Большая Игра профессора Дамблдора. Продолжение (джен)

А жизнь упорно берет свое, пока Гарри и остальные отсыпаются или пытаются прийти в себя.

16 июня, в субботу, в «Пророке» появляется сухое, краткое и максимально невнятное заявление «уставшего и взволнованного Фаджа» о том, что «Лорд — ну, вы знаете, кого я имею ввиду — жив и вновь среди нас». Кроме прочего, Фадж сообщает репортерам о массовом исходе дементоров из Азкабана: «Мы полагаем, что в настоящий момент дементоры подчиняются указаниям упомянутого Лорда». Ничтожество даже не в состоянии вслух до конца произнести его кличку…

Исходя из этого заявления Фаджа, сделанного, следуя газетчикам, «в ночь пятницы», я прихожу к выводу, что ситуация за кадром находится в непрерывном развитии.

Во-первых, Дамблдор восстанавливается во всех своих прежних правах и регалиях — Директора, члена Международной конфедерации магов и Председателя Визенгамота. В моей голове приторно-отвратительной тянучкой медленно проползает слово «под-ха-ли-мажжж».

Вместо того, чтобы бросить все силы на борьбу с Реддлом, Фадж — даже сейчас! — занимается всякой чушью типа издания пособий по самозащите, «которые будут доставлены бесплатно во все дома волшебников в течение следующего месяца» (вот я представляю гогот в поместье Малфоев, когда Нарцисса извлечет из клюва почтовой совы это бездарное пособие…), и попыток спрятаться за хрупкую спину Дамблдора, предварительно его умаслив. Будто Директор настолько глуп, что, растроганный щедростью и добротой Фаджа, мигом откроет ему свои объятья.

Что думает Директор по поводу Министерства и действий Министра, ясно угадывается даже по субботней заметке в «Пророке»: «Альбус Дамблдор <…> до сих пор недоступен для дачи комментария».

Разговор Директора с Фаджем ранним утром 15 июня, очень короткий, полагаю, состоял преимущественно из «вы — идиот» и «я же говорил», после чего Директор быстро вернулся через камин Министра в свой кабинет — к Гарри. Как он объяснил Фаджу, что в его кабинет невозможно было попасть никому, кроме него самого, даже с помощью камина или Портала, к коим, я уверена, Амбридж, не войдя в дверь, пыталась прибегнуть, я не знаю. Скорее всего, так же, как он объяснил, почему прямо на глазах Министра наколдовал незарегистрированный Портал для Гарри.

Судя по тому, что сразу же после своего возвращения к Гарри Дамблдор отчитывается мальчику о том, что его друзья находятся (уже) в надежных руках Помфри, Директор в те полчаса, что Гарри его не видел, даже не столько беседовал с Фаджем, сколько руководил своими делами (экстренная отправка пострадавших, замечу, производится не в Мунго, а в больничное крыло школы. «Что мне ваш Мунго, Корнелиус? Почти все государственные учреждения меня в последнее время почему-то жутко раздражают. Не догадываетесь, почему?»).

Год назад Дамблдор предлагал Фаджу вовремя испугаться вероятности большой войны — Фадж не просто к нему не прислушался; он своим вопиющим, отвратительным, непроходимым идиотизмом подарил Тому такое море возможностей и времени, столько нервов потратил Дамблдору и его людям, что теперь… Ну, не о чем Директору разговаривать с этим идиотом. Не о чем. Фаджу нечего ему сказать, а Дамблдору нечего от него слушать.

Он больше не намерен ни встречаться с ним лично («…меня найдут письма, — ахтунг! — адресованные Директору»), ни как-либо оглядываться на него в принципе. Он, несомненно, очень вежлив. Но крайне решителен. А еще невероятно последователен — год назад Фадж предложил ему выбираться самому и начал активно мешать — год спустя Дамблдор больше не намерен объединять силы. Толку-то? Идиотам — идиотово.

Фадж пока еще не понимает этого, но его попытки подмазаться к Гарри («…одинокий голос правды… Мальчик, Который Выжил… он не дрогнул… сносил насмешки и клевету…») окончатся ровно так же.

Не понимает он и того, что не только Дамблдор ныне нисколько не собирается оглядываться на него и его Министерство, но и Том. Ведь дементоры официально ушли из Азкабана не когда-нибудь, а в день, когда туда доставили дюжину Пожирателей, пойманных в Министерстве. О, это очень дерзкий поступок, и смысл его предельно ясен.

В разворачивающейся войне Фадж — всего лишь пустое место — вместе со всем его Министерством. Реддл очень плотно успел запустить туда руки (и, небось, сейчас громко и долго благодарит Фаджа за предоставленные ему для этого возможности и время). Чтобы дементоры в полном составе покинули Азкабан при первой же команде откуда-то со стороны?.. Это ж как долго и тщательно необходимо было их вербовать прямо под носом у Министра?

Но хорошо, что Директор — не Министр, ибо с его возвращением в школе, разрушаемой многие месяцы, за один день устанавливается прежний порядок. Флитвику требуются ровно три секунды, чтобы избиваться от болота, подаренного Фредом и Джорджем, но он оставляет маленький кусочек под окном, огородив его веревками и отметив, что это «очень хороший пример магии».

