Том собирается при помощи конкретного ритуала. Мог Том использовать кровь не Гарри? Однозначно, это признает сам Том. Но он хотел преодолеть защиту Лили, чтобы, условно говоря, коснуться Гарри.

И мы вновь подходим к пониманию психологической структуры этого мира и глубинной сути Большой Игры — Дамблдор лично способствовал возрождению Реддла, высчитав следующее: в зелье, основу которого сварила Лили, а потом Дамблдор добавил свои ингредиенты, Реддл готовился не только насыпать своего «добра», но еще и добровольно испить из сего кубка, полного чистой, горячей любви. Вычислил Дамблдор и то, что защита, которая, по сути, у Гарри одна, просто она модифицирована, Реддлом будет модифицирована во второй раз — и приготовился триумфально блестеть глазами.

Итак, в ночь на 25 июня 1995 года Реддл запустил свои потные ладошки в очень серьезную магию (крови, любви, рода — я не знаю, как это назвать) и, взяв кровь Гарри, восстановил себе тело, сняв ту часть защиты тандема «Лили-Директор», которая не была связана с домом, а была в самой коже Гарри, в его венах. Том вмешался в целый комплекс сложнейших чар — с отголосками защиты Лили и той магией, которую применил Дамблдор, связав защиту Гарри с кровью Лили.

Этим же самым жестом Реддл снова приковал Гарри к себе (помимо того, что Гарри — его крестраж), создав таким образом второй якорь, который поможет Гарри выжить в самом-самом конце. Вот так на вокзале об этом станет говорить счастливый Дамблдор: «Защита Лили в вас обоих! Он привязал тебя к жизни до тех пор, пока живет он сам!»

Том с мощного пинка Дамблдора сам исполнил вторую часть пророчества: «…ни один не будет жить, пока жив другой». С этих самых пор Гарри живет, пока живет Том — то есть, следуя пророчеству, они оба должны умереть. Есть повод триумфально поблестеть глазами и произнести: «Очень хорошо».

Реддл изменил условия действия защиты Лили, после наступления совершеннолетия Гарри отпадет защита Дамблдора — Директор, таким образом, потихоньку создает все условия, чтобы Гарри мог, с одной стороны, умереть, а с другой — выжить.

«Он взял твою кровь, — станет объяснять Дамблдор, — полагая, что она придаст ему сил. Он принял в свое тело маленькую часть магии, которую наложила на тебя твоя мама, умерев за тебя. Его тело держит ее жертву живой, и, пока магия продолжает жить — продолжаешь и ты, и последняя надежда Волан-де-Морта <…> Что ты должен понять, Гарри — это то, что ты и Волан-де-Морт прошли в сферы магии, до сих пор остающиеся неизвестными и неоцененными <…>. Не зная этого, как тебе теперь известно, Лорд Волан-де-Морт удвоил связь между вами, когда вернулся в свою человеческую форму. Часть его души все еще была привязана к твоей, а желая усилить себя, он принял в себя часть жертвы твоей мамы. Если бы только он мог понять точную и ужасную силу этой жертвы, он бы, вероятно, не посмел прикоснуться к твоей крови… Но, если бы он был способен понять, он бы не был Лордом Волан-де-Мортом и мог бы вообще не убивать».

Тут, конечно, нельзя обойти вниманием маленькую деталь: по существу, возродившись и привязав Гарри к себе через кровь, в эту ночь Реддл мог даже убить мальчика — добился бы лишь того, что уничтожил бы один свой крестраж. Уверена, Директор учел и это — в качестве одной из страховок (ну, если бы Финал уж совсем пополз вкривь и вкось, и Снейп бы ничем не смог помочь) и бонусного аргумента в пользу решения отправить Гарри Тому.

Единственная проблема — Гарри бы, возможно, не захотел вернуться. Так что там и тогда парню умирать было явно рановато, у него еще в замке дела по воспитанию собственной в будущем великой личности имелись в количестве весьма объемном, и на авось ставить в задачи Финала этой Игры чудесное и одномаховое избавление Гарри от крестража Дамблдор бы ни за что не решился.

