Пепел (джен)

— Столько лет скрывать свою разумность… и ради чего?

Он медленно изгибает губы в довольной улыбке, растягивая слова, а тёмная, почти чёрная радужка его глаз сверкает, отражаясь во всполохе пламени одной-единственной свечи.

Люди боятся темноты, но только не он.

— Молчишь, — он утвердительно кивает с едва заметной усмешкой, — впрочем, как всегда.

Он ею наслаждается.

Задумчиво барабанит пальцами по гладкой поверхности стола, коршуном следя за обжигающим танцем огня, но спустя секунду тягостно хмурится, а черты лица искажаются от скрытой, но оттого не менее терпимой, боли. Горько скривившись, грубо вздёргивает высокий и жёсткий воротник белой рубашки, скрывая ужасающе неестественные светлые отметины, до безобразия заметные на тёмной коже.

Ведь во тьме не видно чужих шрамов.

— У тебя чертовски опасный покровитель, детка.

Резко и нетерпеливо, словно гончая, взявшая след, подаюсь вперёд, не обращая внимания на то, как бинты жёстко сдавливают тело, и лишь внимательно слежу, как чужая кожа натягивается, а переменчивые линии от острых когтей искажаются при каждом его движении.

Смотрю прямо в глаза, видя невидимое.

А его взгляд медленно и необратимо стекленеет, застывая от дикого, первобытного ужаса.

Он словно искусный художник, медленно, будто кистью, с излишней нечеловеческой жестокостью рисует ветвистые узоры, а нежная кожа без сопротивления распахивается под лёгкими, чёткими, до болезненной грубости ровными, размеренными и до невозможности выверенными движениями и, раскрываясь, являет гордому хищнику самое нутро.

Поспешно опомнившись, он изгибает длинные тонкие губы в натянутой, мёртвой улыбке.

— Кто?

Торжествующе и болезненно криво ухмыляется, заливаясь вкрадчивым, едва слышным смехом.

— Надо же, кто-то наконец-то заговорил…

Я сдавленно хриплю, задыхаясь от царапающего глотку кашля, и впиваюсь пальцами в дорогое дерево, оставляя едва заметные борозды на лакированной поверхности, ведь я намеренно ослушалась его.

— Но-но, девочка, — играючи покачивает он пальцем у самого носа, — не так быстро.

«Молчи как можно тише», — почти просьба — мягкая и ласковая, тёплым бархатом соскальзывающая с губ; почти приказ — чёткий, жёсткий и безжалостный, сухо срывающийся с губ. Поразительная антиномия.

Плевать.

Резко отшатнувшись, я нарочито старательно слежу за каждым движением.

Его тёмная кожа будто поглощает весь свет, пока он с некой ленцой встаёт со своего места и, изучая, обходит меня по кругу.

Словно видит впервые.

Стремительно отходит, замирая, и бедром опирается о массивный, роскошный стол с искусной резьбой, что повествует историю нашего мира, слишком сильно выделяясь среди голых стен.

Устало прикрыв глаза, ожесточённо трёт переносицу.

И… останавливается.

Непонимающе хмурится, замечая древние руны, медленно и неторопливо скользящие по коже, что нежно, почти жалостно, обхватывают уже сотню раз изломанные временем запястья.

— Подойди, — говорит он тихо и доброжелательно, да вот только в голосе проскакивает едва слышная сталь, царапающая слух.

Я молчу, ведь и так произнесла за этот день больше, чем за все пять лет рабства.

Он издевательски кривит тонкие губы в усмешке и довольно произносит:

— Я должен вернуть тебе свободу до заката. А сейчас… ты полностью в моей власти.

Он расстёгивает маленькие пуговицы, демонстрируя ничем не примечательный браслет из многочисленных тонких ремешков — если только не знать, что это и что за этим последует, — пальцами касаясь крошечного ключа, и посылает мысленный приказ, доказывая, что не имеет в себе ни капли волшебной силы, называемой в простом народе магией, ведь избранным касания ни к чему.

— Подойди. Это приказ.

Огромная мощь чужеродной силы грузно давит, распластывая мою волю и мучительно принуждая подчиниться, ведь он мой… хозяин, а я раб.

Никто.

