Жертвы войны (джен)

Дверь едва слышно скрипнула, и Беллатриса подняла голову. В допросную вошёл Аластор Грюм. Прихрамывая, с гулким стуком деревянного протеза о камни, он катил за собой чемоданчик с розовыми цветочками на колёсиках.

— Ох, Аластор! — наигранно умилённо сказала Беллатриса. — Я и не думала, что ты такое сентиментальный! Никак не можешь избавиться от упаковки из-под моего маленького подарка?

Грюм улыбнулся. Для его уродливого лица эту улыбку можно было даже назвать милой. Аврор ничего не ответил. Он открыл чемодан и начал доставать никак не связанные между собой вещи: двухлитровый графин воды с двумя стаканами, плотно завёрнутый кулёк размером с два кулака, молоток…

— Вижу, ты собрался на вечеринку! — Беллатриса рассмеялась.

Грюм всё с тем же спокойным видом продолжал извлекать уже настойки и баночки. На лице Беллатрисы появилось лёгкое удивление.

— Ты что, собрался меня напоить и трахнуть? — женщина старалась сохранить пренебрежительный тон.

— Я же не твой отец, — первый раз с момента появления в комнате Грюм удостоил пожирательницу смерти взгляда. — И не надо делать такое лицо. У меня очень много сведений о тебе. Особенно тех, которые ты пытаешься скрыть.

Грюм вытащил из чемоданчика патефон и около дюжины пластинок.

— Ой, только не надо тут музыки. Сейчас включишь какую-нибудь нудятину, чтобы у меня возникли ассоциации с какими-нибудь маньяками и я почувствовала всю справедливость совершаемых тобой действий. Али, ты банален!

Грюм приладил иглу к пластинке, и из устройства заиграли заводные ритмы популярных магических диско-шлягеров прошлого десятилетия. Улыбка аврора стала ещё шире.

— Ты действительно переходишь все границы человечности! — рассмеялась Белла. — У тебя отвратительный вкус.

В ответ Аластор лишь пожал плечами. В последний раз взглянул внутрь чемоданчика, проверяя, ничего ли он не забыл. Кровавые пятна, оставленные «подарком» Беллатрисы, уже почернели от времени. Он мог бы их вывести с помощью магии, но не сделал этого. Каждый раз, когда решимость покидала Аластора Грюма и он хотел уйти от ужасов магической войны, он открывал этот чемоданчик и разглядывал кровавые узоры. Они напоминали аврору карту, по которой его сознание неспешно путешествовало от усталости и истощения к ярости и решительности.

Наконец, Грюм щёлкнул застёжками и закрыл чемоданчик. Беллатриса всё продолжала ёрничать и потешаться над ним. Грюм до конца не мог понять, что это: попытка прикрыть страх или безумие. Он мог бы заставить Беллу заткнуться, но не сделал этого. Пусть поговорит. Пока.

— Так что тебе нужно, Али? Имена? Адреса? Или же ты жаждешь удовлетворения своих скрытых фантазий, о славный рыцарь отмщения? — Беллатриса ещё раз громко рассмеялась. — Чёрт, я и не думала, что мы настолько похожи. Ты бы отлично смотрелся среди пожирателей. Да от одного твоего вида маглы бы валились замертво!

Лестрейндж снова рассмеялась. Грюм присел на уголок стола и ждал, когда женщина закончит потеху.

— Вы каждый раз поражаете меня, — сказал Аластор, когда Белластриса успокоилась. — Оказываясь напротив меня, все начинают рассказывать о том, что мы не такие уж и разные, что мы действуем одними и теми же путями, что у нас одни и те же мотивы, отличаются лишь незначительные детали, и бла-бла-бла.

— А ты хочешь сказать, это не так? Скольких ты отправил в Азкабан лишь за то, что они поддерживали идею тёмного лорда? За то, что они боролись за мир, свободный от маглов, занимающих наше место, и от грязнокровок, в из-за которых магия гаснет?