Люстры, лампы, доски, парты, сожженные бумаги и портреты — все возвращается на свои места.

Амбридж помещена в больничное крыло и в субботу все еще продолжает абсолютно немо вглядываться в потолок, лишь истерически реагируя на звуки, напоминающие цоканье копыт, которые Рон издает своим языком.

Дамблдор в одиночестве отправился за Амбридж в Лес в пятницу (полагаю, прежде доделав все свои дела и выпроводив экзаменаторов из школы… Мерлин… у этого человека еще хватило сил любезно прощаться с экзаменаторами после той ночи…). Как он сделал это и вывел Амбридж из Леса, поддерживая ее за локоть, не получив при этом ни единой царапины, никто не знает.

К вопросу о нераспространении (когда очень надо и хочется) слухов можно отнести также и то, что никто не имеет ни малейшего понятия о том, что конкретно не так с Амбридж — она кажется (о, это мое любимое «she seems»…) абсолютно невредимой. Только лихорадочно вскидывается при любом звуке, похожем на цоканье копыт. Ну, что не так, что не так… щекотали ее кентавры ночь напролет, вот она и нервная теперь, ага (жестокая баба — Роулинг…)

— Мадам Помфри говорит, что у нее просто шок, — шепчет Гермиона, когда Гарри, Невилл, Полумна и Джинни приходят проведать их с Роном в больничном крыле в субботу.

Частично, конечно, мадам Помфри абсолютно права. Шок. Только не «просто», а скорей «еще какой». Сейчас я с огромным пофыркиванием вспоминаю, что 8 сентября 1995 года в ответ на просьбу Амбридж о чем-нибудь ей погадать Трелони сообщила ей: «Я вижу что-то темное… какую-то серьезную опасность… я боюсь… я боюсь, что вы в смертельной опасности!» — и снова оказалась права.

Удивительно, что, когда разговор, скачущий за дружным поеданием присланных Фредом и Джорджем своему маленькому братику шоколадных лягушек от темы к теме, вдруг сворачивает от кентавров к Флоренсу, затем к Трелони и прорицаниям в целом, Гермиона — Гермиона! — в ответ на рассуждения Рона о бесполезности предмета круто вворачивает: «Как ты можешь так говорить? После того, как мы только что узнали, что есть настоящие пророчества?» Да… что-то определенно перевернулось с ног на голову…

Не думаю, что Дамблдор отправился забирать Амбридж из Леса лишь на следующий чертов день случайно. У него есть по крайней мере одна причина, по которой он вовсе не спешил ей помогать — Макгонагалл в больнице святого Мунго.

Но, конечно, это вовсе не означает, что, будучи крайне жестким человеком, он не является человеком добрым. Конечно, он пошел спасать несчастного бывшего преподавателя Защиты, конечно, он тактично сделал вид, что, слепенький глупенький дедушка, не совсем заметил и совсем не понял, в каком состоянии она была, когда он пришел к кентаврам, и, конечно, он дал ей обещание (или дал его молча самому себе) эту новую подробность биографии старшего помощника Министра и бывшего Генерального Инспектора Хогвартса на всеобщее обсуждение не выносить. Ибо сей акт не украсил бы в первую очередь его самого.

22 июня практически все студенты покинут свои места в Большом Зале за ужином, чтобы посмотреть на прощание Пивза с Амбридж, которая, видимо, понадеялась убраться из Хогвартса по-тихому, вновь забыв, что «по-тихому» в школе Директора любят делать далеко не во всех случаях.

Пивз погонится за нею до самых ворот, тыча в нее тростью и набитым мелом носком. Деканы попытаются урезонить хохочущих над удирающей к воротам Амбридж студентов, однако подозрительно быстро вернутся к прерванному ужину (да, даже Снейп).

После нескольких крайне слабых и абсолютно неубедительных окриков в сторону гриффиндорцев Макгонагалл опустится на свой стул и достаточно громко выразит сожаление, что не может сама погнать Амбридж до ворот замка, ибо одолжила Пивзу свою трость. И сдается мне, что это не Пивз попросит у Макгонагалл трость, а она сама его найдет, даст задание и трость вручит. Жестокая баба — Макгонагалл.

На мой взгляд, самое чудесное завершение преподавательской карьеры Амбридж, какое только можно придумать.

Она понесла достаточное наказание, а Дамблдор — человек достаточно сильный для того, чтобы прощать тех, кто непримирим по отношению к нему, поэтому вся школа узнает о ее позоре с Пивзом, да, но — не с кентаврами.

Членов Инспекционной Дружины Дамблдор тоже прощает. А еще Филча, который все оставшиеся перед началом каникул дни проводит, рыдая, что «Амбридж была лучшим, что когда-либо случалось с Хогвартсом». Дамблдор не просто оставляет их всех в школе, он даже не трогает их. Что с них взять? Что взять с Филча, который не понимает, как ему повезло, что Директор продолжает держать его в школе (что за очередная грустная история в принципе привела к тому, что Филч оказался в школе, между прочим?)?

