Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Бренди — это, без сомнения, прекрасно, однако же после его распития должно было и кое-что посерьезней наступить, разве нет? И я говорю вовсе не о похмелье, а совсем даже о тяжелых трудовых буднях Директора, которые предполагают решение ряда важных вопросов.

Ну, например, введение Флоренса в должность, составление с ним плана занятий (или ознакомление его с уже составленным), обсуждение ряда деталей, вроде тех, что знают его новые детишки, какие темы уже прошли и так далее («Я знаю, что вы учили названия планет и их спутников в Астрологии…» — скажет Флоренс на самом первом занятии класса Гарри с ним). Это все логично, понятно и просто.

Ну, надо еще усиленно прятаться от Амбридж, которая, видимо, рвет и мечет — мало того, что Дамблдор назначил своего преподавателя на должность, которую она с таким трудом освобождала для своей крысы, так этим преподавателем оказался один из ненавидимых ею полукровок!

К слову сказать, ненавидимых до такой степени, что Амбридж даже не решается его инспектировать — хотя, казалось бы, его, как новичка, следовало бы наблюдать в первую очередь. Вместо этого она всячески делает вид, что Флоренса не существует в природе, зато с утроенным рвением налегает на инспектирование уроков Хагрида, очевидно, решив в кратчайшие сроки подготовить благодатную почву для взрыва бомбы замедленного действия №2. Будто ей это удастся — впрочем, о Хагриде позже, это вообще отдельный разговор, давно ставший моей личной головной болью. Как и об ответных шагах Амбридж, там вообще весело.

Что еще делает Директор, немного отойдя от бренди, так это навещает Трелони и долго и терпеливо работает у нее личным психологом (но отказываясь от хереса). Во-первых, это по-джентльменски — успокоить даму. Во-вторых, это — то, что ожидается от любого нормального Директора — забота о сотрудниках. Наконец, в-третьих, это важно для Игры.

Я уже писала о том, как здорово стало бы Реддлу, окажись Трелони вне стен замка, ибо Трелони — та самая прорицательница, сделавшая пророчество, которое так долго не дает покоя Тому. Нетрудно предположить, что бы стало с несчастной женщиной, попади она в руки к вожделеющему и алчущему Томми. Таким образом, Трелони находится в прямой опасности за пределами замка.

Опасность усугубляется еще тем, что прорицательница понятия не имеет, как сильно Реддл хочет с ней поболтать — она не помнит, что делала пророчество, не помнит, о чем оно, не знает планов Тома (сомневаюсь, что вообще в курсе, что он возродился) и искренне недоумевает, зачем ей оставаться в Хогвартсе и почему Директор так на этом настаивает (не иначе как влюбился пошляк старенький…).

Еще опасность усугубляется хересом Трелони и ее уязвленным Амбридж самолюбием — все это подталкивает ее гордо удалиться из замка, пусть даже она не представляет, куда и, в сущности, зачем. Положим, 7 марта Макгонагалл и Стебль еще сумели удержать ее на месте, пока Дамблдор знакомил Амбридж с Флоренсом — но где гарантия, что в подогретую хересом голову Трелони не стукнет попытаться уйти еще раз? И где гарантия, что Дамблдор успеет ее остановить?

Нет, поползновения к свободе надо пресекать на корню, посему Дамблдор, грустно вздохнув и вставив в нос пару затычек для ноздрей, топает в Северную башню объясняться.

Объясняет он, как водится, далеко не все. Ни о каких пророчестве, Томе и опасности речь вообще не идет. Думаю, было много раз и очень настойчиво попрошено остаться, звучали уверения, что школа без Трелони развалится, ибо коллектив впадет в глубокий траур по ее уходу, а также были даны обещания, что в следующем году Амбридж не будет (должность ведь проклята), и все наладится, осталось потерпеть лишь каких-то четыре месяца — делов-то, если пройдено уже целых шесть, воспринимайте это, как долгий отпуск, Сибилла, наслаждайтесь.

Косвенным подтверждением тому, что разговор состоялся и как он состоялся, служат слова Лаванды за завтраком в среду, 9 марта, прямо перед парой Флоренса: «Не очень хорошо, бедная, — это девушка о Трелони, не об Амбридж. — Она плакала и говорила, что предпочла бы скорее покинуть замок навсегда, чем оставаться там, где есть Амбридж…».

Звучит так, будто предпочла бы — да не оставляют выбора; при этом мотивы, по которым выбора не оставляют, не совсем понятны до сих пор, но, мол, делать нечего — остаюсь, хоть и невыносимо.

«Вот и хорошо», — облегченно вздыхает Дамблдор, скажем, 8 марта и топает обратно к себе, на ходу вытаскивая затычки из ноздрей.