Я вздрагиваю и сжимаю кулаки, но этой силе невозможно сопротивляться, ведь он имеет полное право.

«Мы все равны от рождения. Мы дышим одним воздухом, наша кровь одного цвета, после смерти нас похоронят в одной земле. Я знаю, что я свободный человек, как и ты».

Словно становится легче.

Медленно, нехотя подхожу, останавливаясь на расстоянии нескольких шагов — он не уточнял.

Коротко кивнув самому себе, он холодно продолжает:

— Ближе.

Хищно оскалившись, подхожу совсем близко — стоит лишь захотеть, и я могу впиться ему в горло, вырвав хрупкую трахею, но он знает это, что меняет все, ведь мне нужна любая информация.

Невесомо, почти касаясь нежной кожи, он проводит по темный завиткам диковинной метки цвета свежей крови, что, изгибаясь, не позволяет себя коснуться.

— Таких как мы очень мало, — слегка стягивает тонкий браслет ниже, на мгновение показывая очертания собственной чёрной татуировки, — но вот таких как ты — единицы, во всём мире вас по пальцам можно сосчитать. Я слышал о вас. «Первая же встреча Наречённых, даже не знающих о том, кем они являются, приводит либо к скоропостижной смерти, либо к обоюдной страсти и любви…». Я склоняюсь к первому варианту… А ты?

Не произнося и слова, упрямо не отвожу взгляд, ведь от этой проверки зависит абсолютно всё.

Он смотрит прямо в глаза, серьёзно продолжая:

— У тебя такие же глаза, как и у них… Они сияют, — и горько усмехается, ошеломлённо мотнув головой. — Драконы. Вы зовёте их Хозяевами, не так ли?

Задумчиво поводит головой, всматриваясь в мои глаза, словно видит что-то, да вот только там одна лишь пустота и ничего более.

Я это знаю.

— Возможно, именно поэтому вы и рабы.

Киваю, соглашаясь, ведь именно так и есть.

Рабы.

Однако они — Хозяева своего положения. Им плевать на устои и правила, ведь их слово — закон, а мораль — истина.

— Отойди, — очередной глухой приказ.

Он опирается руками об стол, хмуро прожигая взглядом мои запястья, и кривит губы, ухмыляясь, когда я отхожу на расстояние семи шагов.

— Глупец, — хрипло, тяжко смеётся он, — как же я сразу не догадался?

Он — паук, что искусно плетёт свои хитрые сети, однако иногда попадается слишком крупная… жертва и приходится подчиниться.

— Просто назови мне имя, и я уйду, — холодно скалюсь я.

«Жаль, что это не я».

— Ты решила, что я боюсь тебя? О нет… — медленно выпрямляется, прожигая меня взглядом, и я слегка отступаю, прежде чем решительно останавливаюсь, безупречно-благородно выпрямляя спину. — Я боюсь не тебя, детка, а того, кто стоит за тобой…. Советую и тебе поступать точно так же, — он довольно хмыкает, и я не могу не приподнять губу в предупреждающем оскале, ведь совсем скоро его власть надо мною исчезнет, и я смогу сделать абсолютно всё, что захочу. — Дольше проживёшь. Ведь ты по сравнению с ним — никто…

Слегка, так, чтобы никто не заметил, передергиваюсь от гуляющего по пространству эха его раздражающе-скрежещущего голоса, прежде чем, опасно прищурившись, дать ему минуту, чтобы он продолжил.

Проходит лишь несколько секунд, прежде чем он продолжает:

— Но ты, — подчёркивает нарочито равнодушно, — привлекла его внимание…

Мужчина приподнимает голову, неохотно щурится на тусклый свет и качает головой, чему-то довольно усмехаясь.

— Столько лет я не мог понять — чем именно, а вот оно как оказалось… Оказалось намного легче. Пять лет назад, да, в тот самый день, мне всучили тебя совершенно бесплатно, представляешь? Невиданная щедрость! Даже ни одной медной монеты не взяли… Думал, ты погибнешь в первом бою, как и все остальные… — ненадолго останавливается, он оглядывается на меня и пронзает своим цепким и всевидящим взором, заставляя мою кожу покрыться мурашками. — Но ты удивила — выжила. И в тот же день меня вежливо попросили, считай, приказали собирать выигранные тобой деньги до следующего распоряжения. Какого? Я не знал…

Он резко замолкает, оставляя после себя пугающий шёпот играющих в углах теней, и стремительно останавливается в новом шаге, отворачиваясь, и лишь его глаза слегка сверкают в окружающей тьме.

