Имя Тора (джен)

Он увидел его в первый раз не во сне — в синих сумерках, будто призрака на пороге дома, бревенчатого и неказистого. Рванулся, оскальзываясь на булыжниках, силясь сглотнуть перехваченным горлом и задыхаясь до слёз... Не успел. Руки схватили воздух — трепещущий сгусток проклятого белёсого тумана, ползущего из низин. В Асгарде туманов не было, здесь же всё затапливала гнетущая сырость.

Тогда он заперся первый раз.

Стража постучался, шебурша под дверью: «Тор, ужин, Тор, люди ждут, им важно, что ты с ними...» Тор послал его двумя краткими непечатными словами. Постоял, вжимаясь лбом в прохладную притолоку, гладкую, с запахом смолы. Удаляющиеся шаги хрустели в тишине — Стража всегда понимал ситуацию правильно. Жаль, что не всю и не до конца.

Издалека едва доносились голоса и звон посуды — люди собрались на общий ужин у костра. Милая традиция, важная для тех, кто остался без дома. Умница Валькирия, настояла, объяснила, контролировала... Сплачивала народ, как могла.

Тор не был «народом».

Он был братом. Всегда. А теперь — больше нет.

Живот скрутила резкая, как от тошноты, боль. Тор с силой врезал кулаком по стене раз, другой, сбивая костяшки в кровь. Цветные пятна полыхнули на сетчатке глаз, боль прошила руку до плеча.

Слишком мягко. Слишком мало.

Слишком мало для того, кто этими самыми руками практически послал брата на смерть, и плевать, кто там и как оказался, кто и что говорил... А говорил он, Тор. Обидно, зло и жестоко.

А Локи говорил — ясно, точно и искренне. Тор же видел. Он чувствовал. Он... проклятье! Он не забудет, не забудет до смерти, как не простит себе никогда. Он... должен искупить. Но это невозможно. Невозможно же? Для бога. Какая глупость: бессильный бог. А ведь Локи никогда не сдавался.

Тор закрыл глаза и нащупал кинжал на поясе. Кинжал из тех, какие носил Локи. Бесконечно любил, начищал до зеркальной чистоты, метал с разворота, с колена, не глядя и так, что хотелось петь в такт острому мельканию лезвий.

Хороший кинжал, правильный. Он лёг в руку как родной. Тор провёл пальцем по клинку, упиваясь ноющей болью от пореза. Прислонился к стене и тяжело осел вниз. Рванул рубаху на животе, оголяя кожу — в шрамах, но белую, как у женщины. Локи дразнил, помнится: «Ты как девица, даже краснеешь чуть что, и кудри твои золотые, девчачьи...» Тор обижался до клокочущей ярости в горле, а Локи смеялся заливисто, как мальчишка. И вовсе не зло. Почему он раньше не замечал, что не зло?

Тор уставился на золотистый пушок под пупком — дорожку, уходящую под резинку штанов. На пробу провёл кончиком кинжала вдоль, стиснул зубы, глядя на проступающие капли крови. И повернул клинок плашмя.

Вонзил под кожу — одним махом, охнув от горячечной боли. Зажмурился и поддел кровавый лоскут, сдирая медленно, глубоко, с мясом, и распахнул глаза, задыхаясь. Это было выше его сил.

Он это заслужил.

Тор сильнее сжал зубы. Напряг кисть, чтоб не тряслась, и заставил себя смотреть, как чистый стальной клинок вспарывает блестящие, как желе, подрагивающие мышцы. Это всё он — кусок мяса, туша с костями, непонятно зачем получившая шанс дышать, говорить, жить.

А Локи — прекрасный, изящный, сверкающий Локи — исчез.

С глухим рыком Тор полоснул себя по животу и зажмурился. Солёные слёзы обожгли щёки. В горле стоял комок, и Тор хватал воздух ртом, силясь открыть глаза, чтобы видеть, видеть, как рассекает сверкающий словно сам Локи клинок — трепещущий комок мышц. Проклятая жизнь. Проклятый Танос. Проклятое одиночество. Тор выгнулся дугой, дрожа от боли и отчаяния.