Да и… ладно уж. Они не хороши, потому что не знают, что они хороши Большинство из них. Может быть, надо им узнать, что они хороши, и все до единого тотчас же станут хороши? Дамблдор вслед за Достоевским решает дать им еще шанс.

Самому Дамблдору шанс тоже был дан: судя по тому, что он вышел из Леса абсолютно невредимым, а следующее, что мы узнаем о кентаврах, будет то, что они почтут его память, выйдя к месту его похорон и выпустив в воздух стрелы, разговор у Директора с кентаврами имелся — и получился он невероятно продуктивным. Разошлись многомудрые кентавры и многоопытный Директор мирно, друг друга поняв и договорившись простить Дамблдору единорого-ошибки молодости-в-Игре. Было — и было. Прошло.

С точки зрения мистической справедливости, на мой взгляд, мена довольно правильная.

Едва беседа с друзьями в больничном крыле в субботу 16 июня заходит о разбившемся пророчестве, Гарри спешно ретируется из палаты под предлогом того, что ему захотелось навестить Хагрида, которого Директор вернул на его законное место днем ранее, надо полагать, значительно быстрее, чем он вернул в школу Амбридж.

Гарри никак не может решить, хочет ли он побыть один или в компании, его попеременно тяготит то общество, то одиночество, и мальчик приходит к выводу, что, видимо, действительно стоит поговорить с Хагридом.

Не успевает Гарри спуститься с мраморной лестницы, как из двери справа показывается до боли знакомая морда Драко Малфоя — разумеется, в сопровождении Крэбба и Гойла.

Малфой смотрит по сторонам, проверяя холл на отсутствие свидетелей, затем вновь поворачивается к Гарри и тихо произносит:

— Ты мертв, Поттер.

— Забавно, — Гарри высоко поднимает брови. — Тогда можно было бы подумать, что я бы перестал ходить…

Драко выглядит злым. Гарри никогда не видел, чтобы его бледное, заостренное лицо искажала такая ярость. Гарри это приятно.

— Ты заплатишь, — очень тихо говорит Драко. — Я заставлю тебя заплатить за то, что ты сделал с моим отцом…

Шутки кончились. Бобик сдох на сей раз и в Малфое. Традиционное противостояние мальчиков выходит на совершенно новый, опасный для Драко уровень. Он действительно намеревается мстить, вступив в Игру по-взрослому. Тревожный знак. Маленькие хрупкие собачки не умеют мстить. Нет, конечно, им очень хочется убедить окружающих и себя, что умеют. Но месть для них — штука настолько неизведанная и неподъемная, что существует опасность, что она попросту их задавит.

Малфой, не в пример Гарри — щенок необстрелянный. Он даже не представляет себе, каково это — Играть по-взрослому. В своих попытках подражать Люциусу он с каждым годом выглядит все более жалко. Разумеется, у него имеются некоторые слизеринские задатки, но я подозреваю, что главной причиной, по которой его определили именно в Слизерин, стало его отчаянное желание попасть туда и не разочаровать семью.

Драко отличается от всех остальных членов своего факультета, причем не в лучшую сторону. Ему удалось снискать некоторое уважение из-за громкой фамилии в самом начале, но год от года его поведение вызывает все большее недовольство остальных. Это опасный знак, ведь, каким бы внешне самовлюбленным и гордым Драко ни казался, на самом деле он — мальчик неуверенный и легко уязвимый. Еще он отвратительно избалован, но даже слепцу ясно, что самая определяющая черта его характера — отчаянное желание добиться внимания своего отца.

Учитывая раскалившуюся обстановку в волшебном мире, очень сложно не думать, какую дорогу выберет Драко и какое будущее его ждет, если он, по-детски пытаясь спасти честь семьи и сделать хоть что-то, что может показаться его отцу значительным, залезет во взрослую область, к которой совсем не готов.

Ибо желающих воспользоваться его наивностью по меньшей мере целый один — зато какой — несомненно, Фадж, как и обещал, давно уже передал Люциусу новость о свершениях его сына в стане ИД и его геройстве, проявленном в ходе разгона ОД. Чьи уши в тот момент находились рядом с Люциусом, думаю, объяснять не надо. И у Тома нынче зарождаются огромные планы на младшего Малфоя — раз тот уже определился со сторонами и горит нестерпимым желанием лично мстить Гарри за поруганную честь отца (было бы, что поругивать).

Драко еще не знает, что его ждет. Он понятия не имеет, что для него готовит Реддл, вовсе не собирается расплачиваться за грехи папы перед ним, о которых даже не подозревает — он горит ненавистью к Гарри, готов на все ради мсти и действительно — по-детски — уверен, что справится.

Не учитывает он только одного, ибо сам остается на прежнем уровне мальчика — Гарри уже стал молодым мужчиной; Гарри плевать на его мальчишеские потуги, если честно.

