Кирие Элейсон. Книга 4. Копье Лонгина. (гет)

Эпизод 24. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина

(19-29 октября 925 года от Рождества Христова).

Несмотря на мольбы слуги Климента, передавшего молодым баронам наказ своей хозяйки вернуться в Рим, где, по ее словам, им ничто не будет угрожать, Кресченций и Альберих согласились между собой, что, едва избежав гибели, не следует слишком полагаться на слова людей, предательским образом погубивших отца одного из них. Кресченций благоразумно предложил укрыться в его родном замке на сабинских холмах, до которого было рукой подать и где они могли бы выдержать вероятную осаду. Однако Альберих отказался от этого заманчивого предложения, рассудив, что, спрятавшись в замке друга, он никоим образом не сможет повлиять на развитие событий, и что его долг теперь как можно скорее рассказать о случившемся своей матери. В итоге друзья повернули лошадей на север, к Лукке. Путь предстоял гораздо более долгий и опасный, учитывая немногочисленность их отряда.

Но Господь милостив, и через день перед Альберихом и Кресченцием распахнулись ворота Лукки. В графском замке их встречали граф Гвидо Тосканский со своим младшим братом Ламбертом и сама Мароция, рядом с которой на кресле восседал Иоанн, брат Альбериха, четырнадцатилетний пухлый подросток, который, при первых словах своего младшего брата, начал, по примеру людей Церкви, к месту и не к месту воздевать к небу руки, сокрушаясь от греховной суеты светского мира, которую ему поневоле приходится наблюдать.

Едва Альберих закончил свой печальный рассказ, Мароция рывком поднялась со своего места, подошла к своему младшему сыну и, ничуть не стесняясь окружающих, отвесила ему звонкую оплеуху. Ее голос звенящими стрелами полетел в самые отдаленные закоулки дворца, распугав стаю ворон, нашедших себе пристанище под его высокими сводами.

— Как смел ты, глупец, ослушаться меня и покинуть Рим? — наступала разъяренная Мароция на сына, — Разве я не говорила тебе, не умоляла, не приказывала не встречаться с твоим отцом без моего согласия?

— Висконт Альберих, благородство, которое вы получили при рождении не дает никому права……. ,- начал было Кресченций, но Мароция тут же обожгла его своим взглядом.

— Прошу не лезть вас, мессер Кресченций, в дела, к которым вы не имеете ни малейшего отношения. И ваш друг Альберих слишком рано присвоил себе титул висконта, своими действиями он собственными руками сделал этот титул вакантным.

— Вы опасались матушка моей встречи с отцом в пределах Сполето. Мы же встречались с ним в Орте, городе, принадлежащем папе, — Альберих поспешил использовать секундное отключение внимания Мароции от собственной персоны, чтобы попробовать оправдаться.

— Как ты не понимаешь, что тебя использовали как приманку! Глупую, никчемную приманку, с единственной целью выманить твоего отца из его берлоги. Я не удивлена, что таким образом провели тебя, но чтобы так повелся герцог это просто уму непостижимо. Видимо, вино и скука окончательно разъели его мозги.

— Меня заверили, заверила нонна Теодора и сам папа, что герцог выполнил все ваши условия, и я сам знал это. Тем не менее, я послал гонца к вам, матушка. С письмом от герцога Альбериха, в котором он соглашался передать мне наследственные права на свои владения.

— Ну и где этот твой гонец, безумный? А я тебе скажу, что вот уже как полмесяца он кормит червей где-то неподалеку от Рима, если вообще ему дозволили выехать за его пределы. И кто теперь подтвердит твои права на герцогство?

— Папа и нонна Теодора видели это письмо и держали его в руках. Они…

— Да они завтра, завтра скажут тебе в лицо, глупец, что в письме герцог Альберих рассказывал о новом урожае винограда в Сполето, о количестве затравленных им кабанов, о набегах сарацин, да о чем угодно, только не о тебе!

— Так оно и будет, — поддакнул граф Гвидо.

