Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

Наступают пасхальные каникулы — последний перерыв перед экзаменами, который Гарри проводит в повторении пройденного материала и непрерывных размышлениях о том, что ему открылось в Омуте Памяти. Сочинив малоубедительную отговорку, что он не посещает занятия по Окклюменции, потому что Снейп считает, что Гарри, изучив основы, может дальше двигаться самостоятельно, подросток старательно избегает разговоров об этом — столь же старательно, как Гермиона их начинает.

Юный Игрок недоволен прекращением занятий с самой пятницы, следующей за памятным (во всех смыслах) четвергом, и устраивает Гарри мини-выволочку по этому поводу. Прямо при Живоглоте, который, как помним, является Игроком, лучше всех умеющим конспирироваться.

Впрочем, первое время Гарри удается более-менее съезжать с темы — количество завалов в подготовке к экзаменам, а также ссора Гарри и Чжоу являются наилучшим прикрытием отвратительному настроению парня.

Воспоминание о том, что он видел в Омуте, сжирает подростка изнутри. Снова и снова Гарри прокручивает в голове события, которым стал нечаянным свидетелем, и, хотя большинство вещей ему удается понять верно (например, то, что все это началось из-за того, что Сири всего лишь пожаловался на скуку), ни капли оправдания действиям своих родителей и их друзей Гарри так и не удается найти. Подросток до предела честен с собой — то, как вели себя Мародеры и Лили, выходило далеко за допустимые нравственные рамки. Но подросток на то и подросток, чтобы продолжать мыслить черно-белыми схемами: либо мой отец идеален, либо, раз мой отец сделал недопустимое, он грязь — третьего не дано, о гаммах мы и не слышали, собственную тушку оцениваем точно по такому же принципу, очевидно, так.

Наверняка внутренности подростка сжирает еще и невероятное, ранее неизвестное и оттого особенно разрушительное чувство вины перед Снейпом — он, Гарри, не должен был делать того, что сделал. Потому что получалось, что он мало чем отличается от Джеймса, который, снедаемый вспыхнувшим безрассудством, там и тогда сделал… сделал… Черт! Как все-таки хорошо, что Гарри по малолетству в то время так до конца и не понял, сделал ли Джеймс то, что обещал.

Навалившееся полное понимание Снейпа внушает Гарри ужас и отвращение — гораздо приятнее было бы по-старому ненавидеть его и роптать на все планеты за то, что он такой свинцово-противный ублюдок. Однако это удобное оправдание больше не действует. Внутреннему голосу Гарри больше не сидится на месте — давно уже парню не доводилось так плотно сталкиваться с собственной совестью.

Как бы сам Гарри поступил с человеком, который посмел бы влезть в его воспоминания? Вряд ли этот человек отделался бы простым толчком в грудь. А Снейп Гарри даже не тронул — только руку чуть не сломал, пол им чуть не проломил да швырнул вслед банку с тараканами. И то не в голову — разве считается? У Снейпа, как ни крути, железное самообладание.

Если бы Гарри продолжил разбираться честно (хотя, возможно, он и продолжил, а нам просто об этом не рассказали), то ему стало бы совсем уж тяжко. Снейп никогда не был по-настоящему жесток с ним на занятиях, оправдание поступку Гарри не нашлось бы даже в этом. Безжалостен — да. И то — не тотально. Скорее жёсток. Не расположен к объяснениям — да. Но ведь вряд ли он был в восторге, когда на него свалилась обязанность учить Гарри еще и Окклюменции — при том, что Гарри каждым своим жестом продолжал напоминать ему Джеймса. Но он учил. Он был жёсток с Гарри на своих занятиях. Гарри поступил с ним жестоко и бессердечно. Как Джеймс в тот памятный день.

Помощь приходит неожиданно и совершенно не с той стороны, в которую Гарри с надеждой поглядывал — в ветреный вечер субботы, 28 апреля, парня, одиноко корпящего над книгами в библиотеке, отыскивает Джинни.

Девушка приходит с коробкой шоколадных яиц, только что прошедшей инспекцию лично Амбридж. Понятно, что коробку от миссис Уизли Джинни вряд ли доставили прямо на поле для квиддича, где она с командой тренировалась весь вечер (заместитель главного ловца всея Гриффиндора), но… повод подойти к главному ловцу всея Гриффиндора находится весьма приличный.

Гарри пялится на обертку от шоколадного яйца в своей руке (золотые и серебряные снитчи) и с ужасом понимает, что к горлу подкатывает огромный болезненный комок.

— Ты в порядке, Гарри? — тихо интересуется Джинни.

— Да, все нормально, — хрипит Гарри.

Парень не может понять, почему пасхальное яйцо доставляет ему столько боли. Дело, конечно, не в яйце. Дело в снитчах, в семье, которой у Гарри никогда не было, в корнях, которые кажутся теперь отвратительными, в нем самом, который сам себе теперь кажется неправильным — под стать корням.

— Знаешь, — снова начинает Джинни, — уверена, если бы ты просто поговорил с Чжоу… — милая добрая девочка — был бы предмет ее воздыханий просто счастлив, с кем угодно счастлив, но -

— Я не с Чжоу хочу поговорить, — грубо отрезает Гарри.

— А с кем тогда?

— Я…

Гарри оглядывается. Мадам Пинс несколькими проходами далее выдает стопку книг Ханне Аббот, которая имеет вид совершенно причумленный.