— Что ж, я теперь в ужасе, — саркастично произносит Гарри. — Полагаю, Лорд Волан-де-Морт — это просто легкая разминка по сравнению с вами троими — Что такое? — задушевно интересуется Гарри, глядя, как слизеринцы вздрагивают при имени Тома. — Он же приятель твоего папы, разве нет? Ты ж не боишься его, правда?

— Думаешь, ты такая большая шишка, Поттер? — Малфой, прикрываемый Крэббом и Гойлом, приближается на пару шагов. — Подожди. — «You wait… you — wait», — как похоже это на диалог еще одного слизеринца, лежащего в ногах у другого гриффиндорца много-много лет назад на берегу Черного Озера… — Я доберусь до тебя. Ты не можешь засадить моего отца в тюрьму -

— Я думал, я уже это сделал.

— Дементоры ушли из Азкабана, — тихо произносит Драко. — Папа и остальные скоро будут на свободе…

— Да, думаю, будут, — кивает Гарри. — Все равно, по крайней мере, теперь все знают, какие они подонки -

Не успела рука Малфоя даже добраться до кармана его мантии, как Гарри уже выхватывает палочку, целясь прямо ему в лицо, но -

— Поттер!

Голос эхом разносится по всему пустынному холлу — Снейп быстро поднимается по лестнице, ведущей к его кабинету, и направляется прямо к четверым деткам.

Гарри трясет от волн ненависти, совершенно не сравнимой с тем, что он чувствует к Драко — парень не намеревается прощать Снейпа несмотря на все слова Директора.

Поразительное свойство Снейпа оказываться рядом в самый, пожалуй, критический для Гарри момент этой последней перед каникулами недели легко объясняется, если понять, чем он мог заниматься за кадром в пятницу.

А понять это не сложно, подумав хотя бы о том, по чьей наводке Дамблдор понял, где искать Амбридж. Вряд ли это мог сказать ему кто-то иной. Да и, в конце концов, разве мог Снейп не обрушиться на Директора с вопросами, как все прошло? Я вообще удивляюсь, как он умудрился вытерпеть так долго, пока Гарри уйдет из кабинета Дамблдора, и при этом не самовоспламениться. Это для него слишком характерно, тут все ясно — неизвестным остается лишь то, как Снейп попал в кабинет Директора — сам пришел или Дамблдор его вызвал?

Ибо в то утро Снейп нужен Дамблдору не меньше, чем Дамблдор — Снейпу. Им надо поговорить, им нужна поддержка друг друга, необходимо, наконец, решить, что делать дальше.

Хочется сделать небольшую зарисовку. И хочется трагическую.

Сидя в своем кабинете напротив Снейпа, занявшего то самое кресло, в котором совсем недавно сидел Гарри, Дамблдор негромко и спокойно подводит итоги Игры Года. Он также дает Снейпу ряд указаний. Одно из них, скорее всего, касается Гарри — необходимо с особой тщательностью присматривать за мальчиком. Возраст сложный, обстоятельства драматичные — мало ли…

Речь Дамблдора льется тихо и гладко, как всегда. Кончики его длинных пальцев соединены вместе, взгляд усталых глаз невероятно чист и ясен, и для Снейпа это исцеление. Не знаю, встречался ли он уже с Томом или только готовится к встрече, однако со всей определенностью могу сказать, что эта встреча, когда бы она ни произошла, не обещает быть легкой.

У Реддла к Снейпу после ночи Финала должно возникнуть минимум два вопроса: почему за весь год он ничего не удосужился ему сообщить о той стратегически важной детали, что Гарри ни книззла не знает ни о каких пророчествах — и по какой, к чертовой матери, причине в Министерстве внезапно оказалась высшая боевка Ордена Феникса вместе с Очень Злым Дамблдором?

Я не уверена, что у Снейпа получается избежать Круциатуса, однако абсолютно точно уверена, что он оказывается в состоянии ответить Тому на все его вопросы.

Ну, например, в стиле: злой коварный Дамблдор даже ему, Снейпу, никогда не говорил об упомянутой стратегически важной детали («Видите, мистер Лорд, он совершенно мне не доверяет! И все еще отказывается дать мне место преподавателя Защиты! Прямо как вам в свое время. Ну ничего. После того, что они сделали с Амбридж, наверняка никто не сунется на эту должность — и вот тут-то я…»).

Касательно появления Ордена же… можно, конечно, все свалить на Кикимера, до которого Том не доберется — мол, проболтался Сириусу, а тот всех поднял. Возможно, этот вариант в итоге и прокатывает.

Но есть вариант еще изящнее, прямо как насчет Игры-1: «А чего вы еще ожидали, Ваше Темнейшество? Держите меня в неведении месяцами напролет, без предупреждения начинаете операцию, о которой я и слыхом не слыхивал, никаких приказов не поступает… Сказали бы — проблем бы не было. А так — конечно, я выполнял приказ Дамблдора и пытался помочь мальчишке. Пока пытался, меня случайно услышал Орден — и понесся, что я мог сделать? Я же шпион, мне нужно сидеть тихо».