— В своих рассуждениях они говорили, что герцог наверняка оставил копию этого письма при себе, либо в своем замке, — произнес Альберих, его левая щека горела пламенем, подбородок дрожал. Ему уже приходилось таким образом получать знаки внимания от своей матери, но впервые это происходило на людях, да еще каких! Свидетелями его безропотного позора были мужественные тосканские рыцари, его друг, с которого он старался брать пример храбрости и который сейчас наверняка презирает его, и, наконец, его старший брат, с нескрываемым ехидством наблюдающий сейчас эту постыдную экзекуцию.

Мароция остановилась и провела рукой по лбу.

— Да, герцог должен был так поступить.

Она обернулась к Гвидо:

— Друг мой, мне необходимо срочно ехать в Сполето!

— По пути в Сполето вы можете встретиться с Петром Ченчи и полсотней его воинов.

— Мне необходимо столько же.

— Две-три сотни, Мароция! Только тогда я буду спокоен за вас.

— Нет, нет! Мы тогда потеряем уйму времени на сборы, приготовления, лошадей и прочее. Не более полусотни, время как никогда дорого. Боюсь, что наши враги уже опередили нас. Где этот Климент, давайте его сюда, я поговорю с ним!

Спустя минуту Климент, не ожидавший ничего хорошего от встречи с дочерью своей госпожи, уже валялся в ее ногах.

— О, благородная сенатрисса, сжальтесь, ведь ваша мать и мы, слуги ее, спешили в Орту спасти жизнь вашего сына!

— И только поэтому я не вздерну тебя на дыбе, хотя ты уже давно заслужил это удовольствие. Рассказывай, что тебе известно о дальнейших планах Тоссиньяно.

— Совсем ничего, клянусь Господом, ничего!

— Никогда не клянись именем Господа! Сие есть нарушение основополагающих заветов его! — назидательно молвил юный Иоанн своему старому слуге.

— В планах вашей матушки было вернуться в Рим. Что до намерений мессера Петра Ченчи, то мне решительно вам нечего сказать, кроме того, что в предыдущие дни мне несколько раз довелось сопровождать мою госпожу и вашу мать в папские покои, где донна Теодора беседовала с Его Святейшеством и братом Его Святейшества.

— По всей видимости, у них был единый план и только в одной детали они разошлись, — заметил Гвидо.

Мароция согласно кивнула головой.

— Не исключено, что идея, помимо герцога расправиться и с моим сыном, пришла к Петру самостоятельно, и он ни о чем подобном не распространялся. Моя мать ненавидит меня, но вряд ли в своей ненависти дойдет до того, что будет пытаться лишить собственного внука герцогского титула.

И пнув ногой поникшего к ее стопам слугу Климента, который когда-то своим телом прикрывал ее от мятежного Рима, Мароция пошла навстречу Гвидо. А тот, на протяжении всего разговора, не покидал плена роскошного и такого удобного кресла, достоинства которого сполна в свое время ощутил его отец, блистательнейший граф Адальберт Богатый.

— Будем же торопиться, мой друг, быть может, Господь смилостивится над нами и Сполето закроет свои ворота перед Ченчи-Тоссиньяно.

— А почему Сполето вообще должно открывать ему ворота? — спросил Альберих, и тут же пожалел о своих словах, ибо Мароция вновь начала наступать на него.

— Да потому, что они впереди себя вместо тарана понесут тело убитого герцога Сполетского и замок распахнет ворота настежь, чтобы приветствовать прах своего господина и отдать ему последние почести.

— Есть и кое-что еще, что также поможет им войти в Сполето, — пискнул Климент, после пинка Мароции не изменивший своей позы.

— Что еще? — хором воскликнули Мароция и Гвидо.

— При мессере Петре был документ, свидетельствующий, что все его действия и намерения имеют благословение Его Святейшества и всякий должен оказывать мессеру Петру содействие в его благих начинаниях. Посредством этого письма были открыты ворота Орты.

— Даже если Петр войдет в Сполето, я не изменю своих намерений. Я со своим войском … с твоим войском, друг мой, — поправила себя Мароция, — расположусь лагерем между Римом и Сполето. Нет худа без добра, и братьев Тоссиньяно отныне будут разделять восемьдесят миль небезопасного для них леса.