«Локи, брат мой, прости. Умоляю, если сможешь, прости меня там, где ты есть сейчас. Слышишь? Пожалуйста, ты же слышишь всегда. Я готов сцедить свою кровь по капле, если бы это вернуло тебя».

Багровые дорожки поползли по светлым доскам, сплетаясь в узор. От боли помутилось в голове. Тор врезался затылком в стену, и под веками полыхнуло красным, а затем рухнула темнота.

...И невесомость. Он будто парил в нигде, в черноте с серебристым отливом, она таяла, истончаясь, как земные сумерки, и Тор видел, видел его...

Он протянул к нему руки.

Локи улыбнулся. Чуть заметно, тонко и грустно. Он был совершенно обнажён, беззащитный и сотканный из тумана — только плащ мягкой грудой вился у ног. Плащ зелёный, как глаза Локи.

Тор хотел шагнуть ближе и не смог. Он увяз в серой мгле и рухнул на колени — но всё равно тянулся, полз, смаргивая жгучую влагу с ресниц, шатаясь от раздирающей боли в животе — и не видя, что оставляет в тумане багровый след. Тор запнулся, поскользнувшись в собственной крови. Колени скользили, липкие, пахнущие металлом, вспоротый живот влажно блестел, как разделанная туша животного.

Тор согнулся в приступе дурноты.

Он ничего, ничего не может сделать нормально. Ни сдохнуть, ни дотронуться до брата даже здесь, в прозрачном "нигде" — да тот и сам не захочет. После всего, что Тор сказал и сделал. И не сделал.

Прохладная ткань скользнула по щеке. Тор вздрогнул всем телом и замер, забыв, как дышать. Перед лицом скользнули знакомые тонкие пальцы, деловито завернули в плащ. Зелёный цвет успокаивал, обещал уют и тепло.

Под рёбрами заныло горячо и остро. Как в забытьи, Тор качнулся вперёд, подчиняясь нежным и властным рукам. Он ощутил под лицом гладкую кожу, пахнущую до головокружения знакомо, и отчаянно заморгал, вырываясь, чтобы хоть взглянуть, увериться, спросить...

Тщетно. Его решительно удержали, бережно укутали и прижали к груди. Тор затих, немея от сладкого до жути чувства: под щекой мерно, глухо билось сердце.

Сердце Локи.

Разодранный живот ощущался сгустком жара, и Тор чуял, как жизнь по капле вытекает из него, пропитывая плащ и полупрозрачные туманные руки. Руки держали его крепко — как тогда, на корабле, когда короткое «Я здесь» ещё отдавалось в ушах, и они с Локи впервые обнимали друг друга по-настоящему.

Тор смежил веки, растворяясь в завораживающем биении пульса такого близкого, обманчиво живого тела в своих объятиях. А когда открыл глаза и хотел сильнее обнять в ответ — понял, что не чувствует рук. Не чувствует вообще ничего, кроме родного пульса под щекой и неожиданно горячих ладоней-печатей на плечах.

Призрачно-туманная кожа Локи налилась живой теплотой.

Тор опустил глаза и медленно улыбнулся непослушными губами: его кровь исчезала с плаща, впитываясь в бледное обнажённое тело. Ткань слегка сползла, открывая изодранные мышцы живота. Тор помнил, как в одном месте провернул кинжал, и маслянистые кишки кровоточили, как змеи, с которых заживо снял шкуру. Теперь же кровавое месиво выцвело, как земной пластик на солнце. Будто вся жизнь передалась по капле в чужое тело.

Нет, в родное. В тело брата.

Тор попытался улыбнуться шире, но рот свело в морозной судороге. Он знал, что улыбается жутко, как оскаленный волк, и знал, что Локи оценит причину.

