Пепел (джен)

Резкие и отрывистые линии татуировок искажаются, когда он пренебрежительно кривит губы в ядовитой усмешке, обнажая острые клыки, и лениво осматривает меня с ног до головы. Медленно, понимающе щурится, едва заметно клацнув зубами, когда замечает разодранную кожу на запястьях, что надёжно скрывают грубую вязь диковинных рун.

Не человек, а…

Неторопливо и надменно склоняет голову, признавая силу северного воина, а с губ срывается тихое и отчётливое:

«Победа или смерть».

Выбор сделан, и нет пути назад.

Усмехаюсь, когда он издевательски-резко вскидывает голову, словно царственный лев, вышедший на охоту, и притягивает внимание к роскошной и пышной гриве волос, туго стянутых кожаным ремешком, но, несмотря ни на что, волнами спадающих на широкие плечи. Он уже давно отплатил свой долг рождения, проливая невинную кровь, однако всё равно оставил их нетронутыми, словно предупреждая о своей нечеловеческой силе.

Многочисленные и крошечные чешуйчатые пластины ярко сверкают под сиянием местного солнца, ослепляя и образуя переменчивые узоры на бледной коже впалых ланит и острых скул, горько напоминающих своим потусторонним светом нечто, до тьмы в глазах смертоносно ядовитое.

Зверь...

Но едва заметное грубое клеймо среди бесчисленных вязей замысловатых татуировок махом перечёркивает все его заслуги.

Осуждённый на казнь.

Посмевший устроить переворот, восстав против власти и покусившись на право собственного вождя, ведь был сильнейшим среди них.

Берсерки всегда мечтали иметь настоящую силу, но лишь некоторые из них оказывались достойны её — люди с крупицей драконьей крови внутри.

Он был именно им.

И ему дали отвоевать жизни: свою и своих людей.

На их теле, скрытом под прочной кожей доспехов, нет ни единого волоска, ни единого намёка на презираемые ими слабость и трусость, а их бледная кожа покрыта ветвистым узором многочисленных шрамов.

Они — сильнейшие из обычных людей.

На губах расцветает безумная улыбка.

Резко перехожу на бег, попутно замечая, что их лидер всего чуточку, но быстрее своих людей. Это почти незаметно: лишь несколько более широкий шаг, лишь несколько более высокий рост, но мне многого и не нужно.

Без единого сопротивления и не чувствуя никаких неудобств, он резко поднимает свой величественный двуручный меч, явно желая нанести сокрушительный, без лишних изысков удар.

Но он не знает — против кого вышел, а такие здесь долго не живут.

Они налетают друг на друга.

Два тонких, гибких, казавшихся такими хрупкими клинка сталкиваются с тяжелым мечом, жёстко оплетают, останавливая.

Молниеносный шаг в сторону — чуть влево — и поворот вокруг своей оси. А острые, невероятно прочные клинки из закалённой стали сдвигаются, и его меч, по-прежнему зажатый между ними, просто соскальзывает. Его плавно поводит, утягивая весом собственного клинка, а я привычно разворачиваю норлы в стороны. Одна половина норлы — левая рука — остаётся блокировать возможный удар, если ему вдруг удастся остановить движение, а правая уже привычным движением пальцев переворачивает рукоять в обратный хват. Толкаю лёгкий клинок назад над своим плечом, туда, где должна находиться шея мужчины.

Увернуться ему не успеть.

Сталь проходит над плечом, распоров лишь воздух.

Слишком быстрые…

Двое воинов подбегают к нам почти одновременно, я же затылком чувствую обжигающе-жаркую волну воздуха за спиной и характерный свист стремительно приближающегося меча.

А лидер, что передо мной, мгновенно атакует.

И есть лишь доля секунды, чтобы соединить рукояти норлы, щёлкнув хитрым замком, и крутануть получившийся шест, разворачивая перед собой сверкающий тонкой паутиной щит, чтобы, натолкнувшись на призрачно-плотную защиту, отбросить в сторону меч зверя.

Неукротимые…

И нет больше ни секунды, чтобы отразить удар, который сейчас обрушится сзади.

Привычно делаю сальто в сторону — просто прыжок через голову, не касаясь руками земли — ухожу с траектории возможного удара, занимая такую позицию, чтобы все противники оказались с одной стороны.

Такое призрачно-ускользающее преимущество.