— Вы все еще настаиваете, друг мой, чтобы при вас было не более пятидесяти моих воинов?

— На первых порах, да. Иначе у подножия сполетской крепости я буду не ранее чем через неделю. Но в дальнейшем нам, скорее всего, действительно потребуются дополнительные силы.

— Вашему маленькому войску необходим будет стратиг , и я буду счастлив таковым при вас быть и таковые обязанности исполнить, — сказал Гвидо. Мароция благодарно улыбнулась. При этом скривились лица всех присутствующих за исключением толстяка Иоанна.

— Мой брат, благородный и смелый висконт Ламберт, будет руководить графским двором и управлением наших земель в мое отсутствие, — продолжал Гвидо. Ламберт встал со своего кресла и почтительно поклонился брату, — Заверяю, что мой брат будет готов выслать нам помощь, если таковая понадобится. После службы шестого часа мы выступим в направлении Сполето, а далее будем действовать по воле Господа и ситуации, открывающейся перед нами.

— Я думаю, что в худшем случае мой друг, благородный мессер Кресченций, окажет нам услугу и разместит нас в своем замке, — сказал Альберих, втайне надеясь своими словами вернуть расположение матери.

Кресченций поклонился и произнес дежурные слова, что для него будет честью дать приют столь благородным сеньорам, хотя втайне был оскорблен невежливыми словами Мароции. А она, Мароция, насмешливо сказала своему сыну:

— Разум, дарованный человеку Небом, вдвойне ценен, когда проявляется вовремя. Я превознесла бы твою мудрость на всех перекрестках и под всеми сводами стен, сын мой, если бы она была проявлена три седмицы назад во время общения с тем, кто называет себя главой Вселенской церкви.

Она повернулась спиной к сыну и направилась в свои покои, сопровождаемая графом Гвидо. Альберих и Кресченций, подобрав с пола слугу Климента, пошли к выходу. На полпути Кресченций обернулся на Мароцию с Гвидо и пару мгновений наблюдал за ними недобрым взглядом.

— Мой друг, висконт, никогда не позволяйте так обращаться с собой. Пусть даже и вашей матери, — сказал он, — Вы же мужчина и воин, сегодня она оскорбила вас, и все, кто это видел, впоследствии будут думать, что вы стерпите оскорбления и с их стороны.

Граф Гвидо был человеком слова, и через два часа, поднимая тучи опавших листьев, из крепостных стены Лукки выехали пятьдесят всадников, устремившихся по дороге, которая так хорошо была знакома многим из них, включая ту, что неслась на белом жеребце, облачившись в сверкающую кольчугу, и на поясе которой висел римский гладиус. К вечеру следующего дня они уже были в предместьях Сполето, где последние надежды Мароции рухнули — из сообщений негоциантов, встреченных ими, выяснилось, что в замок еще два дня назад вошла печальная процессия с телом убитого герцога наперевес. Процессию возглавлял сам брат Его Святейшества, который вручил мажордому замка доверенное письмо от папы. Неожиданные гости с комфортом устроились в замке и вскоре сменили охрану его сторожевых башен. Подданные Альбериха отреагировали на этот захват с почти полным равнодушием, даже нашлись те, кто надеялся теперь в лице нового владыки увидеть более достойного хозяина, чем покойный герцог. К тому же гости вели себя дружелюбно и с почтением к местным, за эти три дня в силу каких-то причин или неведомых грехов был казнен лишь капеллан герцога Альбериха. Услышав это, Мароция поняла, что копия письма покойного герцога пропала безвозвратно — она, с застывшим от отчаяния лицом, сползла со своего коня, и только целый кувшин доброго вина помог выйти ей из состояния глубокой меланхолии. Редкий случай — она не знала, что теперь ей надлежит предпринять, чтобы попытаться вернуть себе или своему сыну так внезапно уплывшее герцогство и ей до смерти хотелось громко, не стесняясь никого, и чисто по-бабьи разрыдаться.

