Докторские заботы (джен)

— Товарищ полковник, старший лейтенант Белов по вашему приказанию прибыл! — бодро отрапортовал я и преданно посмотрел на командира нашей бригады.

Комбриг оторвался от бумаг, сунул ручку в стакан, поднял на меня тяжелый взгляд и медленно произнес:

— Почему, лейтенант, ты рядового Абаева до сих пор в лазарете держишь? Он должен быть в батальоне.

«Как же он меня достал с этим Абаевым, — затосковал я. — Парня серьезно лечить надо. Не дай бог, опять по голове двинут, а я крайним буду».

— Товарищ полковник, рядового необходимо отправить в госпиталь, пролечить и комиссовать. Я вам докладывал, после драки и удара по голове у Абаева обнаружилась вялотекущая шизофрения. Вероятно, были предпосылки, но не проявлялись, поэтому медкомиссию во время призыва пройти смог, а сейчас...

— Ты вот что, — перебил меня командир, — зови его сюда.

Мысленно чертыхнувшись, я вышел за дверь и послал за солдатом.

...Абаев стоял посреди кабинета и флегматично смотрел куда-то поверх головы полковника: то ли на портрет президента, то ли на часы, висящие немного ниже слева.

Рядом за соседним столом шелестел бумагами Сергеич, наш замполит, но его занятый вид меня не обманывал. Судя по легкой ухмылке и взгляду, которым он одарил сначала меня, а потом командира, Сергеич знал или догадывался, что сейчас произойдет, и явно предвкушал что-то интересное. Кошкой заскребли нехорошие предчувствия.

Комбриг тем временем оглядел рядового с головы до ног, потребовал выпрямиться и подтянуть ремень. Чуть с запозданием и с тем же отсутствующим видом Абаев выполнил команду. Он сейчас почти все время такой, заторможенный. Ладно бы только это, хуже, если его внезапно переклинивало и он начинал совершать странные поступки и нести нелепицу. Окончательно я убедился, что у солдата не все в порядке с головой, когда при сдаче техники он поджег бензин рядом с открытой канистрой. Хорошо, что бензин в канистре не вспыхнул и никто не пострадал. На вопрос: «Зачем ты это сделал?», он ответил, что «горит красиво»! Даже для симулянта это был перебор!

Полковник, закончив с разглядыванием, откинулся на спинку стула и, сдвинув брови, с самым серьезным видом потребовал:

— Так, рядовой, ответь мне на такой вопрос. Сколько будет три плюс два?

Я едва не подавился воздухом, а на лице Абаева флегматичность сменилась безмерным удивлением, он растерянно ответил:

— Пять, товарищ полковник.

— А семью восемь?

— Пятьдесят шесть.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, товарищ полковник.

— Какой сегодня день?

— Восьмое августа...

Задав еще несколько подобных вопросов, на мой взгляд, совершенно ненужных и бестолковых, комбриг наконец успокоился и скомандовал:

— Достаточно, можешь идти. Свободен!

Только солдат вышел за дверь, как полковник посмотрел на меня и недовольно высказал:

— Что ты мне, лейтенант, голову морочишь? Он нормальный.

Все еще на что-то надеясь, я попытался достучаться до здравого командирского смысла:

— Товарищ полковник, не стоит путать дебилизм и шизофрению. Сталин, говорят, был шизофреником, Ньютон вообще был гением, но тоже страдал шизофренией, голоса в голове слышал...

— Довольно, лейтенант, — припечатал комбриг и задумался.

Я скосил взгляд на замполита в надежде на поддержку. Но Сергеич слегка качнул головой, показывая, что дальнейшие уговоры будут бесполезны. Я совсем приуныл и с ностальгией вспомнил Батю, которого наша часть три месяца назад проводила на пенсию. Мировой был мужик, строгий, жесткий, но справедливый и, самое главное, умный. Батю уважали. Нового же командира в бригаде не любили, откровенно опасались, тихо ненавидели за самодурство и так же тихо высмеивали. Он мог легко послать подчиненного, невзирая на звание, возраст и половую принадлежность. Уж насколько в армии привычные к ругани, но здесь он явно перегибал палку. Впрочем, про себя самого комбриг тоже не стеснялся высказываться. Как-то раз на построении так прямо и заявил во всеуслышание: «Я такое же дерьмо, как и вы все, только немного получше!» Симпатии, естественно, это ни у кого не вызвало.

Задумчивость на лице полковника отражалась минут пять, наверное. Потом он выдал:

— Хм... да-а. А ведь у меня тоже, получается, шизофрения, и я этого не скрываю! Мы еще не решили на счет Абаева, свободен!

Я с полной головой нецензурных мыслей буквально выскочил из штаба и, пока шел до лазарета, все никак не мог успокоиться, костеря на чем свет нового командира. Ну что тут решать-то? В госпиталь надо солдата, в госпиталь! И начмед сейчас, как назло, в отпуске и, хитрож... мудрый такой, недоступен.

В своем кабинете я плюхнулся за стол и какое-то время просто сидел, обхватив голову руками. Решил, что буду держать солдата в лазарете до последнего, а потом или до Борисыча дозвонюсь, или Сергеич что-нибудь сделает, как и обещал, или, вдруг повезет, командир все-таки даст «добро».

Я наконец успокоился. И засмеялся:

— Ну, надо же... шизофреник он... Командир, емае!

Вот интересно, он под «мы» имел в виду только себя или все же себя и Сергеича, своего заместителя?