А Реддл, меж тем, в тысячный раз за вечер совершил очередную глупость, так необдуманно запустив руки в еще более глубокие и страшные законы магии: «Упрочив двойную связь, связав ваши судьбы вместе надежнее, чем когда-либо в истории объединялись волшебники, Волан-де-Морт продолжил атаковать тебя палочкой с той же основой, что и у тебя. И кое-что очень странное, как мы знаем, произошло. Основы среагировали так, как Лорд Волан-де-Морт, не зная, что ваши палочки — близнецы, никогда не ожидал. Он был гораздо более напуган, чем ты, Гарри, в ту ночь. Ты принял, даже заключил в себе, возможность смерти — то, что Волан-де-Морт никогда не был способен сделать. Твоя храбрость победила, твоя палочка одолела его. И в этот момент кое-что случилось с этими палочками, то, что вторило отношениям их хозяев. Я полагаю, твоя палочка впитала часть силы и качеств палочки Волан-де-Морта в ту ночь, она, так сказать, содержит часть самого Волан-де-Морта. Поэтому твоя палочка узнала его, когда он преследовал тебя, узнала человека, который был одновременно и родным, и смертельным врагом <…> Твоя палочка содержит силу твоей огромной смелости и смертельного умения Волан-де-Морта <…> эти замечательные умения были направлены только против Волан-де-Морта <…>».

В общем, выслушав Гарри в ночь возрождения Тома, Дамблдор, ликуя в душе, в который раз убеждается в невероятной глупости и уязвимости своего ученичка, который никогда, никогда в жизни не сумеет постичь, что он сделал и где ошибся.

Потому что для этого ему нужно сначала постичь любовь, веру, верность, надежду, жертву, смерть, род — на что он, создание крайне ущербное, априори не способен. Это — такая страшная высшая магия, способная и уничтожить, и спасти, обладающая ужасающей силой, которую объяснить невозможно. Ее можно только понять, почувствовать на своей шкуре и, постигнув, попытаться ужиться с ней. Понимание — первый шаг ко всему. Том ничтожно слаб даже для этого. А Дамблдор — величайший волшебник из когда-либо живших. Том ему не соперник.

Директор слушает и даже смотрит (после упоминания о Прайори Инкантатем он погружается взглядом в глаза Гарри, и Гарри чувствует, будто между ними вырастает глубинная, невидимая нить понимания — Гарри, конечно, романтик, но то есть нить Легилименции, не иначе) воспоминания Гарри, настойчиво, но мягко предлагая мальчику говорить дальше, а в те моменты, когда Гарри не может справиться, помогает ему вопросами («Твои родители?» — «Да»). Осознавая для себя очень многие, чрезвычайно важные в войне вещи, Дамблдор все-таки остается прекрасным, очень хорошим педагогом в первую очередь, а уже потом — великим полководцем.

Его великолепный Фоукс, вечное отражение Директорской души, залечивает ногу Гарри, едва мальчик справляется с рассказом. Боль исчезает. Не в душе, нет — хотя и на душе Гарри становится немного легче.

Фоукс вознаграждает Гарри за его смелость, и за фениксом следует Дамблдор:

— Я скажу это еще раз. Этой ночью ты показал смелость, которая была выше всего, чего бы я мог от тебя ожидать, — теперь, разобравшись в мыслях Дамблдора, нам нужно понять, о какой именно смелости он говорит: Гарри принял возможность собственной смерти; впервые, по-настоящему; на самом деле, это невероятно много. Важный подготовительный шажок — к самому концу. — Ты показал смелость, равную смелости тех, кто умер, сражаясь с Волан-де-Мортом в расцвете его сил. Ты взвалил на себя груз взрослых волшебников, — ну, давайте не будем шепотом говорить громко, кто на кого что взвалил, — и оказался способным нести его, равным — а сейчас ты дал нам все, на что мы имели право рассчитывать.

Дамблдор прямо поглаживает Гарри со всех сторон по выпяченным чувствам, что и понятно — равный или нет, перед ним ребенок.

Хотя, разумеется, такова уж доля мальчика, что иного выбора, кроме как демонстрировать безграничную храбрость, у него нет. И Директор слишком хорошо знает своего подопечного, чтобы именно такого поведения от него и ожидать.

Но все равно его слова действуют, как слезы феникса — на рану, и Гарри, Сириус и Дамблдор отправляются в больничное крыло («Я не хочу, чтобы ты возвращался в спальню сегодня»), где присоединяются к миссис Уизли, Биллу, Рону и Гермионе, крайне обеспокоенным отсутствием Гарри («Я не хочу, чтобы вы задавали ему вопросы до тех пор, пока он не будет готов отвечать — и определенно не сегодня… Гарри — я подожду, пока ты окажешься в кровати»).