Правильно было бы ответить: «Со Снейпом».

Но Гарри еще не настолько мудр и взросл, а потому он бормочет:

— Мне бы хотелось поговорить с Сириусом, но я знаю, что не могу.

— Ну, — медленно говорит Джинни, вслед за Гарри откусывая кусочек от своего шоколадного яйца, — если ты действительно хочешь поговорить с Сириусом, я думаю, мы можем подумать, как это сделать.

— Да ну, — на манер Рона безнадежно ноет Гарри, — с Амбридж, контролирующей камины и читающей всю нашу почту?

— Штука в том, что, вырастая вместе с Фредом и Джорджем, ты как бы начинаешь думать, что возможно всё, если у тебя достаточно наглости и мужества.

Золотые слова. Истинно — всё. Ну, кроме, пожалуй, приготовления чая. Чай требует навыка, а не наглости и мужества. Чай не может быть приготовлен безрассудно. С другой стороны, что за жизнь без маленького, осознанного и просчитанного риска? Вроде как... макать бисквит в чай. О, есть что-то чрезвычайно волнующее в вероятности, что он может напрочь раскрошиться... но я отвлеклась.

Гарри с удивлением обнаруживает, что ему становится немного легче.

— Что вы делаете?! — орет мадам Пинс, в ярости бросаясь к деткам.

— О черт, я забыла -

— Шоколад в библиотеке! Вон-вон-вон!

И парочка, преследуемая собственными вещами, которые бьют детей по затылкам, уносится прочь. Суров и беспощаден школьный персонал.

Не знаю, как скоро Джинни удается поговорить с близнецами, однако Фред и Джордж подходят обсудить с Гарри План лишь в последний вечер каникул — то бишь аж через неделю — 6 мая. Что с их стороны, вне зависимости от причин, является крайне мудрым ходом — ибо Гермиона, едва услышав о том, что Гарри хочет поговорить с Сири, ожидаемо заводится. Учитывая, что на собрании с близнецами выносится решение действовать на следующий же день, время, которое получает Гермиона в свое распоряжение, чтобы сделать Гарри мозг, весьма и весьма сокращается.

Любопытный нюанс: якобы обмозговывавшие План действий в течение всей недели (ну, плюс-минус, ладно) близнецы не сообщают Гарри практически ничего конкретного — они соглашаются устроить второй раунд ада для Амбридж ради ее отвлечения, однако, как Гарри поговорит с Сири, придумывает сам Гарри — через камин кабинета Амбридж, который не под наблюдением, открыв дверь ножом Сири.

А что бы они предложили Гарри, если бы парень сам не внес это предложение — ведь ни о камине Амбридж, ни, тем более, о ноже Сири они не знают? Что ж, полагаю, для того близнецы и подошли к трио, чтобы вместе подумать, как Гарри связаться с крестным — и какое счастье, что две недели каникул Гарри проводит не даром, и у него уже имеются готовые ответы.

И как все-таки прекрасны близнецы, которые тактично не интересуются, задавая пример окружающим, для чего вообще Гарри вдруг резко понадобился Сири!

— Гарри, — говорит Фред, когда ребята обо всем договорились, — мы начнем где-нибудь в восточном крыле — унесем ее как раз подальше от ее собственного кабинета — я думаю, мы сможем гарантировать тебе, ну, около двадцати минут? — он смотрит на Джорджа.

— Легко, — отвечает Джордж.

Утром 7 мая Гарри просыпается очень рано — ощущения у парня примерно такие же, какими были в день слушания. Ужас вызывает не только мысль о незаконном проникновении в кабинет Амбридж (что само по себе страшит до колик), но и перспектива впервые за две с лишком недели встретиться нос к носу со Снейпом.

Встав и принявшись в беспокойстве пялиться в окно, Гарри, как оно часто с ним происходит (то собачку с котиком увидит, то совушку с письмецом, то фестральчика), замечает нечто интересное: хромая, из Леса выходит Хагрид, тащится к хижине и исчезает внутри — через несколько минут из трубы хижины начинает валить дым — Хагрид разжег камин.

Мы запомним этот эпизод и вернемся к нему, когда придет время.

Пока же время существует, кажется, исключительно для того, чтобы Гермиона не оставляла попыток отговорить Гарри от проникновения в кабинет Амбридж — ее предостережения становятся все более зловещими и ужасными, здорово выводя Гарри из себя, и заканчивается все тем, что к началу Зелий с ней не разговаривают ни Гарри, ни Рон. Что вовсе ее не смущает. Настоящего профессионала Игры (а также истерящую девушку) не способна сбить с толку даже собственная смерть — поэтому мелочи вроде мальчишеского бойкота вовсе не берутся Гермионой во внимание, и она продолжает зловеще шипеть Гарри в ухо разнообразные ужасы прямо в присутствии Снейпа, который в этот понедельник заболевает не только поразительной глухотой, но и не менее поразительной слепотой, игнорируя Гарри совершенно и напрочь (что мальчик, привыкший к подобной тактике дяди Вернона, считает весьма удобным).

В отсутствии постоянных придирок Снейпа, который делает вид, что Гарри вообще не существует, Активизирующий бальзам выходит у Гарри вполне сносным. Только вот Снейп сталкивает со стола склянку с образцом, которую Гарри приносит ему в конце урока для оценки — склянка бьется с жутким звоном под ликующий смешок Малфоя.