— До сегодняшнего дня.

Плавно и безусловно опрометчиво повернувшись ко мне спиной, он приближается к шкафу с парочкой книг, — невиданное богатство, — касается жёсткого переплёта, открывая хитрый тайник. Подкинув в воздух пару раз довольно увесистый льняной мешочек с деньгами, бросает его мне, прекрасно зная, что поймаю.

Золото.

— Этого, при разумных тратах, тебе должно хватить. Впрочем, при желании можешь продать своих рабов, за них дадут во много раз больше этого.

Недоуменно я перевожу на него взгляд, совсем немного приподнимая бровь, что явно показывает весь спектр моего удивления.

— Да, они всегда были твоими рабами. Лучшие из лучших. Верные, преданные, умелые и почти непобедимые: с лёгкостью защитят своего хозяина. Это тоже было его… просьбой, — отвечает он, правильно истолковав мой немой призыв.

И складывает руки на груди, хмуро оглядывая меня с ног до головы.

Удобный корсет из кожи наивысшего качества — уж мне это известно — облегает тело, словно вторая кожа, а матовые чёрные пластины из хитрого сплава плотно прилегают к броне, ярко выделяясь на светлом покрове.

И… ошейник.

Из непробиваемой стали, поверх покрытый светлым золотом, единственный в своём роде, прекрасно показывает мою истинную стоимость.

— В этом ты привлечёшь слишком много внимания…

Задумчиво хмыкает он и, ухмыльнувшись, дёргает за маленький колокольчик, вызывающий его личного слугу, тот же, словно этого и дожидался, оказывается в тёмном кабинете всего через пару секунд, предугадывая новый приказ.

— Принеси ту одежду, что принесли купцы вчера. Это приказ.

Сев на прочный стул из редчайшего в этих краях дерева, притягивает к себе стопку бумаг, смачивая перо царственной птицы в угольно-чёрных чернилах, спрашивает:

— Как твоё имя?

— Вендела Хэддок.

— Странница…

— Откуда?

Впивается взглядом в до безумия неправильный небесный знак и медленно расстёгивает пуговицы, обнажая крепкую шею, открыв моему взгляду весь шрам.

Дверь резко открывается, а молчаливый слуга протягивает мне добротную сумку из прочного материала, отвлекая.

— Переодевайся, — звучит сухо и властно.

Я медленно расстегиваю жёсткие крепления, и болезненно грубая материя на предплечьях неторопливо соскальзывает вниз, царапает бледную северную кожу, тяжёлым грузом оседая у ног.

И он смотрит, не отрываясь, прекрасно зная, что стоит лишь потянуть за одну ниточку, и лёгкие доспехи пропадут, оставляя под его жестокий суд моё полностью обнажённое тело.

Криво ухмыляется, словно подталкивая, но взгляд так и не отводит, ведь знает, что собственноручно подписал себе смертный приговор.

Северный ветер не щадит никого.

Одно лёгкое движение пальцев, а в ушах так и звенит от слишком громкого звука.

— Я ведь… животное, так?

Он не отвечает.

Лишь молча закрепляет на бумаге мою свободу, а после, встав с места, решительно приближается, аккуратно снимая маленький ключик, что повинуясь его приказу, меняется, чтобы открыть один-единственный замок.

Как иронично.

Золото открывает железо.

Тихий, едва слышный, щелчок.

И рабский знак падает, оглушительно звеня при встрече с каменной поверхностью. Он приподнимает в немом вопросе бровь, ожидая моего решения. Не двигаюсь с места, заслуживая довольную улыбку. Он молча передаёт мне сумку, красноречиво указав на дверь, прекрасно понимая, что это наша последняя встреча.

Ведь эту наглость ему уже не простят.

— А теперь уходи. Ни тебе, ни мне проблемы не нужны.

Лгун.

И лишь перешагнув каменный порог, я слышу, как меня догоняет тихое:

— Мой тебе совет… Беги.

А перед глазами так и стоит идеально вычерченное на чужой шее:

«Странница».