Пока Гарри укладывается, Дамблдор произносит: «Я вернусь проверить тебя, как только встречусь с Фаджем, Гарри. — («Все хорошо, я здесь, я буду рядом, ты в безопасности») Дамблдор действительно ведет себя так… сверхотцовски. — Мне бы хотелось, чтобы ты остался здесь до завтра, пока я не поговорю со школой».

Директор покидает Гарри, мальчик выпивает зелье Сна без сновидений и засыпает.

Впрочем, долго поспать ему не удается.

Я напомню, в те приблизительно полчаса, что Гарри беседует с Дамблдором, команда Директора совершает Бег-по-Кругу №2. Макгонагалл охраняет оглушенного Крауча, а Снейп зовет мадам Помфри (к моменту появления Гарри в больничном крыле Грюм уже лежит там) и, отыскав того на стадионе, сообщает Фаджу, что «мы поймали Пожирателя смерти, ответственного за события этой ночи».

Однако тут Фаджа переклинивает, и он делает крайне неожиданный ход — призывает дементора. Видимо, некоторое время понадобилось на то, чтобы дождаться его прибытия. Затем Фадж, дементор и, наверное, пытающийся аккуратно вразумить (и при этом не орать) Министра Снейп несутся в кабинет Грюма, где дементор сразу налетает на Барти и применяет к нему поцелуй.

Причем крайне странно, почему Снейп в своих объяснениях Директору говорит, что «мы сказали Фаджу», а Макгонагалл вопит: «Я говорила ему, что вы не согласитесь, Дамблдор!» Создается впечатление, будто Макгонагалл покинула пост и, не став охранять Крауча, отправилась на поиски Фаджа и нашла его вместе со Снейпом. Но такого не может быть, потому что не может быть никогда.

То есть Снейп сначала нашел Фаджа, привел его куда-то в область кабинета Грюма, там Фадж, мельком взглянув на Барти, «видимо, подумал, что его личная безопасность стояла под вопросом» (как не преминет едко отметить Снейп, отчитываясь перед Директором, крайне возмущенным тем, что Макгонагалл покинула пост и сейчас волнует пациентов), и призвал дементора под протестные вопли Макгонагалл.

Крайне непонятно также, зачем вообще Фаджу понадобился дементор: «Поскольку я — Министр Магии, это мое решение, хочу ли я привести с собой защиту, допрашивая потенциально опасного -». Видимо, Снейп действительно прав, и Фадж испугался — после всего, что случилось этой ночью, да еще учитывая, сколько лапши ему навешал Люциус за весь год.

Но почему дементор набросился на Барти без приказа? Или это он так понимает свою обязанность «защищать Министра»? Я полагаю, тут сыграл ряд факторов.

Во-первых, эмоциональное состояние Фаджа.

Во-вторых, то, что на это эмоциональное состояние целый год с упорством, достойным барана, влиял Люциус: «Не слушай Дамблдора, у него вон — Поттер с оборотнями дружбу водит, с великанами — помнишь Хагрида? Он опасен. И вообще, мальчишка умеет говорить со змеями. Не удивлюсь, если это Дамблдор его научил. Они оба пойдут на все ради власти. Твоей власти, Корнелиус».

Ну, да, все статьи Риты были посвящены Гарри, но для Фаджа Гарри и Дамблдор, его покрывающий, уже почти синонимы. Фадж боится, что Дамблдор пошатнет и опрокинет его кресло, он видит во всей организации Турнира (куда его до самого конца никто не приглашал) серьезные намеки на посягательство на его авторитет, он вообще сильно недоволен с самого начала вечера — еще во время ужина сидит с очень упрямым выражением лица, не разговаривает, будто его и впрямь накрутили до упора накануне.

Ну и, в-третьих, следует принять во внимание состояние самого дементора, который душу попить никогда не против, а тут и повод есть — тем более, если вспомнить, что весь прошлый год дементоры на положении спецназа находились в Хогвартсе, пытаясь выловить Сириуса. Они слепы и, вероятно, вообще не сильно вникают в разборки волшебников. Фадж сказал: «Беглый Пожиратель в Хогвартсе», — и все, у дементора тут же включилась лампочка: тот, что ли, который два года назад сбежал? Тем более, знакомый дух Сириуса явно витает на территории замка.