— Упс, — мягко произносит Снейп, наблюдая за покрасневшим Гарри с видом злорадного удовольствия на лице. — Еще один ноль, в таком случае, Поттер.

Какой милый, приятный и невероятно добрый человек.

Гарри поворачивается к своему котлу, намереваясь таки заставить Снейпа оценить работу, однако с ужасом видит, что котел пуст.

— Извини! — Гермиона от страха закрывает рот руками. — Извини, Гарри. Я думала, ты закончил, и все убрала.

Да. Снейп тоже весьма продуктивно (то есть глупо и жутко отвратительно) провел каникулы.

Нет, понятно, что Гарри идиот и подонок — кто ж спорит? Даже Гарри не спорит. Только Снейп в результате плотного взаимодействия с подростком на занятиях начал, как и рассчитывал Дамблдор, что-то понимать и относиться к Гарри с некоторым уважением и даже доверием (а как иначе назвать момент, когда ребеночка, как взрослого соратника, дважды (!) оставляют одного в святая святых, он же — кабинет Снейпа?), как Гарри все это дело профукивает, засунув длинный нос в.

Взрослый человек на месте парня уж либо проявил бы сдержанность и не полез бы в чужую тайну, либо ему бы хватило ума и осторожности вовремя оттуда смотаться, пощадив чужие чувства.

Но ведь и Снейп ведет себя совершенно не по-взрослому. Да, да, конечно, все понятно, бывают раны, которые не способно залечить даже время, но если взрослый человек не в состоянии сдержаться и впадает в неадекват, когда в его личное залезает пятнадцатилетний балбес, то потом-то взрослый человек может взять себя в руки и вызвать балбеса на ковер? Как следует обложить, объяснить, что на него смотрели как на соратника, а он… — и прочие взрослые методы устыжения, воспитания и пробуждения совести.

Кстати, дай Снейп Гарри хоть малейшую возможность извиниться, думается, Гарри тут же бы ею и воспользовался. Ибо виноват — и в общем это понимает. Гарри ведь абсолютно ассоциирует себя со Снейпом, искренне ему сочувствуя и горячо осуждая отца — и он бы совершенно точно дал бы это понять Снейпу, будь у него хотя бы намек на возможность и хотя бы мимолетно поданный сигнал, что ему не бросятся грызть глотку, едва он попытается вернуться к теме.

Взрослый человек, каким к этому моменту уже вполне мог бы быть Снейп, должен же дотумкать, что Гарри на самом деле мальчик, и сделать шаг первым, как бы ни было больно и унизительно (между прочим, сделай Снейп первый шаг, возьми он ситуацию в свои руки, сразу бы ему стало куда менее больно и унизительно).

Какой простой и верный способ наладить отношения! Пусть даже отношения и не были бы урегулированы окончательно, взрослая выволочка на тему «Я в тебе разочарован, ты обманул мое доверие и вообще подумай немного головным концом, как неприлично копаться в чужих воспоминаниях» дала бы Гарри возможность открыто признать, что он не прав. После такого все неминуемо стало бы налаживаться (а уж сообщи Гарри Снейпу, как неприятно ему было видеть своего отца в таком свете — это был бы настоящий прорыв).

Но нет, Снейп уничтожает в Гарри все крохи симпатии на корню — с грохотом разбивающейся склянки на первом же после скандала уроке. Бесхитростно и как мальчишка, честное слово. Совершенно по-детски звучит это его: «Упс», — и, как мне думается, спонтанно совершается мелкая гадость (не зря Малфой хихикает и ликует — подобное поведение скорее характерно для него, 15-летнего балбеса-слизеринца, чем для Снейпа, 36-летнего декана Слизерина и талантливого шпиона-бойца) — увидел, что Гермиона опустошила котел Гарри, и, поддавшись импульсу, тут же уничтожил результат (самое обидное — весьма неплохой) труда мальчика. Примитивно, зато очень действенно — крохи желания пойти на контакт в Гарри напрочь исчезают.

Знали бы они вдвоем, что им предстоит… И ведь один шаг — кого-то из них, баранов — отделял их всех от того, чтобы все пошло совершенно по-другому! Боже, даже страшно думать, как бы все вышло — он бы мог стать Гарри едва ли не самым близким преподавателем — и я прямо не представляю, я не в состоянии здраво расценивать, как много вещей можно было бы избежать и изменить — включая его финал.

В общем, Гарри оказывается в таком раздрае чувств, что даже забывает о консультации по выбору профессии, назначенной ему у Макгонагалл как раз на половину второго на Прорицаниях — и бежит в ее кабинет, лишь когда Рон интересуется, почему он все еще не там.

— Простите, профессор, — выдыхает Гарри, — я забыл -

— Не важно, Поттер, садитесь, — коротко и быстро выдает Макгонагалл.

Судя по ее слегка дрожащим рукам, в раздрае чувств находится не один Гарри. Причина, хихикающая при появлении подростка, обнаруживается тут же в углу — Амбридж с ее извечным блокнотом.

И если кто-то думает, что Амбридж инспектирует все консультации по выбору профессий, то я советую ему подумать еще раз — это физически невозможно, учитывая, что консультации ведутся параллельно на всех четырех факультетах. Нет, Амбридж здесь именно из-за Гарри, и Макгонагалл воспринимает сие как личное оскорбление с самой первой секунды появления дорогого Инспектора в ее кабинете. Грядет второй на памяти Гарри раунд разборок.