— О-хо-хо-хо, как ловко ты меняешь понятия! «Мир, свободный от маглов»! Называй вещи своими именами: уничтожить всех людей, не владеющих магией и волшебников, чьи предки могли и не быть магами. Причем уничтожить без жалости, фанатично.

— А ты разве не фанатик, Грюм?

— Конечно. Как и ты. Только ты сошла с ума, неся в этот мир собственную ненависть, а я — от осознания того, что Волдемортская шавка позволяет себе вмешиваться в жизни других людей, — Грюм резко соскочил со стола, и его деревянный протез гулко ударился о пол. — Кто ты вообще такая, чтобы решать, чего хотят другие?

— Потому что такие как ты не дают таким как я жить как вздумается! Мы хотим вырваться из клетки, которую волшебники выстроили из-за собственной скрытности! Но со сложившимися устоями нельзя бороться, кроме как силой. А в итоге… мы сами и оказались жертвами войны.

— Бедненькая жертва войны. Жалей и оправдывай себя дальше. Жертвы — это те, кто не хотел во всё это ввязываться. Те, кто хотел, чтобы их просто оставили в покое. Те, кто хотел держаться подальше от конфликта Волдеморта и Дамблдора. Но в итоге вся магическая Британия оказалась поделена на две стороны. Мы заставили людей выбирать, а теперь удивляемся жертвам.

Взгляды бывших противников встретились. Магический глаз Грюма не переставая вращался во все стороны, а Беллатриса смотрела на него исподлобья.

— Нет, Грюм. Мы тоже в их числе. Подумай, что у нас осталось? Я попаду в Азкабан, где буду день за днём видеть всё то, что пыталась забыть. Буду проматывать сегодняшнее поражение до конца жизни. А ты? Что у тебя осталось, кроме мести?

— Не надо прибедняться. А те, кого ты пытала Круциатусом? У тебя же останется ещё удовольствие от садизма, ведь накладывающий круцио должен искренне наслаждаться процессом.

— Не суди строго, — улыбнулась Беллатриса, — такие уж во мне вырастили наклонности.

— И у меня тоже кое-что останется. Воды?

Аластор разлил по стаканам воду.

— Решил напоить меня сывороткой правды?

— Нет. Зачем мне это? — Грюм отхлебнул из своего стакана. Потом поднёс другой ко рту женщины, и та с жадностью начала пить. Она с удовольствием выдохнула, когда закончила.

— А как же имена других пожирателей? Ты думаешь, что без сыворотки я тебе всё просто так выложу?

— Чьи имена? Малфоя? Каркарова? Долохова? Кэрроу? Снейпа? Про кого ты мне можешь рассказать, Белла? Я знаю все имена, и они уже все в суде.

— Так что тебе от меня нужно? — спросила Беллатриса, но не успела полностью закончить вопрос.

Резкий удар молотка врезался ей прямо в нижнюю челюсть с такой силой, что она упала на пол вместе с привязанным к ней стулом. Боль резко прошлась по всему черепу, сильно отдавая в скулы. Беллатриса завыла, и изо рта выпали несколько зубов. Магией Аластор поставил стул вместе с женщиной обратно. Кровавые струи текли по перекошенному лицу пожирательницы смерти. Грюм сильно выбил ей челюсть, так что она теперь не могла толком разговаривать.

— С чего ты взяла, что я буду у тебя что-то спрашивать? — Грюм развязал мешочек и зачерпнул из него небольшую горстку. Потом ударил кулаком в челюсть женщины, но уже с другой стороны. Рот обожгло нестерпимый болью. Соль проникла в раны на губах и на места, откуда вылетели зубы. Белластриса заорала. Когда соль немного рассосалась и сознание вернулось к женщине, она начала покрывать Грюма самыми грязными выражениями настолько, насколько ей позволяла выбитая челюсть и отсутствующие зубы.