Итог безрадостный — единственный полноценный свидетель хуже, чем мертв, и с этой точки зрения Реддлу несказанно повезло.

Однако у нас снова образуется небольшая дыра: Дамблдор выходит из больничного крыла со словами о том, что вернется, переговорив с Фаджем. Фадж, оставив дементора у Крауча, несется в больничное крыло, за ним следуют вопящая Макгонагалл, которая не может прийти в себя от ярости после того, что случилось, и Снейп, передвигающийся критически настроенной ко всему черной тенькой. Практически сразу после них в больничное крыло снова входит Дамблдор.

Вопрос о том, где он был эти 5-10 минут, остается открытым, ибо как-то не похоже, чтобы он сразу отправился к Фаджу в кабинет Грюма — даже если бы они каким-то образом физически разминулись, он бы услышал крики и увидел бы Барти с дементором — но Директор не знает о том, что случилось с Барти, до тех пор, пока ему не рассказывает шокированная Макгонагалл.

Может, он хотел отправиться сначала к чете Диггори? Это выглядит наиболее логичным ответом на то, как так вышло, что Директор с Министром разминулись. А, услышав крики, Дамблдор поспешил обратно — на звук.

Как бы то ни было, после объяснений команды Директора Фадж яростно изрекает:

— В любом случае, не большая потеря! Кажется, он был ответственен за несколько смертей!

Ох, вот не зря говорят: когда выходишь из себя, рот не забывай закрывать. То, что говорит Фадж, это, в общем-то, пример простейшей низости, по поводу которой не разговаривать дальше надо, а сразу бить в ухо. Так что реакция Макгонагалл совершенно ясна.

Тем не менее, Дамблдор, глядя на Фаджа так, будто впервые его рассмотрел внимательно, все же пытается человека вразумить:

— Но теперь он не может свидетельствовать, Корнелиус. Он не может объяснить, почему он убил этих людей.

— Почему он убил их? Ну, тут нет тайны, верно? Он был безумным сумасшедшим! — ну! очевидно, так! («Элементарно же, Дамблдор, чего ж вы тупите-то? вот потому Министр — не вы, а я, да!») — Из того, что Минерва и Северус сказали мне, выходит, будто он думал, что делает все это, следуя приказам Сами-Знаете-Кого!

Вообще, мне вся эта ситуация сильно напоминает другую, когда ровно на этом же самом месте Директору вопил кое-кто примерно то же самое, не желая верить в то, во что ему не нравится верить. Ну, слава Мерлину, теперь этот кое-кто, наученный горьким опытом, благоразумно молчит и лишь испепеляет Фаджа взглядом.

В перепалке выясняется еще один любопытный факт:

— Вы готовы — эм — поверить слову Гарри, верно, Дамблдор?.. Вы готовы поверить, что Лорд Волан-де-Морт вернулся, основываясь на словах безумного убийцы и мальчика, который… который…

О, все вокруг, кроме Гарри, прекрасно понимают, о чем говорит Фадж — Сириус рычит, глаза Дамблдора снова вспыхивают, Снейп вообще чуть не сжигает Министра взглядом. Конечно, это все проявленная в очередной раз Министрова подлость рта, но, повторюсь, данная ночь со всех срывает маски.

— Вы читали Риту Скитер, мистер Фадж, — наконец догадывается Гарри.

Да, Скитер своей утренней статьей сильно дискредитирует не только Гарри, но и самого Директора. Умение говорить со змеями, великаны, оборотни, шрам, который «работает, как будильник» (по версии многомудрого Фаджа) — Министр боится того, чего он не понимает, и, в общем, это объяснимо и прощаемо. Хуже то, что понимать он и не хочет.

Дамблдор уже едва держит себя в руках, он готов защищать Гарри до конца, но все-таки не оставляет попыток переубедить Фаджа. Почему?

Да потому, что в Фадже именно сейчас явно и упорно борются два человека. Один из них в целом неплохой, бывший начальник Отдела обеспечения магического правопорядка, участвовавший в первой войне и не всегда опасающийся называть Реддла Волан-де-Мортом, добродушный, немного нелепый, уважающий Дамблдора и с великой терпимостью относящийся ко многим вещам. Другой — озлобленный, загнанный в угол, перепуганный и очень сильно зависящий от своего кресла, своих амбиций и своей гордыни. Фадж вовсе еще не потерян, и потому за него стоит побороться подольше.