После краткого описания ужасов, которые Гарри светят, если он таки действительно решится стать мракоборцем («…они берут только самых лучших, я не думаю, на самом деле, что за последние три года кого-то брали», — то есть Тонкс на данный момент — последний зачисленный в штат мракоборец и личная ученица Грюма; вау), Макгонагалл берет небольшую паузу, которой Амбридж немедленно пользуется. Будто проверяя, как тихо она может это сделать, Амбридж издает свое «кхе-кхе».

— Вы, вероятно, хотите знать, какие предметы вам необходимо взять? — слегка повысив голос, спрашивает Макгонагалл («Мальчик, спи скорее! Помни: твоя подушка нужна товарищам. Не растягиваем удовольствие, быстро консультируемся и уходим, пока я еще держу себя в руках. Консультироваться долго — травмоопасно»).

— Да, — по примеру Макгонагалл Гарри старается не обращать на Амбридж никакого внимания. — Наверно, Защиту от Темных Сил?

— Разумеется. Я бы также посоветовала -

Амбридж кашляет погромче.

Макгонагалл на мгновение прикрывает глаза («Держись, Минерва, помни, что здесь ребенок») и, вновь их открыв, продолжает о Трансфигурации, Чарах и Зельях:

— …да, Поттер, Зелья, — на лице Макгонагалл мелькает легкая тень улыбки («Прекрасно понимаю…»). — Яды и антидоты — существенная наука для мракоборцев. И я должна сказать вам, что профессор Снейп совершенно отказывается брать студентов, заработавших что-то, ниже «Превосходно» на С.О.В., так что -

Учитывая, что Гарри очень не мешало бы пропихнуть на Ж.А.Б.А., необходимые мракоборцам (а куда еще этому лбу податься?), уверена, Макгонагалл и Дамблдор уже не раз заводили на всяких собраниях мягкие разговоры со Снейпом на тему того, чтобы он снизил порог доступа. Однако, увы, Снейп всякий раз произносил свое категоричное «нет». Надеюсь, Макгонагалл не сунулась к нему дополнительно перед консультацией Гарри — иначе ее могло встретить натуральное клацанье клыков, учитывая новые обстоятельства…

Амбридж кашляет наиболее громко.

— Могу я предложить вам средство от кашля, профессор? — коротко говорит Макгонагалл, не удостоив Амбридж взглядом.

Да начнется битва!

— О, нет, большое спасибо, — Амбридж хихикает. — Я просто подумала, не могу ли я сделать малюсенькое замечание, Минерва?

— Я полагаю, — сцепив зубы, отвечает несравненная британка Макгонагалл, — вы найдете, что можете.

Вот была бы Амбридж нормальной, она бы молча послушала всю консультацию, а затем бы высказала все свои замечания Макгонагалл лично — или вообще бы не прерывала сие тайное священнодействие своим присутствием — это некорректно, студенты могут стесняться. Но она считает себя умной. Потому говорит этаким растяжечным сладеньким голоском:

— Мне просто было интересно, обладает ли мистер Поттер тем темпераментом для мракоборца?

Ну, подтекст в полуфинале ясен. Но упрек выбран чрезвычайно некорректно. Я молчу уже о форме обращения.

— Вот как? — свысока отвечает восхитительная британка Макгонагалл и, вновь повернувшись к Гарри, будто ее не прерывали, продолжает свою консультацию, оценивая успехи подростка и указывая на предметы, которые, как ей кажется, ему необходимо подтянуть. Но -

— — вы точно уверены, что не нуждаетесь в средстве от кашля, Долорес? — жирным курсивом переспрашивает Макгонагалл.

Амбридж не понимает, что это первое и последнее предупреждение, а потому с той же очаровательной уклончивостью начинает с другого боку:

— О, нет нужды, спасибо, Минерва. Мне просто было интересно, располагаете ли вы последними оценками Гарри по Защите от Темных Сил? Уверена, я приложила заметку.

Опять же Макгонагалл понимает подтекст. Амбридж не умеет по-человечески выразить свои мысли, а работать над корректностью ей лениво.

— Что, вот эта вещь? — Макгонагалл, великолепнейшая британка, двумя пальцами выуживает розовый кусочек пергамента из дела Гарри, осматривает его, слегка приподняв брови, и затем сует обратно без единого комментария.

— Да, как я говорила, Поттер, — произносит она, — профессор Люпин считал, что вы демонстрируете выраженные способности к предмету, и очевидно, что для мракоборца -

— Вы не поняли мою заметку, Минерва? — медовым голосом поет Амбридж, позабыв кашлянуть. В состязании воль и самообладания она продула.

И в третий раз подтекст не отличается глубиной и изяществом, поэтому Макгонагалл включает себе зеленый свет — хотите при ребенке, Долорес, будет вам при ребенке.

Да, она нехорошая, очевидно, так. В нормальном состоянии она бы, вероятно, отдала Амбридж ее заметки и предложила бы поработать со своим студентом и его успеваемостью вместо того, чтобы, как говаривала Анна в личном ЖЖ на личную тему, гонять дуру за большую зарплату. Но за последнее время Макгонагалл, видимо, слишком достали шпильки в косвенной форме конкретно от данного существа, так что она цепляется за фразу Амбридж о культивировании в Гарри ложных надежд и выдает ей синдром «Кошка не просто заговорила, а сразу прыгнула на горло».