Тома такой поворот совершенно не радует, но он не может не понимать, что Снейп так или иначе прав. Кроме прочего, именно действия Снейпа в этом Финале, судя по всему, убеждают старого дурака (Дамблдора то есть) в том, что Снейп ему предан («Ваше Темнейшество, насчет должности преподавателя Защиты… пока точно не известно, но он намекнул… вернее, проболтался… что готов предоставить ее мне…»).

Тогда получается, что доступ к телу Дамблдора у него, Тома, открыт — значит, Снейпа все-таки надо вводить в свою игру. Не вводить опасно — не введенный, он профессионально все портит. А так… заодно и проверим кое на чем. Пройдет проверку или нет — в любом случае, он, Том, в плюсе.

Помимо Тома, у Снейпа имеются и другие заботы — уверена, прежде чем они добрались до обсуждения его дальнейшего взаимодействия с Реддлом, Снейп получил порцию наставлений спокойного и тихого Дамблдора и на сей счет.

Я говорю, конечно, о смерти Сири. Единственный вопрос, который только и мог задать Снейп, услышав от Дамблдора о потере — как Поттер? Действительно единственный. Он ведь сам для себя даже не знает, как реагировать — и понимает, как, лишь через боль Гарри. Я думаю, он потрясен сильнее, чем показывает, сильнее, чем сам понимает, и, конечно, ему не все равно — иначе его собственная боль не была бы так горда, в отличие от гарриной, маленькой, кричащей, но очень честной.

И он, разумеется, самозабвенно винит себя. Ему настолько не все равно, что это потрясает. С жутким упорством, будто соревнуясь с Дамблдором и Гарри, не менее упрямыми в этом вопросе, он продолжает настаивать именно и только на своей вине. Пройдет пара месяцев, но он все еще будет говорить: «…в последнее время только тех, кого мне не удалось спасти», — когда речь зайдет о смерти окружающих, вновь возлагая на себя ответственность за кровь — сильно подозреваю, в том числе и Сириуса, и Седрика. Гарри может сколько угодно его ненавидеть и не прощать ему — мальчик не способен доставить ему столько боли, сколько он умудряется обрушить на себя сам.

Но я действительно считаю, что Снейп меньше всех на свете виноват в смерти Сириуса. Он действительно сделал все, что мог. Куда ему одному было остановить всю ту бешеную череду случайностей, включающую в себя стадо разъяренных кентавров, великана и целую ораву свихнувшихся от паники детишек?

В сложившихся обстоятельствах то, что сумел сделать он — и так невероятно много.

Наверное, он бы не хотел, чтобы о нем писали, как о герое. Наверное, потому, что посчитал бы это ложью. Ну… я и не собираюсь. Пожалуй, напишу о нем, как о каше. О простой овсяной каше — и потом поясню, почему.

Сейчас лишь отмечу, что сделать больше в Финале у него не вышло — ну так что же теперь? Не вышло-то почему? Неужели из-за него самого?

Наверняка вы все встречали это в Интернете — в одной из газет была статья об одиноком ките. За ним наблюдали с 1992 года — у него никогда не было пары, он ни разу не присоединился ни к одной группе китов. Оказалось, проблема в том, что все нормальные киты поют на частоте от 12 до 25 Герц, а этот кит по какой-то совершенно непонятной причине — на частоте 52 Герц. И его просто никто не слышал. Совершенно никто из китов.

Надо же это понимать — это детишки не вспомнили о Снейпе (дважды), а не он не помог им. Ему вообще медаль полагается, а он вместо этого вешает на шею очередное ярмо, полируя его до упоения… Мазохист чертов.

Ну ладно, ладно. Давайте уж во всем находить положительную сторону — даже в том, как закончилась Игра Года. Да, Орден потерял Сири; но хорошо, что не потерял кого-то еще. И уж совсем замечательно, что Снейп, искавший детишек в Лесу той ночью, не закончил примерно так же, как Амбридж.

Я, кстати, все никак не могла понять, зачем он это сделал — бросился в чертов Лес. Организовать себе разрядку нервов? Подходит, но мало. Выполнить задание Дамблдора и попытаться спасти детей? Тоже хорошо, принимается — но недостаточно. Я все время упускала что-то… а потом поняла: он сделал это и тысячи иных подобных рискованных шагов просто потому, что сделал. Потому что рисковать и жертвовать собой для него так же естественно, как для Тома — убивать.

Неосознанно или сознательно, но, однажды оступившись, он решил, что не станет больше причиной ничьей смерти — только пошел гораздо дальше. Выполняя свое обещание Дамблдору, он ни в чем себе не противоречит, только вряд ли сам это осознает. Он все время считает себя плохим человеком, виноватым и недостойным ни жалости, ни понимания — и вполне искренне удивляется любому проявлению добрых чувств по отношению к нему. Особенно Директорскому — радуется, но удивляется.

Ибо Дамблдор, конечно, в первую голову стремится поднять боевой дух Снейпа (мол, Сири сам нарушил приказ) и перевести его силы из плоскости самопожирания в плоскость помощи (например: «Приглядывайте за мальчиком, пожалуйста. Ему сейчас это необходимо»), как однажды уже делал, жестко обрубив все поползновения к немедленному прыжку вниз с Астрономической башни и без метлы. И, скорее всего, Снейп действительно успокаивается и даже отчасти верит тому, что он ни в чем не виноват… но далее спокойный поток речи Директора неожиданно прерывается.