Однако, покамест Петр оставался не более чем узурпатором, его права на герцогство должен был подтвердить сеньор, король Италии, коим в настоящий момент являлся бургундец Рудольф. Эта мысль немного приободрила ее, до недавнего времени она вела переписку с этим королем и имела основания считать его своим союзником. Все испортила эта вертихвостка Ирменгарда, над которой Мароция в свое время имела неосторожность едко пошутить, о чем теперь уже раскаивалась. Но по всему выходило и виделось это Высочайшей волею, что двум самым красивым женщинам страны, люто ненавидевшим друг друга, необходимо было искать примирения и союза. Что ж, пусть теперь уже Ирменгарда вдоволь поглумится над ней и отпустит пару-тройку насмешек, Мароция уже была готова и на это, лишь бы это помогло ей вернуть сполетское герцогство.

Из печального оцепенения ее вывел Гвидо, сообщивший, что, по словам все тех же купцов, вместе с Петром в замок герцога вошли не менее ста воинов. Очевидно, что Петр по дороге в Сполето получил подкрепление, скорее всего из Рима. Оставаться возле Сполето становилось небезопасным, людей у Мароции было вдвое меньше. Поэтому ей с неохотой пришлось принять приглашение Кресченция и проследовать в его небольшой замок, расположенный в двух десятках миль к западу от Сполето.

По прибытии в Сабину Кресченций постарался вылезти из кожи вон, чтобы своим достатком и властью произвести впечатление на взыскательных гостей. В честь графа Гвидо был устроен ужин, но настроение господ было на редкость подавленное. В течение всего невеселого праздника Мароция почти не притронулась к еде, к вящей обиде Кресченция, и только время от времени прикладывалась к кубку. Гвидо наблюдал за ней, также будучи поглощенным в свои размышления. Когда ужин закончился, Мароция была уже не в состоянии твердо держаться на ногах и ушла, поддерживаемая Гвидо и сопровождаемая все тем же недобрым взглядом Кресченция.

В спальне граф уложил свою любимую на кровать и начал осторожно готовить ее ко сну, снимая с нее одну рубаху за другой. Мароция же, словно не замечая его действий, начала комментировать создавшееся положение и не прекратила это делать даже тогда, когда осталась перед графом абсолютно обнаженной.

— Прикажи своему брату прийти сюда, — заплетающимся голосом бормотала она, — у него же более тысячи копий. С нашим войском нам под силу будет взять Сполето штурмом и разделаться с этим Петром.

— Это войско не твое, Мароция. Это войско Тосканы, — вдруг ответил Гвидо.

Как ни была пьяна Мароция, она удивленно вытаращила на него свои черные глаза.

— Содержание каждого воина обходится недешево, а войско уже с начала года стоит на северной границе графства. Мы не говорим ни «да», ни «нет» королю Рудольфу и моей сестре, они, между прочим, в таком же положении, как и мы, их денежные ресурсы почти исчерпаны, и, как мне сообщают негоцианты, не проходит и недели, чтобы бургундское войско не покинул какой-нибудь милес под благовидным предлогом. Они уже неоднократно просили дать им заем, ты знаешь, мы им отказали, у нас собственное войско просит есть. Хорошо еще, что в этом вопросе мой брат Ламберт целиком поддерживает меня. Но мне надо будет объясниться и перед ним, и перед баронами и раскошелиться на немалые суммы, чтобы они пришли к стенам Сполето. Я уже не говорю, про то, что все мы можем нарваться на папский интердикт, — пояснил Гвидо.

Мароция бессильно откинулась на простыню. Господи, как так получилось, что она в одночасье лишилась всего? Кто она такая сейчас? Она покинула свой Рим, она без сопротивления и боя лишилась титула герцогини Сполетской, она без дома, без мужа, в окружении пустоголовых детей, которые ей пока более обуза, нежели помощь, она сейчас, вот в эту самую минуту лежит, раскинув ноги, как обычная безродная наложница в каком-то замшелом замке и ее единственный верный друг, чувствуя всю ее беспомощность и никчемность, выдвигает теперь какие-то условия. «Какие условия?» — напрягла она свой, затуманенный вином, мозг, — «Какие?».