Приземляюсь на ноги, еще в воздухе развернувшись лицом к своим соперникам, и вновь размыкаю норлу на два клинка.

Они нападают одновременно.

Свирепые…

Серебряная паутина клинков, налетающих друг на друга, сталкивающихся скользящими лезвиями. Фигуры мужчин, закованные в плотные доспехи. Высокие, огромные, невероятно быстрые. Плотным кольцом. И не могут сомкнуться.

Им остаётся сделать всего один шаг, но я не позволяю, обжигая сильнее пламени.

Мои клинки плетут немыслимый узор, каждую секунду меняя направление, успевая не только отражать удары трёх мужчин, но ещё и атаковать, проскальзывая между их мечей, находя щели в, казалось бы, непробиваемой обороне. Ни секунду не стою на месте, двигаюсь, перетекая из стойки в стойку. Отклоняюсь, пропуская удары над собой, подпрыгиваю, перекатываясь по песку и вновь поднимаясь на ноги еще до того, как они успевают понять, что я упала.

Мне не вырваться из зажавшего кольца. Но и им его пока не сомкнуть.

Он даже не вскрикивает, когда я наношу удар.

Лишь выпускает меч из непроизвольно разжавшихся пальцев, ведь держать его в руке он больше не в состоянии.

Падаю вниз, пропуская чей-то меч над собой, и кувырком перекатываюсь под ноги воина, не подымаясь, прямо с земли двумя мечами сразу крест-накрест рассекаю стальные пластинки доспехов, толстую кожу штанов, человеческую плоть, кость, хрустнувшую под клинками.

Он не чувствует боли, однако прекрасно понимает, что это конец.

В его глазах нет первобытной ярости, лишь безмолвная просьба, отказать в которой я не в состоянии.

Шагаю к благодарно прикрывшему глаза мужчине и с размаху вертикально вонзаю клинок в его грудь. Он проходит меж стальных пластинок, меж ребер, пронзив яростно бьющееся сердце.

Он умирает как истинный воин.

Неутолимые…

Лидер налетает, словно неукротимый вихрь.

Перетекаю в сторону, косым замахом отбив его меч.

И ещё их снова оказывается двое.

Отступаю от лидера, разворачиваясь лицом ко второму воину. Меч в двуручном хвате поднят над головой. Отличный получится удар, когда он его завершит — мне не устоять, но прямо сейчас он непозволительно полностью раскрылся.

Однако он слишком далеко.

Не дотянуться.

А когда он окажется ближе, будет уже поздно.

Разворачиваюсь, шагая навстречу, а руки, не дожидаясь приказа разума, действуют сами, ведь нужно лишь соединить клинки вместе, щёлкнув хитрым замком в рукояти, и схватить холодный металл совсем вплотную к лезвию, толкая вперёд, как шест или копье.

Всё верно.

Этого оказывается достаточно.

И снова, как в самом начале боя, ощущение приближающегося удара за спиной.

Перекидываю норлу в левую руку, крутанув её вокруг запястья и одновременно шагнув назад — навстречу смерти, ведь я могу просто налететь на несущийся навстречу меч. Но если не сделать этого, не сбить противника с рассчитанного им удара, у него останется слишком много времени, чтобы подумать, чтобы изменить траекторию.

А собственная рука уже закидывает норлу за плечо, положив ее на спину — поперек обрушившегося меча.

Сталь по стали.

Неукротимый...

Громко шипя, жёстко перекатываюсь, отлетая и оставляя кровавый след на обжигающе-горячем песке, для хищника, идущего за мной и желающего своей тёмной душой лишь одного.

Просто убить.

«Только неудачники просят о жизни, проиграв бой…. Вместо того, чтобы принять поражение, после которого должен был умереть».

Тихий, необычайно низкий голос в голове преисполнен холодной безжалостной ярости и лязгает сталью, а жёсткая усмешка набатом стучит где-то в сознании, оглушая, ведь…

…он разочарован.

И почему-то именно это бьёт по гордости больнее всего.

Чёрствый песок впивается в нежную кожу, отрезвляя, и хриплый непроизвольный стон вырывается из горла, когда я, опираясь на ушедшие в землю клинки, медленно встаю на отчаянно дрожащие ноги. Вскидываю голову, чувствуя, как горячая кровь медленно стекает по подбородку, и упрямо сжимаю рукоять верных клинков. Смотрю прямо в глаза, когда он поднимает свой меч, чтобы нанести последний сокрушительный удар.

