Путем чужого пророчества (гет)

На землю сошла прохлада июльской ночи. Легким сквозняком шевелило тонкие шторы на раскрытом окне, а я лежала в кровати и лениво рассуждала о том, что вселенная чертовски меня любит. Иначе как объяснить невероятное попадание тридцатилетней женщины из России в тело английского ребенка? Не иначе чем вселенским чудом.

Самое странное, что никаких душевных терзаний не чувствовала. Память тела досталась мне в полном объеме, и я вполне осознавала себя Лили Эванс. А воспоминания Маргариты Давыдовой, той, кем прежде была, ощущались тускло, как нечто отстраненное, словно когда-то прочитанная книга или просмотренный фильм.

После некоторого смятения от осознания себя в новом теле, мысль о том, что попала в книжного персонажа и мир магии уже не вызвала особого удивления. Для той силы, что меня сюда определила, нет ничего невозможного, и думать об этом так же бессмысленно, как пересчитывать песчинки на берегу океана, а меня ждут более насущные проблемы. Да и я очень хотела жить, пусть так, в чужом теле. Может, потому и восприняла все так спокойно.

Порадовало, что в этом мире жизнь начиналась гораздо легче, чем в прошлой. Тут, по крайней мере, меня любили, и семейство Эванс не бедствовало. А значит, можно сразу сосредоточиться на более приятных вещах, чем выживание. Хотя Коукворт ничем не отличался от того промышленного города, где я жила в детстве, разве что поменьше.

В прошлой жизни мне «повезло» родиться в многодетной семье последним, одиннадцатым ребенком. Кто мечтает о большой и дружной семье, забудьте — это настоящий кошмар.

Моя «школа жизни» началась задолго до учебы благодаря братьям-сестрам. Отношения не задались с самого начала. Они ревновали, завидуя моему особому положению в семье и как могли пакостили. И, правду сказать, у них был повод злиться.

С двумя первыми сестрами-погодками у нас очень большая разница в возрасте, и мне не пришлось, как им, все детство нянчить остальных детей и помогать матери по хозяйству, вместо того чтобы бегать во дворе, как обычным девчонкам. Не довелось делить одежду с другими. И мальчишки были откровенно недовольны, когда отец покупал младшенькой очередную обновку, когда как восемь сыновей донашивали вещи друг за другом. Благо государство к каждому учебному году обеспечивало нашу семью всем необходимым к школе, и не нужно было думать еще о ранцах и школьных принадлежностях.

Да и мой характер, честно сказать, совсем не подходил этой семье: я отличалась от всех, как божья коровка в пчелином улье. Словно душе при рождении стерли воспоминания о предыдущей благополучной жизни, а ощущения и стремления прошлого оставили.

Безмерно смущалась того, как мы жили, и еще больше мучилась от осознания, что стыжусь своей семьи, словно считаю их хуже себя, хотя родителей очень любила, как и они меня. И пока страдала, по-детски не способная разобраться в этих противоречивых чувствах, остальное семейство считало меня заносчивой гордячкой и презрительно обзывало Королевой Марго.

Особенно я стеснялась нашей многокомнатной квартиры. Отвратительно-запущенной и облезлой, похожей на общежитие, с вышорканными полами и слабым запахом детской мочи, въевшимся за столько лет в доски. Не понимала, как другие могут приводить к нам в гости приятелей. Зачем? Чтобы потом наблюдать презрение в их взглядах? Или мне это от душевных терзаний просто казалось?

Видеть брезгливые взгляды окружающих на свою семью было больно и невыносимо, как и презрительную жалость в свою сторону. Казалось, что все семейство словно сговорилось меня позорить. Почему, ну почему, спрашивала себя все детство, нельзя жить нам втроем с папой и мамой отдельно, в маленькой уютной квартирке с видом на сквер?

Родители выглядели из-за вечной усталости и недосыпа как сильно пьющие, хотя никогда не позволяли себе даже бутылку пива. Они были прекрасными, честными людьми, очень добрыми и щедрыми. Жаль, что им почти нечем было с нами поделиться, кроме искренней заботы. На остальное не хватало ни времени, ни денег.

Мама целыми днями с утра до самой ночи хлопотала по дому, и ей некогда было вникать в детские проблемы. Папа работал на заводе и еще подрабатывал. А мы тем временем росли, как сорняки в поле. Но удивительно, что от такого существования страдала только я. Остальные были вполне довольны своей жизнью и свободой и вряд ли понимали мою тоску и позор.

