Wo alle Straßen enden (гет)

— Гестапо? — Адлер нахмурился. — Так какие сведения они просили им передать?

— Что мне известно о зараженных, — вздохнул Готтфрид.

Он направился к Адлеру с самого утра, рассудив, что его подчиненные подождут, да и хауптберайхсляйтер потерпит. А вот тайная полиция ждать не станет.

— А-а-а! — почти весело протянул Адлер, Готтфриду даже почудилось какое-то облегчение. — Рассказывайте все. Там нет ничего такого, о чем не была бы в курсе тайная полиция.

Готтфрид тут же устыдился — это же надо было приписать Адлеру, уважаемому ученому, облегчение! Облегчение мог бы испытать человек с нечистыми помыслами. Преступник. Или тот, кому до этого осталось всего-то полшага. Как, например, ему самому.

— Благодарю вас!

— А, еще момент, погодите, — Адлер принялся перебирать папки. — Где же она... Ах, вот. Готтфрид, — он внимательно посмотрел на него. — С сегодняшнего дня попрошу усилить контроль за употребляемыми продуктами, а также соблюдать половой покой. Я сообщу вам точнее. Но, по предварительным данным, в четверг вы отправитесь на дом к фройляйн Мюллер. Согласно психологическому тестированию, именно на дом. И я бы просил вас проявить деликатность: фройляйн Мюллер не имела связей с мужчинами и ей была проведена медицинская дефлорация. Но так даже лучше, не правда ли? — Адлер подмигнул.

— Н-не знаю... — промямлил Готтфрид. Его сейчас куда больше занимала все еще не пришедшая повестка в гестапо, а не отцовский долг.

— Вы, надеюсь, не являетесь сторонником теории телегонии?

— Чего, простите?

— Теории о том, что гены первого партнера передаются потомству женщины.

— Звучит как бред, — уверенно заявил Готтфрид.

— Вот вы — человек разумный, — выдохнул Адлер. — Мы исследовали эту теорию. Подтверждений не нашли, но отдельные мужские экземпляры, особенно с посредственными данными, очень любят к ней апеллировать. Ладно, не задерживаю вас больше. Я вам еще обязательно позвоню.

— Благодарю вас, — Готтфрид пожал Адлеру руку и направился к себе — стоило выдать должностные инструкции.

Команда встретила его с энтузиазмом, кроме — что было уже привычным — Айзенбаума и — неожиданно — Агнеты. На сей раз Готтфрид решил вызывать на подписание инструкций по одному: он не хотел беседовать с Отто при Айзенбауме, да и с самим Айзенбаумом ему тоже хотелось переговорить. Да и стоило позвонить Малеру и сообщить, что он принесет ему систематизированный материал по бомбе ближе к концу рабочего дня, так как предстояла большая работа внутри команды.

Малер не возражал. Отто, краснея до кончиков оттопыренных ушей, приволок несколько схем, выведенных явно нетвердой рукой — Готтфрид надеялся, что от неопытности и неуверенности, а не потому, что птенец послушал совета Алоиза и на выходных активно выводил радионуклиды. Впрочем, Отто сиял и раздувался от гордости, что в пятницу у него тоже взяли интервью, а не обошли, как мало того, что стажера, так еще и самого младшего.

Двое других студентов тоже были заняты делом, один принес достаточно ценные материалы по бомбе, которые Готтфрид тут же присовокупил к отчету и порадовался, что не ушел с утра пораньше к Малеру. Второй сдал на проверку заполненный лабораторный журнал.

Айзенбаум был предельно холоден и неразговорчив. Инструкции подписал и даже не обмолвился об интервью, хотя Готтфрид был убежден в том, что его заявление Келлер о том, что ему важен каждый сотрудник, подняло в душе Айзенбаума самую настоящую бурю. Он бы предпочел отмолчаться, отсидеться в стороне, но только не высказывать ничего по поводу самого Готтфрида, его лаборатории и его изысканий. И, разумеется, не иметь к этому всему никакого отношения.

Следующим Готтфрид вызвал Алоиза и привычно запер дверь.

— Ты не вызывал Агнету, — отметил тот.

— Не вызывал, — подтвердил Готтфрид. — Знаю, что придется. Но, кажется, она не слишком-то хочет меня видеть.

— Поговорить вам все равно придется, — покачал головой Алоиз.

— А без этого никак? Может, молча? — огрызнулся Готтфрид. — Сам знаю, — он выставил руку вперед. — У меня с самого утра нутро не на месте. Повестка все еще не пришла. Как думаешь, почему?