— Слушайте, я видел, как Волан-де-Морт вернулся! — кричит Гарри. — Я видел Пожирателей смерти! Я могу назвать их имена! Люциус Малфой -

Снейп дергается, но, когда Гарри переводит взгляд на него, он уже вновь буравит глазами Фаджа. Наступили на больную мозоль. Между Снейпом и Малфоем вообще все очень сложно.

— Малфой был оправдан! — Фаджа оскорбляет то, что Гарри называет это имя — ведь Люциус Малфой столько лет упорно чистил драгоценные Министровы мозги и облизывал другие части Министрова тела... — Очень старинная семья — пожертвования на благородные цели -

— Макнейр!

— Также оправдан! Теперь работает в Министерстве! — в общем, вот и все, чем можно так легко купить того, второго, сейчас преобладающего, Фаджа — чистота крови, деньги, должность в Министерстве. — <…> ради всего святого, Дамблдор, мальчик был полон сумасшедших историй и в прошлом году <…> мальчик может говорит со змеями, Дамблдор, вы все еще думаете, что ему можно доверять?

И нет ведь повести печальнее на свете, чем повесть о безмозглом человеке…

— Вы идиот! — взрывается Макгонагалл, полностью меня поддерживая. — Седрик Диггори! Мистер Крауч! Эти смерти — не случайная работа безумца!

— Не вижу никаких доказательств обратному! — багровея, взрывается Фадж в ответ. — Мне кажется, что вы все хотите начать панику, которая бы дестабилизировала все, над чем мы работали последние тринадцать лет. — Или так: «…что вы все хотите посеять панику, чтобы сместить меня с должности и посадить в мое кресло вашего обожаемого Дамблдора!» Будто Директор сильно туда рвется все эти годы.

— Волан-де-Морт вернулся, — повторяет Директор. — И, если вы примете этот факт сейчас, Фадж, и примете необходимые меры, мы сможем спасти ситуацию. — Вот наша цель и стремление: спасти ситуацию; не допустить еще больше жертв.

Однако Фадж и слушать ничего не хочет о конкретных шагах, предлагаемых Директором, у него на все один ответ: «Конец моей карьере -».

Тут уж Дамблдор взрывается. Он повышает голос, и в помещении вновь становится очень тесно:

— Вы ослеплены любовью к своему кабинету, Корнелиус! — обожаю эту фразу. — Вы придаете слишком большое значение — и всегда придавали — так называемой чистоте крови! Вы не способны понять, что важно не то, кем кто-то родился, а то, каким он стал! Ваш дементор только что уничтожил последнего оставшегося члена чистокровной семьи, столь же древней, как остальные — посмотрите, что он выбрал сделать со своей жизнью! Я говорю вам сейчас — сделайте шаги, которые я предложил, и вы запомнитесь, в кабинете или вне, как один из храбрейших и величайших Министров Магии, которых мы когда-либо имели. Не сделаете — и история запомнит вас, как человека, который отступил в сторону и предоставил Волан-де-Морту второй шанс разрушить мир, который мы пытались восстановить!

Но Фадж, бормочущий слова о сумасшествии, явно его не слышит. Дамблдор ткнул Министру в самые больные места, включая главнейшее («Я — говорю, а вы — делаете»). Впрочем, мы все иногда этим грешим. У Снейпа, к примеру, это вообще любимая национальная забава.

Директор понимает, что бороться за мыслительный Фаджа уже бессмысленно, а потому быстро сворачивается и выносит вердикт всему положению:

— Если вы и дальше намерены закрывать глаза, Корнелиус, мы достигли того, что наши пути расходятся. Вы должны действовать, как считаете нужным. А я — я буду действовать, как я считаю нужным.

Делай, что должен, и будь, что будет. Фадж пытается рыпнуться, но уставший от сцен Директор мигом его пресекает:

— Единственный, против кого я намерен работать — это Лорд Волан-де-Морт. Если вы против него, значит, мы остаемся, Корнелиус, на одной стороне. — «Но упаси вас Мерлин, если вы ее перебежите».