За следующие пять минут Амбридж узнает много интересного о:

а) результатах, которые Гарри может достичь под руководством любого компетентного преподавателя;

б) том, что она, Макгонагалл, превосходно осведомлена о шансах Дамблдора вернуться в школу, и они очень высоки;

в) высочайшем уровне владения Макгонагалл материалом по теме летнего слушания Гарри и ее отношении к этому цирку;

г) принципах выборности на пост Министра Магии;

д) и, наконец, том, что Амбридж, судя по всему, пора отдохнуть («Вы бредите»).

Кроме прочего, Макгонагалл в порыве чувств обещает Гарри, что поможет ему стать мракоборцем, даже если это будет последним, что она сделает в своей жизни, что лично у меня всякий раз вышибает слезу или две.

При этом, само собою, она смотрит Амбридж прямо в глаза, выражение ее лица презрительно, вскакивание на ноги у нее получается жестом гораздо более внушительным, чем у Амбридж, и она разбивает все аргументы дорогого директора в пух и прах так, что Амбридж просто нечего возразить ни по одному из пунктов.

Что бы вот Амбридж не прицепиться к той же Трелони или хотя бы к Стебль, к этим из разряда жалких и милосердных соответственно? Все бы прошло тихо, кротко и уступчиво. Ну, может, с небольшой, удовлетворяющей голод Амбридж истерикой. Так нет же, она бросается на Макгонагалл, ту, которая с чувством некоторой значимости собственной личности и личности своих подопечных, за которых она готова перегрызть горло любому — даже Дамблдору.

Когда Макгонагалл отпускает Гарри, и мальчик быстро сматывается из-под огня, их с Амбридж крики уже слышны по всему коридору («Чтоб я вас видела на одной ноге, а вы меня — одним глазом!» — «Минерва! Я все расскажу Корнелиусу!»), а на собственный урок в классе Гарри Амбридж приходит, немного опоздав и сильно отдуваясь. Думаю, именно в этот миг терпение обеих дам лопается окончательно, и разборки плавно перетекают в сферу неконтролируемую и грозящую плачевными последствиями.

Однако это — пока в будущем. В данный момент Гарри больше тревожат не отношения двух кошатниц, а то, что ему теперь делать. С жужжащей под ухом Гермионой, возобновившей свои попытки отговорить друга от взлома кабинета Амбридж, которая «уже в очень плохом настроении», с жужжащей в голове собственной совестью, которая не может пережить мысли, что его, Гарри, исключат сразу после того, как Макгонагалл поручилась за него, Гарри всю сдвоенную Защиту сражается с собственной натурой. Ничто не мешает ему просто пойти в гостиную после уроков и надеяться, что когда-нибудь летом он сможет улучить момент и спросить Сириуса… ничто, кроме того, что Гарри тошнит от подобного благоразумия… Да, до своих поступков в Игре-7 Гарри еще не дорос, в конце концов, что за жизнь без маленького риска? но, если его поймают…

Рон твердо молчит, затем теряет терпение и цедит Гермионе: «Отдохни, ладно? Он сам может решить», — и Гермиона на какое-то время затыкается. Но Гарри, чувствуя, как бешено колотится сердце, не может решить даже тогда, когда выходит из кабинета, когда далеко-далеко слышится гул, безошибочно указывающий на то, что близнецы начали второй раунд ада, когда Амбридж, находящаяся на низком старте еще с первого, выскакивает из класса и несется в восточное крыло замка -

— Гарри, пожалуйста! — слабо молит Гермиона — но Гарри уже бежит…

Что ж, получается очень неплохая тренировка умения прорываться в чужие запертые территории, и, хотя мне кажется, что совсем одного Гарри не оставили (не дают покоя мне со скрипом повернувшие голову в сторону парня, когда он за ними прятался, рыцарские доспехи), она проходит весьма успешно. Хороший опыт. В будущем пригодится.

Везет еще, что все так чудесно совпадает — и полукровка-Амбридж, которой больше свойственно действовать грубо и по-магловски (чего стоят только три прикованные метлы Гарри и близнецов в ее кабинете) и не запечатывать свой кабинет 394 заклинаниями, так что даже нож Сири легко его открывает, и общий переполох, в котором ни сама Амбридж, ни Филч, ни чьи-либо ненужные глаза не замечают ряда деталей (вроде открытой двери, что Гарри оставляет, когда уходит, или коробочки с Летучим порохом не на своем месте) — очень везет; на первый раз — довольно неплохо. Второй, как и у Сири в этом году, пройдет значительно хуже.

Пока же Гарри сует голову в камин, и она оказывается на Гриммо. За столом на кухне сидит мужчина, сосредоточенный на листе пергамента перед ним.

— Сириус?

Человек подпрыгивает и оборачивается. Это Люпин.

— Гарри! — Люпин абсолютно шокирован. — Что ты — что случилось, все в порядке?

— Да, — мямлит Гарри. — Мне просто было интересно, — он бессознательно повторяет Амбридж, — в смысле — мне просто захотелось… э… поговорить с Сириусом.

