Профессионал (джен)

Рассел Хоббс — и, стоит заметить, не без оснований — считает себя честным, практичным и крайне приземлённым человеком; жить на что-то надо, зарабатывать — тем более, Ковент-Гарден и так подождёт, не развалится, а четыре класса музыкального колледжа в Штатах, известность, горько-сладкая тошнота от забивших бритую под ноль голову ритмов — пустое, лишнее, постылые сказки. И без них можно прожить, были б деньги, а еврей Хоффман, единственный здешний белый, за разлив алкоголя и барабаны платит вдвойне.

Рассел запихивает все мечты и надежды под три замка, засовывает ключ подальше, поправляет воротник глаженой рубашки, белозубо улыбается на «эй, ниггер!» от такого же черномазого Рэда и, спрятав бутылку шотландского скотча, протирает стаканы.

— Что, опять явился?

— Не хворать, ниггер!

Мёрдок Никкалз — подозрительно довольный, растрёпанный, явно уже накативший где-то в другом месте, — наваливается на стойку локтями, подпирает кулаком щеку и смотрит прямо в глаза.

Рассел искренне рад, что сегодня Мёрдок вроде бы не намерен дебоширить и орать со стола королевский гимн, — средней руки бару с непочтительным названием «Кривая ворона» (интересно, о чём вообще думал Хоффман?) хватит и одного раза.

Впрочем, радоваться вслух Рассел не собирается.

— Налить?

— Валяй, один шот для начала.

— А платить кто будет? — Рассел даже не тянется за бутылкой. — Принц Чарльз?

Живо скривив небритую рожу, Мёрдок прикуривает и сочно затягивается прямо за стойкой.

— Гляди, какая честная цаца! Заложи до завтра.

— Тебе есть чего оставить в залог? Я вот что-то сомневаюсь.

Мёрдок, в обычной манере закатив глаза, протяжно выдыхает дым в лицо, и Рассел морщится: у этого негодяя с поломанным носом либо вконец отбито обоняние, либо нет денег на что-то дороже палёного «Соверена». Дрянь, а не сигареты.

— Никкалз, я тебя сейчас вышвырну, ты начинаешь бесить.

— Чё не играешь-то, ниггер?

Тугоухий ямаец Рэд, ещё чернее и толще Рассела, со скрипом поворачивается на «ниггера»; Расселу приходится одновременно наливать кому-то пиво, отмахиваться от дыма и показывать жестом, что всё в порядке.

— Трисс просил подменить. Устраивает?

— Покатит. Есть охуенное предложение, Хоббс!

— Нет, я не налью два раза по половине шота.

— Бля, ты даже не дослушал! — Мёрдок сплёвывает под ноги. — Давай ко мне в банду. Мне нужен самый лучший лондонский барабанщик.

Промолчав, Рассел выставляет два стакана — один, чуть сколотый, светится щербиной, — и достаёт из-под стойки скотч, плеснув для себя порцию сока.

Мёрдок одобрительно свистит и, зажав сигарету в пальцах, махом выпивает весь стакан.

— Вот это деловой подход.

— Так с чего тебе сдался Рассел Хоббс?

— А с того, что я обошёл все бары и рестораны Лондона, и нигде нет ударника лучше, чем ниггер у Хоффмана.

— О’кей, спасибо. Я тронут, — криво улыбается Рассел. — Но мне нужны деньги, и я женат. Ты разве сможешь платить?

— Боишься, под замок посажу? — щурится Мёрдок, оскалив кривые зубы, но сразу же ржёт. — Не ссы, не кусаюсь. Работай где хочешь, но играть — только в моей группе.

— И без вариантов?

— Ну, как попрёт.

Рассел помалкивает, пока Мёрдок пьёт второй шот — без отрыва, только по кадыку видно, что глотает, — и подливает себе ещё немного; незваный гость, намекающе потирая пальцами, жадно разглядывает бутылку «Джонни Уокера».

— И сколько участников в твоей банде?

— Я, моя персона и я сам.

— Значит, не пойду. — Взболтав две порции подвалившему заказчику, Рассел прячет алкоголь — от греха подальше. — Пойдут дела в гору, тогда и предлагай.

— Сам припрёшься, Хоббс.

— Легко сказать, тебя хрен отыщешь.

— Да где угодно! В Сассексе, например, или на Ист-Энде. Или у стен Пентонвилля.

— Издеваешься, Никкалз?

Мёрдок курит до самого фильтра, небрежно стряхивая пепел.

— Тебе-то чё?

Громкий, самоуверенный и по-уличному наглый, Мёрдок Никкалз бесит Рассела ровно в той же степени, в какой интересует.

— Эй, ниггер! — Мёрдок, зевнув, наваливается на стойку. — Любишь барабаны?

— Ещё раз скажи здесь «ниггер», и Рэд, — Рассел, набирая монеты на сдачу, не глядя тычет за спину, — сломает тебе нос.

— О’кей, янки. Будешь сам дополнять партии, если пойдёшь со мной.

— Да ну?

— Ты уже семь минут думаешь. Сечёшь, а?

Профиль молодой Елизаветы на двадцати пенсах, кажется, вот-вот начнёт с укором пялиться в анфас, а где-то за столами сбивается с ритма похмельный музыкант, — и Рассел Хоббс, черномазый цвет славной американской нации, всё-таки решается.

— Оставь номер. Позвоню, как закончится смена.