На секунду Фаджа, которому нечего ответить на эти слова, побеждает его добрая первая сторона:

— Не мог он вернуться, Дамблдор, просто не мог…

Возможно, Дамблдор бы довел эту сторону до победы окончательной, но тут с самыми добрыми намерениями вперед выступает Снейп, который тоже наконец взорвался, и мостит этими намерениями дорожку незнамо куда. Он срывается с места, подходит к Фаджу и, закатав рукав, тычет своей Меткой ему в нос:

— Вот, — резко произносит он. — Вот. Черная Метка <…> Почему, вы думаете, Каркаров бежал этой ночью? Мы оба чувствовали, как горит Метка. Мы оба знали, что он вернулся <…>.

Поразительная ночь, сорвавшая маски со всех участников событий. Снейпу настолько дорог Дамблдор и его интересы, при том, что на Фаджа, в общем-то, ему плевать, что он забывает обо всем — о том, как будет выглядеть, о том, что перед столькими свидетелями показывает свое клеймо, которого стыдится — Снейп готов сделать все, чтобы помочь Директору.

Но достигает обратного эффекта. Первый Фадж при виде Метки прячется обратно в норку, уступая место агрессивному, упертому и тупому второму Фаджу окончательно:

— Я не знаю, чего добиваетесь вы и ваши сотрудники, Дамблдор, но я услышал достаточно. Мне нечего добавить. Я свяжусь с вами завтра, Дамблдор, обсудить управление этой школой. Я должен вернуться в Министерство. — «Люциус, ты где? Мне нужно выплакаться!»

Вот теперь прилетит всем. Боязливые идиоты по части гадства бывают очень изобретательны.

И все-таки есть проблеск, несомненно, есть — Фадж возвращается и отдает Гарри призовые. Мальчику они ни к чему, однако важен сам факт — Фадж мог бы и не вернуться, но он поступил честно. Несмотря на кардинально поменявшееся к мальчику отношение.

Едва дверь за Министром закрывается, Дамблдор раздает всем сестрам по поручению, в который раз мимолетно задавшись риторическим вопросом, а не послать ли все авторитеты куда подальше?

Есть очень много неотложной работы, которую надо сделать очень быстро. Билл тут же отправляется к мистеру Уизли, который «хорошо расположен», чтобы быстро выйти на контакт с теми в Министерстве, кого еще можно убедить — при этом Дамблдор заранее уверен, что на Уизли положиться можно. Хотя миссис Уизли говорит, что Артур остается в Министерстве до сих пор лишь из-за любви к маглам, я полагаю, это немного не так. Дамблдор, разумеется, тому виной, который «скоро выйдет с ним на прямой контакт».

Причем Дамблдор прекрасно понимает основную причину недоверия Фаджа: «Ему нужно будет действовать осмотрительно, тем не менее. Если Фадж подумает, что я вмешиваюсь в Министерство -».

Билл отвечает: «Оставьте это мне». Для него это — начало личной войны, в которой он однозначно примет участие. В том числе и из-за гибели дядей в прошлой.

Макгонагалл отправляется в третий за ночь Бег-по-Кругу с поручением привести Хагрида и мадам Максим в кабинет Директора.

Мадам Помфри великий человек отправляет проследить за Винки и передать ее в заботливые руки Добби — даже в такую минуту Дамблдор не забывает, что эльф страдает не меньше, чем человек, только что потеряв своего хозяина и узнав его страшную правду.

Наступает момент истины — перед темные очи Снейпа является Сириус. «Я доверяю вам обоим, — говорит Дамблдор. — Настало время отложить в сторону ваши старые разногласия и начать доверять друг другу».

И если годом ранее Дамблдор в попытке помирить Мародеров и Снейпа еще мог себе позволить пошутить по типу: «Северус, Римус, да пожмите же друг другу руки — лапы — в общем, давайте, наконец, жить дружно!» — то теперь все серьезно.

— Пока что я был бы доволен отсутствием открытой враждебности. Вы пожмете руки. Вы теперь на одной стороне. Времени мало, и, если те немногие из нас, кто знают правду, не будут вместе, нет надежды ни для кого из нас.

И вновь эти слова — правда, объединение, надежда. Дамблдор, конечно, просит невозможного — доверия — слишком большая пропасть между ними, куда сброшено очень много всего, но ради Директора и ради общего дела (или блага — это уж как угодно) они пожимают руки. Очень быстро.