— Я позову его, — Люпин ошеломленно поднимается на ноги, но мудро не тратит время на расспросы, — он ушел наверх посмотреть, где Кикимер, он, кажется, снова прячется на чердаке…

Люпин спешит прочь из кухни. Довольно скоро он возвращается, Сириус следует за ним по пятам.

— Что такое? — быстро спрашивает он. — С тобой все в порядке? Тебе нужна помощь?

И Люпин, и Сириус выглядят невероятно обеспокоенными — очевидно, что появление Гарри в камине кухни оказывается для них полной неожиданностью (о, как Сири будет гордиться Гарри, сначала догадавшись с Люпином, а затем и услышав подтверждение от Фреда и Джорджа, из чьего камина Гарри дерзнул поговорить!), и за те секунды, что они бежали к парню, оба успели понавыдумывать себе тонну разных ужасов, что могли с Гарри произойти.

— Нет, ничего такого… я просто хотел поговорить… о папе.

Люпин и Сири удивленно переглядываются («Он заболел, Лунатик?» — «М-может, ударился…»), но Гарри, не смея растягивать время, которое неумолимо утекает, принимается без обиняков выкладывать, что его беспокоит.

Стоит сделать небольшую ремарку: разговор с Люпином и Сири получается, как оно обычно бывает со всеми разговорами с Игроками, очень многослойным. Чтобы понять его значение до конца, требуется последовательно рассмотреть несколько затронутых тем: а) отношения Люпина и Сири между собой и с прошлым; б) отношения Кикимера и чердака; в) какие последствия имеет разговор; г) какое место во всем этом занимают Дамблдор и, собственно, взрослый Снейп.

Начнем, пожалуй, с первого.

Когда Гарри заканчивает свой рассказ, парочка некоторое время молчит («Лунатик, давай ты первый!» — «Не, ну а что я-то?!»).

— Мне бы не хотелось, — наконец тихо произносит Люпин, — чтобы ты судил своего отца по тому, что ты там видел, Гарри. Ему было всего пятнадцать -

— Мне пятнадцать! — горячо восклицает Гарри.

— Послушай, Гарри, — примирительно начинает Сири («Лунатик, ты чего такой неубедительный сегодня?» — а потому что наступили на больную мозоль — и за этим «не суди своего отца» скрывается совсем тихое и робкое «и нас тоже»), — Джеймс и Снейп ненавидели друг друга с мига, как друг друга увидели, это было одной из таких вещей, ты можешь это понять, разве нет? — Люпин. Рассказ об отношениях Гарри и Драко. — Я думаю, Джеймс был всем, чем так хотел стать Снейп — он был популярен, был хорош в квиддиче, — снова Люпин, его удобная и понятная деткам версия, которую он озвучил еще в Игре-3, — хорош почти во всем, вообще-то, — о, а это уже Сири. — А Снейп был просто таким маленьким чудаком, который был по уши в Темных Искусствах, в то время как Джеймс — чем бы он тебе сейчас ни казался, Гарри — всегда ненавидел Темные Искусства.

Что ж, понятно, что объяснить все нюансы они не в состоянии, потому что это нереально и долго, к тому же, Сири не настолько хороший толкователь, а Люпин просто не решился бы, даже будь у него в запасе десятилетия. Слишком это живая рана — и кто добровольно захочет углублять Гарри в ту же самую, например, историю с почти свершившимся убийством? А в ее причины?

Но мне нравится то, как Сири показывает здесь себя — видно, что заточение (больше на Гриммо, чем в Азкабане, если уж быть совсем честной) не прошло даром — он много думал о Мародерах и Снейпе сам и, кажется, даже что-то такое немного понял. Сильно подозреваю, что не без помощи Люпина (какого черта тот делает на Гриммо, кстати?).

— Ага, — говорит Гарри, — но он просто напал на Снейпа без всякой причины, просто потому… ну, просто потому, что ты сказал, что тебе скучно, — подросток слегка смущается, но тем не менее заканчивает мысль.

— Я не горжусь этим, — быстро отвечает Сири.

Люпин косится на друга (еще бы не покоситься — прошли десятилетия, а Сири только это и может сказать? «Я не горжусь этим»? Даже не знаешь, радоваться ли такому прорыву или огорчаться подобной тугости) и произносит:

— Послушай, Гарри, что тебе надо понять, так то, что твой отец и Сириус были лучшими в школе во всем, что они делали — все думали, они были вершиной крутости, — «А повторю-ка я то же, только другими словами!» — если их иногда немного уносило -

— Если мы были иногда заносчивыми маленькими болванами, ты имеешь ввиду, — говорит Сири.

Люпин улыбается. Нет, все-таки — радоваться. Пусть это — все, что может сказать Звезда о своих выходках в школе, которые по жестокости своей… ладно, об этом уже написано, к чему повторять? В случае Сири это — верх покаяния вслух.

— Он все время ерошил волосы, — с болью в голосе произносит Гарри.

Сири и Люпин смеются.

— Я забыл об этой его привычке, — нежно произносит Сири.

Я думаю, это один из самых грустных моментов — то, что говорит Сири. Не было и дня, чтобы он не думал о Джеймсе, он безумно по нему скучает. Но многие вещи постепенно исчезают из его памяти. Сириус забыл о такой характерной детали, как постоянно взъерошенные волосы лучшего друга. Прошло 15 лет, и он действительно об этом забыл.

— А он играл со снитчем? — жадно интересуется Люпин.