Впрочем, не уверена, что к себе — ибо все еще остаются важные дела. Например, устроить кабинет и классную комнату Флоренса. И переговорить с Флоренсом по поводу содержания его первого урока в классе Гарри.

Ибо то, что объясняет на своем занятии Флоренс — это, уж простите, откровенно Большая Игра. Прямо до неприличия откровенно.

В затемненной классной комнате на первом этаже, доброй рукою Дамблдора превращенной в самую настоящую опушку леса, детки весь урок занимаются тем, что разглядывают небеса («Тут написано для тех, кто может видеть, будущее наших рас»), жгут травы и листья и пытаются разглядеть в их едком дыму символы, которые можно было бы интерпретировать как часть будущего (разумеется, никаких символов детишки так и не находят).

«Я здесь, — говорит Флоренс, довольно четко объявляя деткам, почему из всех живых существ Дамблдор выбрал на должность именно его, — чтобы объяснить вам мудрость кентавров, безличную и непредвзятую. Мы смотрим небеса на предмет великих волн зла или перемен, которые иногда отмечены в них. Может понадобиться десять лет, чтобы понять, что мы видим, — Флоренс указывает на яркий Марс прямо над головой Гарри. — В прошлом десятилетии все знаки указывали на то, что волшебное сообщество переживает не более чем краткий период между двумя войнами. Марс, вестник битвы, сияет ярко над нами, предполагая, что битва должна скоро начаться вновь. Как скоро, кентавры могут попытаться предсказать, сжигая определенные травы и листья…».

Флоренс совершенно не расстраивается, когда детишкам так и не удается ничего Увидеть, заметив, что даже кентаврам нужны годы и годы, чтобы разобраться во всем этом — а затем и вовсе приводит студентов к выводу, что глупо слишком уж сильно верить во все эти вещи, потому что даже кентавры иногда могут в них ошибаться. Он пытается дать деткам понять, что никакое знание, даже то, каким обладают кентавры, не может быть надежным, а не научить детишек тому, что знает сам. Это — ожидаемо — производит на Гарри очень большое впечатление, потому что Флоренс не похож ни на какого иного преподавателя.

Собственно, на то и расчет. Ибо слишком уж знакомы нам все эти замечательные пассажи вроде «Марс сегодня очень ярок» и многочисленные производные. Ах да, точно! Игра-1, выход на Финал Года, Ронан, Бейн и… Флоренс, подтолкнувший Гарри к Финалу лекцией о свойствах единорожьей крови и подсказкой по поводу Философского Камня.

Что ж, становится очевидным, что кентавр и Дамблдор — старые добрые знакомые. Очень такие… полезные и приятные беседы ведут, надо полагать. «Было предсказано, что мы встретимся вновь», — говорит Гарри Флоренс перед уроком. Кем предсказано-то, стесняюсь спросить? Дамблдором?

В общем, очевидно, что, раз оказав услугу Директору по Игре, Флоренс не откажет и во второй. Я бы даже рассматривала оба монолога Флоренса, как две части одной и той же лекции — уж слишком все сводится к одному.

Тогда, в Игре-1, Флоренс определенно — по небу или через Дамблдора — слишком хорошо видел значимость Гарри в дальнейшей борьбе. Видел он и грядущее возрождение Реддла — видел, вероятно, и исход войны. Прощаясь с Гарри в Лесу, прекрасно зная, что следующий шаг Гарри, которого ведет Дамблдор — прямо в руки к Реддлу, Флоренс не говорил «До свидания», он желал мальчику удачи: «Удачи, Гарри Поттер. Планеты и раньше читались ошибочно, даже кентаврами. Я надеюсь, это — один из таких раз».

Оп. А к этому можно еще присовокупить наезды Бейна: «Ради блага! При чем здесь мы? Кентавры имеют отношение к тому, что было предсказано! Это не наше дело — бегать вокруг, как ослы, за блуждающими по нашему Лесу людьми!» — и ответную злость Флоренса: «Ты не видел того единорога? Ты не понимаешь, почему он был убит? Или планеты не поведали тебе эту тайну? Я противопоставляю себя тому, что скрывается в этом Лесу, Бейн, да, бок о бок с людьми, если потребуется».

Что ж, по всему выходит, что тогда, в далеком 1991 или 1992 планеты рассказали кентаврам, что Реддл возродится, а Гарри умрет. В скобках замечу, что именно так все и случится — однако Флоренс, замешанный в Игре-1, полагаю, считал, что случится оно совсем скоро — как только Тому удастся получить Камень. Все сводилось к тому, что он получит его, убив Гарри — и Флоренс, давая мальчику последнюю подсказку на пути к Финалу, знал, что за этим последует.