Сириус по приказу Директора несется поднимать Орден Феникса: «Отношение Фаджа, хотя и ожидаемое, меняет все. Сириус, мне необходимо, чтобы ты отправился немедленно <…> Заляг на дно у Люпина на некоторое время, я свяжусь с тобой там».

Гарри, естественно, не рад, но Звезда «должен сделать, что может». Вечно ускользающий двигатель. Вечный гонщик на своем мотоцикле — очень скоро он сиганет с него в пропасть — а пока он пожимает Гарри руку и мчится в ночь.

— Северус, — произносит Дамблдор. — Ты знаешь, о чем я должен попросить тебя. Если ты готов… если ты можешь…

Это — очень тяжелый момент. Очень. Дамблдор сильно волнуется за Снейпа, он знает, что эта просьба значит для него. И, хотя все было продумано годы назад, миллион раз отрепетировано, никто из них не может быть уверен, что видит друг друга не последнюю минуту.

И Снейп, через столько всего уже прошедший этой ночью, уже сбежавший от Реддла в эти несколько часов, должен снова вернуться к нему и прямо взглянуть в эти безжалостные глаза. Уже преодолев столько страданий, вынужден идти навстречу новым.

Несмотря на весь ужас, отчаяние и боль, Снейп отвечает без колебаний:

— Я готов.

О, какая ирония судьбы: любить так сильно, чтобы без раздумий отдать все, включая, вероятно, и жизнь, для спасения мальчишки, которого ненавидишь.

Снейп выглядит немного бледнее обычного, его глаза странно блестят. Решимость, страх неизвестности, ощущение нереальности происходящего, предвкушение риска, боязнь голгофы. Сколько бы они ни готовились, сколько бы ни репетировали, это все ничего не значит, когда по-настоящему выходишь на сцену.

— Тогда удачи, — произносит Дамблдор, обеспокоенно глядя на супруга.

Долгих прощаний не будет. Снейп не позволит. Он может умереть, и оба это знают. А может и не умереть. Не выяснится, пока они не проверят.

Дамблдор проводит его взглядом до самых дверей.

Несколько минут после того, как Снейп исчезает из вида, Директор не произносит ни слова. Пытается справиться с собой или придумывает эпитафию — в любом случае, это новое начало для них обоих.

Наконец Директор произносит:

— Я должен спуститься. Должен увидеться с Диггори. Гарри — выпей остатки твоего зелья. Я увижусь со всеми вами позже, — и исчезает.

Дамблдору предстоит очень много работы и бессонных ночей. И он это знает. И знает, за что он этим расплачивается. А потому, хоть и подталкивает себя уже через силу (день был очень долгим и не скоро планирует заканчиваться), принимает это со всем смирением, на которое способно его огромное сердце.

Гарри же остается один на один со своим чувством вины, которому давал бой всю эту ночь: Седрик погиб из-за него. В этот момент миссис Уизли обнимает мальчика так, как никто в жизни его не обнимал — как мама. Гарри приходится зажать рот, чтобы задавить горестный вой. Миссис Уизли плачет.

Гермиона, видимо, тоже, ибо тактично отходит к окну, где — восхитимся же самой умной волшебницей ее возраста! — в таком состоянии прихлопывает Риту Скитер. Страшно подумать, какая бы статья по итогам ночи вышла бы в «Пророке» через пару часов, если бы Гермиона случайно не… или не случайно?

Про то, что Рита — анимаг, Гермиона уже знает. Соответственно, понимает, каким образом Рита порхала за сенсациями. В том числе и за последней — инцидентом с Гарри на Прорицаниях. Полагает ли Гермиона, что Рита пропустит такое событие и ни в какое окно ни за каким Гарри или Директором не залетит послушать, что, собственно, творится теперь, когда тело Седрика, скорее всего, уже унесли со стадиона?

Могла ли Гермиона забыть о Рите в такую ночь? Безусловно. Однако — максимум лишь до того момента, как Гарри не напомнил ей, адресуя свой вопрос Фаджу.

Таким образом, девушка окончательно заслуживает свое место в команде и оправдывает высокое доверие Директора, который возможность разобраться с Ритой оставил именно ей. А доверие Дамблдора, как говорил Люпин, очень многого стоит.