— Войско Тосканы не пойдет за мной, ибо я никто. Чтобы твое войско пошло за мной, я должна стать Тосканой. Войско не пойдет за римской сенатриссой, но за свою маркизу ляжет костьми, — она говорила заплетающимся языком, пьяная и потому вдвойне обворожительная дрянь!

— Тоскана любит своих властителей, — ответил Гвидо, — наш край процветает и, в отличие от Сполето, мои слуги не позволят никакому прохвосту под любым предлогом расположиться в моей спальне.

— А мне, мне ты позволишь там расположиться?

— Я это уже позволял.

— Но это ведь было на правах конкубины.

Гвидо молчал. Он довольно в свое время побегал за этой красоткой, но все его прозрачные и не очень намеки до сего дня жестко и холодно оставались без ответа. Мароции всякий раз было не до его чувств, всякий раз она была обуреваема высокими целями и распутывала чей-нибудь хитросплетенный клубок интриг. Фигура герцога Сполетского, долгие годы стоявшая между ними, на сегодняшний день исчезла в бездонном мраке Эреба, и для Мароции с Гвидо настало время определиться.

— Ты хочешь, чтобы я сама просила тебя об этом?

— Именно так, гордая и пьяная сенатрисса.

Мароция невесело умехнулась.

— А знаешь, что я тебе скажу? Я особенно зла на этого Тоссиньяно не только потому, что он украл у меня герцогство, но также и потому, что он не позволил мне лично отомстить моему мужу. Я тоже….. тоже думала убрать Альбериха с помощью моего сына.

Гвидо молчал.

— Не боишься иметь такую жену, мой милый Гвидо?

— Я даю тебе время до рассвета, Мароция. Если ты снова откажешь мне или промолчишь, то на рассвете я покину тебя и буду молиться за твою душу. Доброй ночи!

С этими словами граф Гвидо забрал сосуд с тлеющей масляной тряпкой, который в данном замке заменял собой факел, и закрыл за собой дверь, оставив Мароцию в полной темноте. Его покои находились рядом, надо было только пересечь небольшой зал, на полу которого уже прикорнули пятеро слуг, охранявших покой хозяев. Едва Гвидо скинул с себя одежду и приготовился растянуться на своем ложе, в дверь постучали.

На пороге, слегка шатаясь, стояла Мароция, в том же виде, в котором ее оставил Гвидо. Несмотря на тусклый свет горящего сосуда, который Гвидо держал в руке, отворяя дверь, он успел увидеть, что слуги лишились сна и с любопытством разглядывают все достопримечательности своей госпожи.

— Что ты делаешь?! — зашипел Гвидо и поспешил втолкнуть Мароцию внутрь своих покоев.

— Я пришла к тебе. Такая как есть. А более при мне ничего нет. Сооовсем. Даже одежда, которую ты с меня снял, принадлежит тебе. Ах да, не тебе, я совсем забыла, а твоей могуууущественной Тоскане. Ты можешь взять меня, ты можешь прогнать меня, ибо я более никто, и все мои достоинства не лежат где-то в стороне от меня.

— Если бы я видел в тебе конкубину, я не сражался бы за тебя против всей Италии.

— Ты, — Мароция по-пьяному криво улыбнулась, жалко и с какой-то надеждой во взоре, — ты действительно любишь меня? Но что ты знаешь обо мне, несчастный?

— Что мне до этого? Я любил тебя, когда ты была герцогиней Сполетской, я любил тебя, когда ты была сенатриссой Рима и дочерью консула, я люблю тебя сейчас, моя восхитительная и ужасающая в развратности своей души пьяная конкубина, когда всю наготу твою только что лицезрели мои холопы.

Мароция, сделав вид, что растаяла от его слов, и бессовестно нацепив на себя маску величайшего блаженства, позволила Гвидо утопить себя в его объятиях.

— Ну что же, полюби меня теперь и маркизой Тосканской, — прошептала она, — только не пожалей!