Как всегда ценил его навыки.

Тор никогда не был силён в магии, но хорошо управлялся с оружием. Сегодня он нашёл ему единственно верное применение и ни о чём не жалел.

В голове разливалась блаженная пустота. Тягучий гул пульса отдавался набатом, перекатывался туда-сюда, ширился, заполняя пространство, пока не оглушил, взрываясь ослепительной белизной.

Где-то на краю сознания показалось, что прохладные губы прижались ко лбу нежным и долгим поцелуем. По всему телу прошла неожиданно ощутимая дрожь.

* * *

— Он не вышел к завтраку.

Валькирия нервно постукивала каблуком по булыжнику.

— Вчера отказался от ужина. Ломаем дверь, — Стража надавил плечом на деревянную створку. Та с треском поддалась и рухнула в полумрак.

Стража шагнул внутрь и согнулся, зажимая нос. Валькирия сунулась следом и тоже застыла, сглатывая: пол и стены были измазаны кровью, будто здесь резвился пьяный вампир. От душного запаха мутило.

У стены валялась липкая чёрно-зелёная груда. Валькирия брезгливо потянула двумя пальцами и закашлялась. Стража замер: этот плащ они привыкли видеть совсем в другом виде.

И думали, что не увидят никогда.

— Где Тор?

— Я поищу, — Стража рванул на второй этаж, оставляя багровые следы на ступенях.

Валькирия внимательно огляделась, прищурившись. В хаосе кровавых пятен чудилось что-то знакомое. Валькирия бросила плащ и пошла вдоль стены, стараясь охватить взглядом всю комнату сразу. Что-то царапнуло сердце. Валькирия закрыла глаза, чтобы обновить восприятие, а когда распахнула вновь — дыхание выбило из лёгких.

Это были руны. Кольцо из самых опасных рун, с которыми сумел бы управиться только один человек, но никогда не помыслил бы, что способен. А раз теперь решился, то искать его бесполезно. Вольно или невольно, он совершил выбор, который отменить нельзя.

«Турисаз». Огонь, оружие, отчаяние — шип, клинок, который разит без промаха. Тор чего-то захотел настолько сильно, что воззвал к древней магии, вряд ли понимая, что делает.

Светлый, добродушный вояка Тор, приятель Валькирии, на это не осмелился бы никогда. Он оставил магию для Локи и забавлялся лишь с оружием.

Но Тор, которого загнали в угол, совершил нечто великое. И безжалостное. Достойное своего отца... воина. Жертва. Перерождение. Новое начало. «Турисаз».

Валькирия прикрыла веки. Сквозь ресницы ей на миг почудился блеск северного сияния, холодом окативший комнату, а за спиной будто развернулись крылья. Звон доспехов эхом вздохнул вдалеке. Валькирия вскинула руку, отдавая честь воину, соратнику и другу.

… А когда открыла глаза, то на миг лишилась дыхания: крови не было. Ни пятнышка.

Выскобленные светлые половицы сверкали на солнце.

* * *

Полосатый рыжий гигант заслонял черноту космоса, как Луна-переросток. Вокруг не было ничего, кроме камня и льда. Поверхность бугрилась кольцевыми горными кряжами — как кольца дерева вокруг центра-кратера, похожего на амфитеатр.

В центре сверкал сгусток синего инея, в котором угадывались две фигуры. Одна баюкала на коленях другую, а может, это лишь причудливая игра света отражалась на фотоэлементах космического аппарата.

Приборы равнодушно сделали снимки кольцевых образований вокруг кратеров — Асгарда и Вальгаллы. Аппарат продолжил путь мимо безжизненной Каллисто, спутника Юпитера. Беспощадное солнце заливало горные долины внизу.

Иней в глубине кратера-Асгарда пошёл едва заметными трещинами. В солнечных лучах над ним будто вызолотилось сияние, похожее на шпиль.