Снейп, выйдя из транса, поднимает взгляд на него. В глазах Дамблдора появляются слезы. Он пытается им препятствовать, но у него не выходит. Руки со сведенными вместе кончиками пальцев частично скрывают его лицо от Снейпа, который не понимает, что ему делать. Слезы Дамблдора все обильнее застилают глаза — и наконец одна скатывается в длинную белую бороду. За ней следует вторая, третья, четвертая — и Дамблдор кажется абсолютно беспомощным против них.

— Дир -? — Снейп осекается, затем хрипло произносит: — Альбус?

Настоящий конец света приходит вовсе не со смертью кого-либо. По-настоящему страшно становится тогда, когда самый сильный внезапно дает слабину.

Дамблдор молча качает головой и некоторое время еще пытается с собой справиться. Потом он прячет лицо в ладонях. Он не издает ни звука.

Снейп по-прежнему не знает, что ему делать. Что сказать тому, кто сам всегда находил самые нужные слова? Почему же он не может найти их для себя?

Но один на один с собой — всегда сложнее, я уже писала об этом. С собой всегда сложнее.

В тишине проходит несколько минут — Снейп с ужасом смотрит на человека перед ним. Наконец он бесшумно поднимается на ноги, обходит Директорский стол и кладет руку Дамблдору на плечо. С силой сжимает. Дамблдор едва ощутимо вздрагивает. Хотя он не отнимает рук от лица, этот простой, защитный и очень своевременный жест Снейпа помогает ему секунду за секундой возвращаться в себя.

Наконец Дамблдор отнимает руки от лица и выпрямляется.

— Благодарю вас, Северус, — негромко, но ровно говорит Директор. — Простите мне.

Снейп молча возвращается в свое кресло, Дамблдор вновь сводит вместе кончики длинных пальцев.

— Долгая ночь, волнения, старость, — Дамблдор мягко улыбается Снейпу через стол, — все это, без сомнения, влияет на организм. Итак… — и они продолжают свою беседу, словно бы ничего и не было.

Трагическая зарисовка окончена.

У каждого человека есть свой герой. И у каждого героя есть свой герой. И так далее.

Я восхищена тем, кем сумел стать для Дамблдора Снейп. Снейп восхищен Дамблдором. Дамблдор, как ни странно, всегда восхищался Снейпом и Гарри. После смерти Сири в начале открытых военных действий ему особенно тяжело. Но вот у него есть два этих мальчика — и он, правда, как Данко, сколь бы высокопарно это ни звучало, давно уже вырвал свое сердце, повел их и других людей за собой. Он один может предотвратить грядущую катастрофу, поэтому он один должен быть сильным. Он знает это и сам — он признавался Гарри. Но как хорошо, как же все-таки чертовски хорошо, что на самом деле он далеко не один…

— Что вы делаете, Поттер? — так же холодно, как и всегда, спрашивает Снейп, приближаясь к Гарри и слизеринцам.

— Я пытаюсь решить, какое заклятье использовать на Малфое, сэр, — яростно отвечает Гарри.

Снейп смотрит прямо на него — беззлобно, никакие слова не пропуская, скорее даже, просто холодно, просто никак.

— Немедленно уберите палочку, — коротко приказывает он. — Десять очков с Гриф-

Он бросает взгляд на факультетские часы на стене и насмешливо ухмыляется — такой знакомый жест — еще из тех времен, когда Реддл был всего лишь зловещей тенью, а он — просто самым нелюбимым преподавателем Гарри, а не тем, кем стал.

— Ах. Вижу, больше не осталось очков в часах Гриффиндора, которые можно было бы снять. В таком случае, Поттер, нам просто придется -

Назначить наказание? Серьезно? Он действительно решил, что это — лучший способ присматривать за Гарри? Что это добавит ему очков в глазах озлобленного подростка?

С другой стороны, это так типично для него в общении с Гарри. Я имею ввиду, обычно. Ведь он не просто вновь общается с Гарри — он делает это, как прежде, словно бы ничего не случилось. Словно не было той жуткой сцены на последнем уроке Окклюменции — он вновь признает существование Гарри. Не знаю, повлияли ли на него Люпин, Дамблдор, смерть Сириуса или трагический во всех смыслах Финал Игры Года, разделивший жизни многих на два разительно несхожих до и после — но он простил подростка. После густого отвращения и холодного презрения, какими он поливал Гарри в последние месяцы, его возвращение к прежнему, хоть и выводящему Гарри из себя тону настолько неожиданно и контрастно, что сомнений не остается — действительно простил.

К чувствам Снейпа примешивается жуткое чувство вины по отношению еще и к Гарри — он фактически день за днем следил, каким безрадостным было детство подростка и каким счастливым парень ощущал себя с людьми вроде ненавистного Снейпу Сириуса — и понимал, что виновник этого сиротства, этой неприкаянности, постоянного поиска тепла, как ему казалось, он сам. Тяжело дается искупление.