Пусть он запомнит мой взгляд.

Однако неестественно резкий порыв ветра приносит с собой прохладу дикого Севера, обжигая могильным холодом, яростно закручиваясь в невидимые человеческому глазу смертельные жгуты. Непроглядная толща пыли неукротимым вихрем взвинчивается вверх, словно толстая стена, непробиваемым изваянием скрывая нас двоих от чужих глаз, а какой-то неясный смазанный силуэт, до этого скрывавшийся в толстой завесе песка, проносится прямо перед глазами, яростно набрасываясь на врага.

Он падает резко и неожиданно.

Длинные угольные волосы путаются в сухом песке, завязываясь в грязные колтуны, а зрачок на ярком, сияющем безудержным огнём янтаре стремительно сужается в узкую трепещущую щелку. Рот врага приоткрывается в прерывистом вздохе, а грудь отчётливо стискивают невидимые путы, от чего пальцы белеют прямо на глазах.

И словно в болезненном бреду, сквозь гущу золотистой пыли я замечаю, как рука в роскошно-чёрных перчатках стремительно и жёстко сжимается в кулак.

Над резко затихшей ареной проносится будоражащий разгорячённую кровь вой.

Он отчаянно кричит, захлёбываясь собственным истошным воплем, яростно сжимая мощную шею и острыми когтями сдирая раскрасневшуюся от опадающей на землю жидкости кожу. Нечто древнее и смертоносное витает в напряжённом воздухе, и я неосознанно делаю шаг назад, покрепче перехватывая клинок. В иссохшем горле неожиданно появляется комок противной горечи, и я приподнимаю губу в искажённом болью оскале, внимательно наблюдая, как мой противник извивается в пыли, терзая свою грудь и шею, будто на них надеты невидимые глазу смертельные путы.

Всё выглядит так знакомо, но так неожиданно отчётливо.

Словно я вернулась во времена, когда сама терзала свой ошейник.

Резко вздрагиваю, когда хриплый крик превращается в утробный звериный вой. Буквально вижу, как что-то ломается в его тускнеющих глазах, словно нарочно сделанный надлом на хрупком стержне. Ярким адским пламенем вспыхивает его развороченная в агонии грудь, стремительно распространяясь по всему телу, по пульсирующим от предстоящей смерти венам; тошнотворный запах заживо горящей плоти вынуждает задыхаться от пронизывающего воздух терпкого дыма. Глаза непроизвольно начинают слезиться, а белёсый пепел оседает на тёмном песке, и я вижу, чувствую и отчётливо слышу, как наполовину сожжённые кости ломаются с сочным хрустом, обломками растворяясь в безудержном пламени. Тёмно-фиолетовая огнестойкая чешуя пробивается сквозь губительный огонь, потрескивая белоснежными молниями вдоль всего тела. Лицо неузнаваемо вытягивается, а длинные, острые, изогнутые клыки пробиваются сквозь алые дёсны. Существо издаёт нечеловеческий вопль, когда два широких чешуйчатых крыла со смертоносными когтями на концах распахиваются в небо, оставляя после себя текущую алую жидкость с отчётливым оттенком палёного железа.

О нет…

Чувствую, как собственные руки начинают заметно дрожать, и заставляю силой их успокоиться, смотря, как трепещущее белоснежное пламя затихает в уголках длинной и острой продолговатой кроны чёрных рогов.

И он резко открывает яркие янтарные глаза, издавая оглушительный рёв неукротимого в своей стихийности существа.

В его глазах лишь безумие.

И ничего более.

И словно в полузабытом из-за долгого времени сне, чужое сознание перехватывает безграничный контроль над собственным телом, без жалости и сожаления нанося до невообразимости точный удар, раздирая непробиваемую чешую, хрустнувшие кости и окропляя холодную сталь обжигающе-жгучей кровью…

Это конец.

Вдыхаю тяжёлый удушливый воздух, всем телом ощущая, как чужеродная энергия просачивается прямо в душу, обволакивая невидимым, но неразрушимым коконом, сливается с неукротимым пламенем в сердце.

А ослепительно-белая ткань издевательски-ярко сверкает под обжигающим светом южного солнца, резко контрастируя с роскошными угольно-чёрными перчатками из шкуры ночной фурии, скрывающими светлую кожу до обманчиво-хрупких запястий.

Он дарит мне…

…свободу.