Однако он, противопоставив себя Тому, почему-то поступил так, как показывали звезды. Почему, если они показывали весьма плачевный итог?

Разгадка кроется в одном единственном слове: Дамблдор.

Выбрав Дамблдора, Флоренс восстал против небес. Этакий Добби в стане кентавров — ведь это невидаль, чтобы кентавры позволяли себе подобное!

Но, на счастье Флоренса, звезды показывали лишь конечный результат, а не путь к нему. Путь показывал Дамблдор, и Флоренс решил ему довериться — сыграл свою роль в Игре-1. Финал известен. Гарри выжил, встретившись с Квирреллом и Реддлом лицом к лицу. Камень был уничтожен. Возрождение Реддла отложилось на неопределенный срок.

Но прошло три года, и Том вернулся — а Гарри снова выжил. Более того, Том вернулся вовсе не так, как, уверена, показывали звезды — он вернулся с кровью Гарри и напитав его палочку силой своей. Связь Гарри и Тома усилилась втрое — полагаю, планеты стали сходить с ума.

В Игре-5 изначально главным было научить Гарри противостоять давлению со стороны властей, приучить к тому, что мир ему не поможет, даже помешает, обучить быть полководцем, научить сражаться, нападать и прятаться, дать привыкнуть к тому, что Дамблдор не всегда сможет быть рядом, чтобы помочь. Дальше — со всем остальным — должны были разбираться взрослые дяди и тети. Именно поэтому была затеяна Окклюменция, но (sic!) Дамблдор предполагал и другой исход — поэтому потом он и не станет истерить по поводу провала уроков Окклюменции. И выйдет, как выйдет — но то, как выйдет, снова выйдет неплохо.

Условия уникальные — не удивительно, что Флоренс и сам никогда не уверен до конца, что ж там такое на небе творится.

И еще не удивительно, почему Флоренс дружит с Дамблдором — это чудо невозможно не любить. Чертов коварный старый манипулятор просто приходит, смеется и уходит, а все гадание кентавров летит в бездну, потому что Директор путает вселенной все карты. Им невозможно не восхищаться.

И нет ничего удивительного в том, что Флоренс оказывается едва ли не единственным из кентавров (ну, есть еще Ронан, однако ему долго не хватает смелости пойти до конца), кто идет против обычаев, нарушает клятву племени («…мы поклялись не восставать против небес», — рычал Бейн в Игре-1) и делает так, как подсказывает ему его сердце — твердо решает бороться против Реддла. Это — влияние Дамблдора и личные склонности (в семье не без Добби и Флоренса). Это — тот самый выбор, который только и определяет, какими мы станем.

Если выстроить логическую цепочку, от всего этого отталкиваясь, и переиначить слова Анны на более подходящий случаю лад, то получится вполне… мм… логично. Кентавры, такие все невесомые и просветленные будды, казалось бы, тонкомирные существа, непонятные и, как правило, недоступные, есть на деле суть от сути плотного, вещественного мира, зависят от него, как никто другой (Хагрид в Игре-1 ошибался, когда отмечал, что все, что поближе Луны, их не интересует), и, если захотят, могут не просто влиять на него — учитывая знания, которыми они обладают, они вообще способны произвести в мире такие изменения, которые даже волшебникам покажутся магией.

Люди, конечно, на подобные фокусы тоже способны, только в очень экстремальном состоянии. Метод замечательно описан в «Одиссее» — «до утра мне нужно научиться возвращаться». В основной своей массе же и в обычном состоянии люди, плотные, тяжелые и бронетанковые, на деле производят воздействия на тонкий мир в такой степени, которая совершенно непонятна и недоступна кентаврам — хоть десять, хоть двадцать лет смотри в небеса. Свобода от цикличности, до определенной степени — выбор судьбы и все прочее. Не говоря уже о едва ли не прямом общении с Единым.

При таком раскладе нет смысла рассуждать, кто находится в более выгодном положении. Лаванда транслирует Флоренсу знания, полученные у Трелони («Марс вызывает катастрофы, мелкие случайности и ожоги…»), а Флоренс говорит, что Трелони — «всего лишь человек» и тратит свое время на нонсенс, который для вселенной значит не более, чем копошение муравьев в муравейнике для нас. Спор крайне забавен и очень показателен. Правы все и никто. Правильнее сказать, что у каждого своя область применения и свое проклятие — типа так.

Флоренс, хоть и забывается, знает это благодаря Дамблдору. Благодаря своему собственному выбору. И он транслирует это Гарри: никакое знание не может быть абсолютным. «Глупо слишком уж сильно верить» во все эти предсказания. Или, если по-иному: «Нет ничего хорошего в том, чтобы останавливаться в мечтах и снах и забывать жить». Что-то в этом роде, именно.