По сути, единственная настоящая причина, по которой его регулярно так срывает рядом с Гарри — это ощущение, что он чудовищно, непоправимо виноват перед парнем, что он фактически собственными руками уничтожил его детство. Его обостренная, агонизирующая совесть постоянно уличает его в том, что он ищет выход, малодушно пытаясь обвинить Джеймса в его глупости, Люпина и Сири в недальновидности, убедить себя, что все получили по заслугам — но он понимает, что врет себе, и от этого его несет еще больше.

Разумеется, все это ведет к тому, что для самого себя Снейп немедленно находит с десяток поводов для личной неприязни к Гарри (и к Невиллу, кстати, тоже) и с самого начала в превентивном порядке нападает первым, сразу же устанавливая между собой и мальчиком глухой барьер: «Меня нельзя любить! Я плохой!» — схема, которую он вообще всю жизнь использует в одной и той же форме, но здесь стена воздвигается прямо железобетонная — и Гарри ее, кстати, охотно укрепляет, ибо ребенок упертый и мстительный.

Снейп не может не понимать, что рано или поздно Гарри все равно узнает, кому обязан тем, что никогда не знал родителей. А такое, по его мнению, не прощается. И если к тому моменту, как это произойдет, между ним с Гарри будут хоть какие-то нормальные человеческие отношения, то узнать правду Гарри будет очень больно. Собственно говоря, больно будет в любом случае, но уж лучше вовсе не иметь светлых чувств, чем их потерять. Не говоря уже о том, что один вид Гарри вызывает у него в памяти самые ужасные воспоминания об ошибках и совершенных преступлениях.

Хуже всего становится, когда глухой барьер в какой-то момент начинает давать трещины. Храня этого ненавистного очкастого идиота столько лет, он внезапно начинает его понимать. А потом уже и любить. А тут еще и оказывается, что они так похожи, и вообще существуют все условия, чтобы стали еще и близки.

Конечно, это жутко его пугает. С одной стороны, он понимает, что не имеет права любить Гарри. С другой, боится. Ведь так удобно все это время было по привычке парня ненавидеть, не особо вдаваясь в детали... Окклюменция полностью вышибает его из годами складывавшейся зоны комфорта — и все эти всплески его резкости к Гарри, Джеймсу, Сириусу — всего лишь агония человека, который чувствует, что что-то меняется, и боится этого («...считаешь, эти мысли — бред любви? Нет, каждая — клеймо из кузницы Плутона...»).

Однако — на радость — в Финале видим: кое-что в Гарри и своих чувствах к подростку Снейп все-таки принимает. И лично мне очень нравится видеть, что люди все-таки взрослеют.

— Добавить новые?

Профессор Макгонагалл входит в холл через открытые парадные двери, тяжело опираясь на трость, но все равно являя собой воплощение здоровья и благополучия.

— Профессор Макгонагалл! — «Как раз шел вас встречать!» — Снейп бесконтрольно делает широкий шаг в ее сторону. — Из Мунго, как вижу!

И вот за этот его шаг в сторону вернувшейся из больницы Макгонагалл уже я готова простить ему всё. Даже зубы Гермионы в Игре-4. Один из самых человеческих жестов, что я когда-либо от него видела.

Кажется, Макгонагалл тоже тронута:

— Да, профессор Снейп. Я как новая.

(«А я разве спрашивал?» — «А между строк?»)

Она вручает Крэббу и Гойлу свой клетчатый саквояж и дорожную мантию и велит отнести вещи в ее кабинет. Те неуклюже и смущенно отстартовывают исполнять.

А Макгонагалл неумолимо продолжает получать удовольствие от своего возвращения в школу:

— Так. Что ж, я думаю, Поттер и его друзья должны получить по пятьдесят очков каждый за то, что мир узнал о возвращении Сами-Знаете-Кого! Что скажете, профессор Снейп?

— Что? — вырывается у Снейпа. — О — что ж — я полагаю…

Мерлин и его Моргана! Да где ж это видано, чтоб глава змеиного факультета на такой явно противоречащий его намерениям выпад отвечал не ядовитым укусом прямо в горло, а выдавал реакцию смущенного Невилла Долгопупса?! Куда катится этот перевернутый мир…

Но, с другой стороны, разве может Снейп отказать любимой, только что выздоровевшей даме? И разве он сам не столь же высокого мнения о том, что сделал Гарри? И к черту свидетеля-Драко, воистину, к черту.

— Итак, — произносит довольная собой и бывшим студентом Макгонагалл, — по пятьдесят баллов Поттеру, обоим Уизли, Долгопупсу и мисс Грейнджер. О — и пятьдесят баллов мисс Лавгуд, я полагаю.

Рубины и сапфиры в часах Гриффиндора и Когтеврана соответственно сыплются в нижние чаши драгоценным дождем.

— Теперь — я думаю, вы хотели снять десять баллов с Поттера, профессор Снейп — хорошо…

Десять рубинов перемещается вверх, но внизу их по-прежнему остается невероятно много.