— Да…

Наверное, это странно — живешь себе, живешь, как-то свыкся со всеми потерями, иногда ностальгируешь об отдельных вещах, скорее даже, не о чем-то конкретном, а так — о времени, об атмосфере — а затем на тебя сваливается целый ворох полузабытых подробностей. Сваливается не откуда-нибудь, а из уст сына давно умершего друга, сына, так похожего на своего отца, что непонятно — плакать или смеяться.

— Ну… я подумал, он был немного идиотом, — признается Гарри, глядя в умиленные лица оставшихся Мародеров.

— Конечно, он был немного идиотом! — восклицает Сири.

Для него, взрослого мужика, который был лучшим другом отца Гарри, это абсолютно естественное признание, имеет право. Гарри же привык думать об отце, как об идоле, идеале прекрасного и нравственного — и, безусловно, стыдится того, что увидел, что иногда Джеймс мог вовсе не отличаться от гаденыша-Драко или раздолбая-Рона, то есть — вау! — оказывается, был живым человеком. Что ж, надо ж когда-нибудь спускаться с небес на землю.

— Мы все были идиотами! — Сири пробивает потолок покаяния. Да, подумаешь, чуть человека не убили, какая нелепость. — Ну — не Лунатик, конечно.

Люпин качает головой.

— Разве я когда-либо сказал вам отстать от Снейпа? Разве у меня когда-либо хватило духу сказать, что я думал, что вы перешли черту?

Вот у Люпина и работа над ошибками, и раскаяние получаются лучше. Он прекрасно понимает, что виноват не меньше. Он молчал и игнорировал то, что делали его друзья, хотя Дамблдор назначил его старостой, и он был обязан контролировать их поведение. Он мог бы повлиять на них, но не делал этого. Он показал себя трусом и лицемером. Он не показал себя не только гриффиндорцем, но и просто нормальным человеком. И он знает это — и не возражает против того, чтобы каяться за это перед Снейпом всю жизнь. В то время как Сири только и может сказать, что:

— Да, ну…

Конечно, и Сири по-своему прав, и дальше он успокаивает (в своей особой манере) Люпина: «Иногда ты заставлял нас себя стыдиться… это было что-то…» — надо полагать, лишь после тех двух — и второго в особенности — жестоких раз. Но… Снейп — далеко не кисейная барышня, он отдавал столько же, сколько и получал, Сири действительно считает, что они квиты, а Люпин, просто потому что он Люпин, гонит свою обычную сентиментальную волну.

Истина, как водится, лежит где-то посередине — в конце концов, издевательства Мародеров стоили Снейпу всего, чем он выбрал наполнить свою жизнь (иной уж вопрос — чем именно), а они отделались лишь парой визитов в больничное крыло… но, с другой стороны, и Сири, и Люпин в итоге тоже потеряли единственное, ради чего жили…

— И, — озвучивает Гарри самое страшное, самое отвратительное преступление папы, твердо намереваясь выложить все, что его пожирало, — он все время смотрел на девочек у Озера, надеясь, что они посмотрят!

— А, ну, он всегда делал из себя дурака, когда Лили была рядом, — Сири пожимает плечами. — Не мог остановиться и не выделываться, всякий раз, когда был поблизости.

Люпин и Сири, вскочив на одну им понятную волну, действительно не замечают, что вещи, естественные и понятные для них, Гарри в упор не понимает. Парню бы разжевать все по полочкам — а они коротко да просто, будто это так очевидно… Конечно, очевидно — с высоты лет, а не когда тебе всего пятнадцать.

— Как вышло, что она вышла за него? — Гарри чувствует себя несчастным. — Она его ненавидела!

— Неа, нет, — возражает Сириус.

А, ну, вот теперь понятно, да. Видимо, Гарри надо было прочесть между строк, что от любви до ненависти — и всякое такое… Мне кажется, даже Джимми на облачке в этот момент высказывается куда конкретнее: «Ой, тихо ты, Гарри! Я могу тебе такое рассказать, что у тебя кровь из ушей польется» (Лили: «Ты хочешь усугубить это всё деталями?»).

— Она стала встречаться с ним на седьмом курсе, — поясняет Люпин.

— Когда Джеймс немного сдул свою голову, — добавляет Сири. Надо понимать, когда не дал памятной шутке Сири осуществиться до конца.

— И прекратил швыряться в людей проклятьями просто ради смеха, — говорит Люпин. Видимо, когда его окончательно заела совесть после случая у Озера.

Да, в самом деле — Люпин и Сири, избегая погружаться в слишком усугубляющие дело детали, только и могут, что отдакиваться от Гарри общими и малопонятными (тем, кто не в теме) фразами.

Но тот, кто не в теме, очень хорошо сечет главное:

— И даже в Снейпа? — спрашивает Гарри, являя собой воплощение Строгого и Неподкупного Судного Дня, торчащего из камина кухни.

— Ну, — медленно произносит Люпин, — Снейп был особым случаем.