Помню, как отец каждый день привозил из заводской столовой два огромных бумажных мешка хлеба и булочек, и все торопливо бежали и, отталкивая друг друга, совали туда немытые руки, пытаясь ухватить выпечки побольше, а потом быстро убегали по углам, чтобы съесть добычу, оставляя по дороге осыпавшуюся посыпушку и растаптывая крошки по полу. А вслед несся окрик отца, призывающий поделиться с теми, кому не досталось.

Помню большие пластмассовые тазы с винегретом на Новый год вместо хрустальной лодочки оливье, украшенной помидорной розочкой с листиком петрушки, разномастные клеенки на сдвинутых столах вместо праздничной полотняной скатерти. Вечный запах кислой капусты, словно навеки въевшийся в кожу, и постоянные горы огромных кастрюль и грязной посуды на кухне в облупленной пожелтевшей раковине с подтекающим краном. Всего и не перечислишь.

Когда дети выглядели неопрятно даже в чистом и глаженом, настолько все было застирано.

Когда за столом все галдели и хватали еду, пытаясь нагрести в тарелку побольше, словно их не кормили. Может, потому я и выглядела всегда маленькой и худенькой, что не могла себя пересилить, и пока, не торопясь, ковыряла свой кусок курицы вилкой, стол уже пустел. Да и поведение за столом шумных братьев не добавляло аппетита.

Когда тетрадок и карандашей постоянно не хватало, ведь остальные без зазрения совести их крали из твоей комнаты, пока я была в садике. И не было ни одной вещи, нетронутой и неиспорченной чужими руками.

Братья травили меня методично, жестоко, как могут только озлобленные дети. Отбирали редкие гостинцы, втайне сунутые мне измотанной матерью или сердобольными воспитателями, устраивали темные, ломали игрушки, подкидывали дохлых майских жуков и мышей. Негласное правило запрещало жаловаться родителям, и мне приходилось выкручиваться самой.

Я рано научилась молчать, скрывать свои чувства и держать лицо, строя из себя наивность, а после — мстить, устраивая обидчикам пакости так, чтобы вина и наказание от родителей пали на них. А потом, подслушивая из своей комнаты, радовалась и злорадно улыбалась, когда это случалось.

Научилась стравливать их друг с другом, подкидывая взятые вещи у одного другому.

Могла точно, с первого взгляда, считывать эмоции и манипулировать взрослыми. Признаться, я совсем не подходила своей семье и не могла с этим смириться, больше всего на свете мечтая побыстрее уехать отсюда подальше. И осознавала, что сделаю все, чтобы этого добиться.

Нельзя не признать, мне необычайно везло как на хороших людей, так и на возможности. Может потому, что никогда не требовала от жизни слишком многого или, наоборот, фанатично мечтала только об одном. У меня оказалась феноменальная память. Легко могла спеть песню на любом языке, просто один раз прослушав, даже не понимая смысла. Это оказалось моим спасением.

По специальной программе поддержки многодетных семей я попала в экспериментальный садик-школу. В детском центре нас учили языкам, читать, писать, игре на фортепиано, всячески всесторонне развивали. Мария Викторовна — директор проекта, была восхищена моими успехами. Тем более я была довольно миловидна и без зазрения совести этим пользовалась.

От русской матери я унаследовала чистый правдивый васильковый взгляд и светлую кожу, а от отца татарина — миндалевидный разрез глаз, высокие скулы и черную гриву волос. Взрослые всегда умилялись, глядя на меня, и я мастерски этим пользовалась. Манипулировать одинокими бездетными людьми очень легко, но я делала это неосознанно, интуитивно, как всякий ребенок, желающий выжить и облегчить себе существование.

Благодаря симпатии Марии Викторовны моя жизнь неожиданно сменила направление. Она подняла связи и отправила меня из нашего городишки в Москву, в интернат для одаренных детей. В то время было модно бывшим бандитам организовывать благотворительные фонды, становиться меценатами, вот она и постаралась подложить мое досье нужному человеку. Дай вселенная здоровья ей и Николаю Олеговичу, которого я никогда не видела, за их заботу.

Последующие годы стали самым сложным, но интересным временем в моей жизни. Учеба, практика, проекты, факультативы, позже добавилась подработка — вкалывала как проклятая, вкладывая в будущее, обзаводилась нужными знакомствами, приглядывалась к окружающим, училась находить подход к каждому. Шла к цели, только чтобы не возвращаться обратно.