— Что ж, Поттер, Малфой, — продолжает Макгонагалл, — я думаю, вам нужно быть снаружи в такой чудесный день.

Гарри мигом выходит на улицу, не взглянув ни на кого из них. Ах, женщины в хорошем настроении разруливают дела гораздо быстрее и эффективнее, чем любимые ими и нелюбимые друг другом мужчины: «Дети, пошли вон, пока Северус не опомнился. Мне еще нужна его помощь, чтобы найти Дамблдора и убить его. А затем мы втроем выпьем чаю с этими его отвратительными конфетами…» Да, этим троим определенно есть о чем поговорить. (Если, конечно, Дамблдор сейчас на месте. А то чего он не сам Макгонагалл встречает, а Снейпа посылает? Одно из двух — либо смертельно занят, либо прячется.)

Разговор с Хагридом у Гарри не ладится с самого того момента, как на Гарри налетает чрезмерно обрадованный Клык. Без сомнения, возвратившийся из той самой пещеры, куда караваном тянулись совы с провизией для Сири в прошлом году, Хагрид уже успел переговорить с Дамблдором, у которого выдалась невероятно длинная пятница, потому преподаватель Ухода за магическими существами все время глядит на Гарри с беспокойством и пытается свести весь разговор к теме о Сириусе.

Но Гарри, уже поднаторевший в подобных уловках, умело и твердо уворачивается от всех намеков и даже игнорирует попытку Хагрида хоть как-то расшевелить его рассуждениями о том, что Грохху не помешала бы подружка-великанша. У Гарри нет сил спорить.

В конце концов Хагрид переходит в прямое наступление:

— Все теперь знают, что ты говорил правду, Гарри, — произносит он мягко и, конечно, неожиданно. — Станет лучше, правда?

Гарри пожимает плечами.

— Слушай… — Хагрид подается вперед через стол. — Я знал Сириуса дольше тебя… он умер в битве, и это так, как ему хотелось бы уйти -

Конечно, Хагрид прав. Сири умер действительно счастливым — в бою; защищая свое; открыто и прямо выступая против врагов. Чего еще желать?

Но прав и Гарри, зло вскинувшись в ответ:

— Он вообще не хотел уходить!

Хагрид опускает голову.

— Да, не думаю, — тихо признается он. — Но все равно, Гарри… — еще один заход, — он никогда не был тем, кто мог сидеть дома и позволять другим драться. Он бы не смог жить с собой, если бы не пошел помочь -

Гарри вскакивает на ноги и под предлогом, что должен навестить Рона и Гермиону, которых он только что покинул, соврав, что хочет навестить Хагрида, убирается из хижины обескураженного друга.

Люди вокруг окликают мальчика, машут ему руками и «Ежедневным Пророком», зовут к себе в компанию… Гарри закрывает глаза, мечтая, чтобы все вокруг исчезли. Конечно, слова Хагрида однажды окажут на него воздействие, обязательно помогут — но сейчас Гарри, конечно, не готов их воспринимать — Гарри вообще не готов никого воспринимать сейчас.

Мальчик прячется ото всех, закрытый кустами, у дальнего берега Озера, глядя на сверкающую на солнце воду и думая… Он принимает свое одиночество наконец. Он принимает и свою отверженность — он всегда был отделен ото всех этих счастливых, беззаботных и не обреченных на смерть или убийство — Гарри соглашается с этим одиночеством, потому что теперь оно ему понятно — и больше не значит абсолютно ничего.

Студенты резвятся в Озере и на траве неподалеку — до Гарри доносятся их голоса и смех, солнце пылает, как всегда, высоко в небе, и мальчику больно, ужасно больно при мысли о Сири — но ни капли не страшно при мысли о пророчестве. От этого тяжелого бремени его тоже спасает любовь. Дамблдор, если можно так выразиться, выбрал очень удачный момент, чтобы «всё» Гарри рассказать.

Возможно, если бы он сделал это раньше, многого удалось бы избежать. Но в жизни есть определенные нравственные законы, и даже ошибки, если они совершены из любви, в итоге оборачиваются чем-то хорошим. В данном случае Гарри четко понимает, что Дамблдор его любит и заботится о нем. Во многом именно это поможет Гарри в самом Финале понять и его, и Снейпа, и их Большую Игру. Во многом именно смерть Сири помогает Гарри достаточно спокойно принять пророчество — и просто продолжить следовать за Дамблдором, который теперь есть для мальчика все.

Гарри очень долго сидит там, глядя на воду, стараясь не думать о том, что ровно напротив него, на том берегу Озера, Сириус однажды потерял сознание, пытаясь отразить сотню дементоров, или о том, что позади Гарри находится тот самый стадион, куда два с половиной года назад Сири однажды пробрался в облике огромного пса — наверное, чтобы посмотреть, так ли хорош Гарри в квиддиче, как был Джеймс…

Солнце давно садится прежде, чем Гарри понимает, что замерз. Он поднимается на ноги и молча направляется к замку, на ходу вытирая лицо рукавом.

Сириус перед моими глазами разгоняется и летит, разгоняется и летит — прямо в пропасть — на своем чертовом огромном мотоцикле…