— Видишь, ты теперь такой же, как и я! Такая же жертва! — смог разобрать Аластор между руганью и визгами.

— Нет, Белла, жертвой здесь останешься ты! Круцио!

Женщина снова заверещала и начала извиваться, пытаясь освободиться от пут. Мурашки приятными иголочками побежали по спине Грюма. Такого наслаждения он не испытывал десять лет. Восхитительное чувство торжества вселенской справедливости наполняло аврора. Он чувствовал себя повелителем судеб, защитником всех обиженных, мстителем за покалеченные жизни. И всё из-за одного не самого сложного заклинания.

Голос Беллатрисы сорвался на хрип. Грюм неохотно прекратил воздействие заклятья.

— Тебе надо пить больше жидкости, а то сойдёшь с ума, как Лонгботтомы. Их мучения уже закончены, а тебе ещё нужно отсидеть до конца жизни в Азкабане, — Аластор снова наполнил стакан и, зажав ноздри Беллатрисе, влил воду ей в горло, после чего прибавил громкости модному шлягеру прошлого десятилетия.

* * *

«Здравствуй, Торфинн!

Я обещала тебе написать, и вот я держу своё слово. Правда, не знаю, о чём рассказать. Жаль, что нам не удалось больше с тобой поговорить с того момента в больнице. Хотя тогда я и не могла ничего сказать. Не знаю, что ты сейчас думаешь обо всём случившемся, но я не рассказывала ни о чём. От этого лучше никому не станет, мне так уже точно.

Меня направили на стажировку в Хогвартс. Школьная целительница уже в возрасте, и ей требуется подготовить замену. Я рада смене обстановки, уже немного устала от больницы святого Мунго. Она напоминает мне о войне.

Ох, вот я опять! Хочу сказать важное, а болтаю о всяких пустяках. Торфинн, я не виню тебя ни в чём. Ты просто оказался не в том месте, не в то время. И попасть ты мог в кого угодно, просто это оказался человек, которого я знала и любила. Это роковые совпадения, и я не хочу, чтобы ты корил себя за это. Тебе и так нелегко. В любом случае, я рада что всё закончилось, пусть и с такими жертвами.

Пожалуйста, пиши мне обо всём и не закрывайся от меня. Я ужасно переживаю. Война закончилась, но если люди будут продолжать таить друг на друга обиды или мстить, то все жертвы были напрасны. Я верю, что когда-нибудь волшебники найдут способ жить в мире. Мне не нравится лечить ранения от заклятий.

Поппи»

Ответ Торфинна ждал вторника, когда у заключённых забирали почту. Он и не собирался закрываться от человека, подарившего ему новый взгляд на вещи и новую жизнь. Как жаль, что они не познакомились в Хогвартсе. Как жаль, что такой типаж девушек Торфинну до этого не нравился.

Только в одном он был не согласен с Поппи — один раз он всё-таки оказался в нужном месте, в нужное время и с нужным человеком.

* * *

На протяжении всех шести лет Торфинн Роули раскаивался в содеянном. Он ни на день не оставлял мыслей о медсестре Поппи Помфри, а она поддерживала его письмами и встречами, теплотой и пониманием. Юноша даже помогал другим заключённым обрести смысл жизни и цель, пересказывая мысли своей подруги. Доброта и забота одного человека давали надежду десятками других, для которых, казалось, её уже никогда не будет.

Торфинну оставалось тридцать восемь дней до выхода, когда в Азкабане вспыхнула эпидемия лихорадки, унёсшая жизнь одного из самых невезучих пожирателей смерти. Последние мысли Роули были о доброй девушке, которая спасла ему жизнь и помогла справиться с ужасами Азкабана. Торфинн очень хотел иметь шанс прожить жизнь, неся окружающим такое же вдохновение и радость, какое ему подарила Поппи.

Как только дыхание Тофринна остановилось, в нескольких сотнях километрах от Азкабана раздался первый крик младенца — ребенка Селвина и Марлин.