Мне хотелось достичь всего своим умом и упорством, а не повиснуть, как многие красивые девчонки, на богатом мужчине и стать зависимой от его воли и желаний. И пока другие получали все без труда, я рвала жилы, чтобы выбиться в люди и стать кем-то.

Лучше всего мне удавались точные науки — исключительная память пригодилась как нельзя кстати. Но я всерьез увлеклась французским языком, планируя сделать карьеру переводчика, а для души занималась музыкой. Нас даже возили на междугородные конкурсы, а на лето отправляли в детские здравницы. Побывала в Болгарии и несколько раз в «Артеке».

После мне снова повезло. Я впервые искренне влюбилась и даже не думала о том, что он женат или богат, просто наслаждалась жизнью, чувствами и новыми ощущениями, ранее незнакомыми.

Любовь, правда, быстро прошла у нас обоих, у него от пресыщения, у меня от разочарования, но маленькая квартира в Москве осталась. Я не настолько горда и не стала отказываться от его прощального подарка. Конечно, очень переживала первое время после нашего расставания. Но, подумав, пришла к выводу, что было бы гораздо хуже, покажи он мне свое истинное лицо после того, как моя первая восторженная влюбленность перешла бы в настоящую любовь.

Так что мы сохранили хорошие отношения, а после получения диплома он устроил меня в одну крупную фирму к своему знакомому секретарем-переводчиком, где я проработала пять лет. Когда Дмитрий Петрович, мой патрон, ушел из совета директоров, передав дела сыну, то взял меня с собой. С тех пор я почти шесть лет жила у него. И это совсем не то, о чем вы подумали.

Дмитрию Петровичу на тот момент было шестьдесят три года. За два года до этого он потерял горячо любимую жену, с которой прожил тридцать пять лет. Жениться больше не планировал, но ему требовалась симпатичная компаньонка для появления на публичных мероприятиях и ведения его дел. А все девушки, несмотря на его немолодой возраст, вешались на шею и строили матримониальные планы. Меня он выбрал за профессионализм и серьезность.

— Ты умная девушка, Марго, и знаешь, чего хочешь, — приговаривал он, покровительственно похлопывая меня по руке, — ты мне как дочь и единственная, кому не нужны мои деньги. Я могу тебе доверять.

Мне действительно не нужны были его деньги, вполне хватало весьма приличного оклада. Я больше ценила свободу и безопасность, что обрела рядом с ним. Сопровождая патрона в поездках, побывала во многих странах, жила в его особняке, выполняя обязанности личного секретаря.

Дмитрий Петрович задумал писать мемуары, — ведь он, как оказалось, выходец из древнего рода, а в их доме с детства бывали интересные люди: актеры, писатели, музыканты, ученые. А я помогала ему оформлять и печатать тексты его воспоминаний, отбирать фотографии и письма, — готовить будущую книгу к изданию.

Замуж так и не вышла. Пока училась, мне было совсем не до любви, а за те годы, что работала в фирме, у меня, конечно, случались романы, но долго не длились. Признаться, боялась отношений, возможного появления детей и зависимости от другого человека, пусть и любимого. Негативные впечатления о детстве и семье все еще стояли перед глазами. И мужчин вовсе не устраивали мое безразличие к домашним делам и неуемная тяга к работе, они не желали меня с ней делить, а я упорно делала карьеру. Да и такого сильного чувства, как моя первая любовь, больше не испытывала. А с возрастом и вовсе стала несколько цинична и прагматична. Так что — не срослось.

Меня вполне устраивали необременительный флирт, комплименты и внимание красивых мужчин, ухаживания и мимолетные связи. Тем более что патрон никогда не контролировал мою личную жизнь и даже сам настаивал, чтобы я не сидела в четырех стенах в свободное время, а развлекалась. Но не отрицала, что несколько позже, когда моя работа с мистером Авдуловым закончится, вполне могу создать семью, и даже, годам к сорока, завести ребенка — в жизни все случается. Но, видимо, у судьбы были на меня свои планы.

Домой, в свой родной город, наведалась только раз, но это не принесло удовольствия никому из нас, только неловкость и полное ощущение нереальности. Не могла осознать, что эти незнакомцы — мои родители, братья, сестры, племянники. Родители откровенно не знали, как себя со мной вести, о чем разговаривать, робели, словно я вовсе не их дочь. Поэтому стала просто переводить матери деньги. Это устроило всех.

Моя жизнь оборвалась внезапно. Последнее, что помню — мы с боссом возвращались частным рейсом из Франции. Учитывая, что пришла в себя в этом теле, до места мы, видимо, не долетели…