Ни одна Игра не прошла так, как ее изначально задумывал Директор, кроме, пожалуй, первой. Во второй ставилась цель объяснить Гарри, что такое медные трубы. Что ж, трубы-то вышли, но немного не те. Кардинально перепрошился Финал Игры-3. Катастрофой закончилась Игра-4. То же произойдет с Игрой-5. В Финал Игры-6 внезапно закрадется коренная ошибочка. Или то, что сильно на нее похоже. Даже в конце Игры-7 кое-кто умудрится взбрыкнуть и выпрыгнуть за пределы поля, что не предусматривалось. Из года в год происходит так, что в Игру все больше примешиваются всякие Жизненные Обстоятельства, и Директору приходится не Игрой рулить Жизнь, а перекраивать Игру, отвечая на ходы Жизни — иногда своевременно, иногда — нет. И это при том, что, в целом, главная цель каждой отдельной Игры всегда достигается, Дамблдор чем дальше, тем больше выигрывает партию — пока наконец не выиграет в ней окончательно.

Но какое отношение все это имеет к Гарри в контексте данной конкретной Игры?

Что ж, очевидно, что миг, когда Директору придется дать парню послушать пророчество, настанет. Причем настанет очень скоро и так или иначе — без этого нельзя двигаться дальше.

Однако пророчества — штука такая… сложная. Серьезная и смешная одновременно. Надо уметь с нею работать. Люди, умудренные опытом, вроде Дамблдора, могут это делать. Напротив, к примеру, Том — вообще ни капли нет. Даже если бы перед ним посадили Трелони и заставили воспроизводить пророчество снова и снова до скончания времен — он все равно бы ни слова не понял правильно. Что говорить о Гарри, о ребенке, у которого физически не было возможности должного опыта набраться?

А нечего говорить, надо готовить. Готовить так, чтобы он урок запомнил и, перебесившись, применил его к услышанному в пророчестве. К своему отношению к пророчеству — тоже. Готовить так, чтобы Гарри смог понять отношение Дамблдора к этому, чтобы подросток вспомнил то, что когда-то осело внутри, когда Директор повторит то же самое. Места, урока, времени, преподавателя идеальнее, чем Флоренс на прорицаниях, трудно найти. Он научил Гарри так, что мальчик действительно запоминает.

А научил, в сущности, простому: мы сами делаем наше будущее, вне зависимости от того, предсказано оно или нет. Вмешательство человека способно изменить судьбу мира. Человек — катализатор этих изменений. Кентавры и прочие обычно на такую роль судьбой не назначаются. Ну, или для этого им надо группово ломануться из Леса (или… быть может… из кухни Хогвартса? м?), задавив судьбу числом. Как оно по итогу тоже выйдет.

Однако урок Флоренса всем этим не заканчивается. Когда наступает перерыв, кентавр просит Гарри на два слова:

— Гарри Поттер, вы друг Хагрида, не так ли?

— Да.

— Тогда передайте ему мое предостережение. Его попытка не работает. Ему лучше отказаться от нее.

— Его попытка не работает? — не понимает Гарри.

— И ему лучше отказаться от нее, — кивает Флоренс. — Я бы предостерег Хагрида сам, но я отлучен — будет глупо с моей стороны приближаться к Лесу сейчас — у Хагрида достаточно проблем и без битвы кентавров.

— Но — что Хагрид пытается сделать? — спрашивает Гарри.

Флоренс бесстрастно глядит на подростка.

— Недавно Хагрид оказал мне большую услугу, — произносит он, — и он давно заслужил мое уважение за заботу, которую проявляет ко всем живым существам. Я не предам его секрет. Но он должен быть приведен в чувство. Попытка не работает. Скажите ему, Гарри Поттер. Хорошего вам дня.

Очень-очень активно кивая при воспоминании о словах, которые сказал Хагрид в Игре-1 («Никогда не пытайтесь выудить прямой ответ у кентавра. Дурацкие звездочеты»), и с большим раздражением понимая, что эту часть я не понимаю, вынуждена приступить к разбору истории Хагрида в этой Игре.

…Раздражение, неприятие — нахмуренный взгляд — решимость — твердое намерение перерыть все доступные материалы и все-таки понять — напряженная работа мысли — вдруг — взгляд уцепился за ниточку — оба полушария начинают работать вместе и еще усерднее — тяну — ниточка становится длиннее — разрозненные кусочки пазла начинают складываться — вернее — мысль ускоряет шаг — еще вернее — перепроверяю — возвращаюсь — прыгаю вперед — прислушиваюсь к себе — ощущение полного спокойствия и удовлетворения — вновь поворачиваю так и этак — нет, нет — дергаю — вытягиваю все, показывается второй конец нитки — ослепительная, но очень нежная вспышка радости: о! поняла.