Ах, как прекрасна эта фраза — и вот только Люпин мог додуматься ее произнести, это типично его манера. Нет, конечно, он потом немного развивает тему, уводя Гарри все дальше от истинной проблемы, мол, «он ведь никогда не упускал возможности проклясть Джеймса», а потом давит на нужную кнопку: «…ты же не можешь реально ожидать, что Джеймс стал бы спускать это с рук, правда?» Потом подключается Сири: «Она не знала об этом слишком много, сказать по правде. Я имею ввиду, Джеймс не брал Снейпа с собой на свидания и не проклинал его на ее глазах, так ведь?» — и тема как-то сама собой заминается, хотя мальчики очень плотно подходят к главным пунктам разбирательства, к тому, почему так упорно лез в эту пару Снейп (о, это действительно… м… особый случай) — но Люпин красноречиво молчит, а Сири следует его примеру. Чего Гарри сейчас точно не надо знать, так это вот этого. А то ляпнет в какой-нибудь очередной ссоре со Снейпом — Снейп ведь все живое в порошок сотрет…

Скорее ощущая, чем догадываясь, что что-то тут не слишком убедительно, Гарри продолжает хмуриться (чуйка у подростка год от года все круче).

— Послушай, — говорит Сири, нахмурившись в свою очередь, — твой отец был лучшим другом, какой у меня был когда-либо, и он был хорошим человеком. — Прекрасный аргумент. Чисто сириусовский. Мамой клянусь и все такое. — Многие люди идиоты в пятнадцать. Он вырос из этого.

— Ага, ладно, — тяжко вздыхает Гарри. — Я просто никогда не думал, что мне будет жаль Снейпа.

— Раз уж ты вспомнил, — Люпин сводит брови, ибо до него, отпущенного воспоминаниями и волной ностальгии, начинает медленно доходить корневая суть проблемы, — как отреагировал Снейп, когда узнал, что ты все это видел?

— Он сказал, что никогда больше не будет учить меня Окклюменции, — безразлично отвечает Гарри. — Как будто это большое де-

А вот далее следует настоящая истерика в рядах взрослых и хладнокровных бойцов:

— Он что?! — вопит Сири.

— Ты серьезно, Гарри? — быстро переспрашивает Люпин. — Он перестал давать тебе уроки?

— Я иду туда поговорить со Снейпом! — выдает Сири и в самом деле начинает подниматься на ноги.

Люпин усаживает его на место (краткая автобиография Римуса Люпина будет называться так: «Сириус, нет!»):

— Если кто-то и поговорит со Снейпом, это буду я! — твердо произносит он.

Ой, ну да, конечно. Почти два года ходил как в воду опущенный, а тут вдруг глаза заблестели. Дело тут вовсе не в том, что Сири схватят и все такое, дело в том, что это Люпину надо поговорить с предметом своей пожизненной фиксации и решить наконец целый ряд накопившихся вопросов — тем более, Повод возник железный. О, он поговорит, можно не сомневаться, он свой шанс не упустит (равно как и Снейп не упустит шанс принести великую жертву. К себе в кабинет), но прежде:

— Гарри, прежде всего, ты должен пойти обратно к Снейпу и сказать ему, что ни под каким предлогом он не должен прекращать уроки — когда Дамблдор услышит -

Он нас всех прибьет.

Отложим в сторону вопрос о вновь так вовремя настигнувшей Директора глухоте (две недели с горкой прошло, а он все еще не прознал о главной новости?) и заметим мимоходом: Люпин прекрасно знает, что, как Гарри ему тут же и сообщает, подросток не может пойти к Снейпу, тот его убьет, однако он все равно настаивает на том, чтобы именно Гарри сделал первый шаг:

— Гарри, нет ничего более важного, чем научиться Окклюменции! Ты понимаешь меня? Ничего!

Люпин знает, что доберется до Снейпа всяко позже, чем может это сделать Гарри — а пауза в уроках и без того вполне значительна, растягивать ее еще дольше опасно и потому, что об этом может «услышать Дамблдор» (если еще не услышал, в чем Люпин, уверена, пораскинув мозгами, начнет сильно сомневаться). Таким образом Люпин, кроме прочего, пытается спасти Снейпа от неминуемой смерти от рук разгневанного Директора.

И — да, чего уж тут — хитрый оборотень понимает, как здорово скажется на отношениях Гарри и Снейпа покаяние Гарри. Кто-кто, а уж он-то прекрасно знает, что такое быть неуверенным в ситуации и упустить тот самый момент для разговора.

Ни Люпин, ни Сири с самого начала как-то совершенно не удивляются наличию Омута Памяти в истории, а также тому, как вышло, что Снейп оставил Гарри одного в своем кабинете.

Ну, с Сири все понятно, сие для Звезды слишком мелко — но почему-то я очень уверена, что Люпин непременно и сразу въезжает во все, что произошло с этой Окклюменцией, что сие был так или иначе план Директора по сближению двоих строптивых мальчиков — и мимоходом, как оно у него бывает, легко и ненавязчиво пытается тому до кучи еще и способствовать.

К сожалению, на Гарри подобное давление с минимумом объяснений действует всегда одинаково — резко отрицательно — посему подросток малоубедительно соглашается, что попробует — и разговор оказывается прерван (то бишь Люпин, вопреки обыкновению, не сумел его эмоционально завершить и утвердить так, чтобы Гарри не только понял, но и сделал) бегущим со всех ног в кабинет Амбридж Филчем, у которого от восторга даже напрочь пропадает ревматизм.

Результаты рискованной беседы с Сири и Люпином остаются весьма смазанными — ни Гарри не находит успокоения в разговоре, ни окружающие его взрослые больше не могут сидеть в Нирване, ни о чем конкретном не тревожась.