— Ты время-то видел? — осадил его Алоиз. — Неделя только началась.

— Но ведь они, наверное, работают без выходных! — Готтфрид потер затылок.

— Они расследуют серьезные дела, дружище. Думаю, для них эта мышиная возня в "Эдельвейсе" — сущая ерунда!

— Ты прав, — Готтфрид вздохнул. — Еще неделю ты в моем распоряжении. А дальше надо писать новую бумагу. Если ты, конечно, хочешь остаться.

— Ни в коем случае, надоел ты мне до смерти! — Алоиз расхохотался. — Ну что за вопросы, а? Конечно, хочу!

— А кто тебе сказал, что меня устраивает, как ты работаешь? — притворно нахмурился Готтфрид.

— Ты же не накапал Малеру, что я не справляюсь с должностными обязанностями, несмотря на несколько иной профиль, — пожал плечами Алоиз. — И на партсобрании меня не песочили. Давай свою писульку, подмахну. И позови Агнету. Тебе с ней пока только поговорить надо. О работе, между прочим!

Агнета, ссутулившись сидела над инструкцией и молчала.

— Ну, Агнета, подпишете? Этот проект — наше общее детище.

— Вы специально? Вы специально так говорите? — она зло посмотрела на него, ее лицо пошло красными пятнами.

Готтфрид выжидательно уставился на нее: по правде говоря, он не имел в виду ничего такого и только теперь понял, насколько двусмысленно прозвучали его слова. Особенно если ей уже все сообщили.

— Меня наблюдали три года! Все это время не могли найти никого подходящего, а вот теперь... — она покачала головой.

— Видите, как замечательно, — осторожно начал Готтфрид, припомнив слова Алоиза.

— Замечательно? Замечательно?! — она вскочила и скрестила руки на груди. — Да я предпочла бы быть негодной! Или бесплодной! А теперь... — она как-то рвано вздохнула, закрыла лицо руками и беззвучно зарыдала. — Никакой мне больше лаборатории... Никакой пушки... Сначала жизнь по расписанию в ЦАМе, а потом — бутылки и пеленки.

Готтфрид помог ей сесть обратно и налил стакан воды.

— Но ведь на раннем сроке вы сможете работать.

— Не здесь, — всхлипнула она. — Из подобных лабораторий переводят сразу.

— Это может не получиться с первого раза.

— Если это не получится, меня заставят еще и еще! Я не хочу... — Агнета опустила голову.

— Знаете, я, честно говоря, тоже... — аккуратно проговорил Готтфрид, всматриваясь в нее — а ну как еще обидит такими словами? Однако Агнета вопреки ожиданиям подняла голову и с надеждой посмотрела на него:

— А если мы оба... Не хотим...

— Боюсь, это не будет уважительной причиной, Агнета, — он виновато развел руками. — Давайте вы подпишете инструкции? Адлер обещал мне позвонить и сказать точную дату и адрес.

Агнета покивала, допила воду и принялась шарить по карманам.

— Я забыла платок... Арбайтсляйтер Веберн... Готтфрид...

— Держите, — он протянул ей свой.

— Теперь вам точно скажут, что вы зря на меня поставили, — она улыбнулась дрожащими губами.

— Не зря, — Готтфрид упрямо мотнул головой. — И, думаю, Малер со мной согласится. После обеда я пойду к нему с материалами по бомбе.

— Ах, да! — Агнета вытерла слезы и тут же преобразилась — теперь ее лицо приняло привычное деловитое выражение. — У меня есть систематизированные литературные данные, помните? Не те, что у Карла, другие, более старые. Нужно?

— Несите все, — выдохнул Готтфрид, обрадовавшись, что разговор перетек в привычное русло. — Чтобы у Малера уж точно никаких вопросов не осталось!

* * *

Когда сразу после обеда Готтфрид вошел в приемную Малера, ему показалось, что Вальтрауд Штайнбреннер ожидала увидеть на этом пороге кого угодно, но только не его.

— Снова вы? — она изогнула идеально очерченную бровь и удивленно улыбнулась. — Вот уж не ожидала, признаться... Кофе?

— Да, благодарю, — он покивал и указал объемистой папкой на дверь Малера. — У себя?

— Да, я сейчас передам, что вы пришли и жаждете внимания, — ухмыльнулась Вальтрауд. — Выглядите уже лучше, — она кивнула на бланш.

Готтфрид скривился — он был в корне не согласен с мнением Вальтрауд. Его кровоподтек переливался от сине-фиолетового до зеленого, а кое-где уже многообещающе проглядывала желтизна, придавая Готтфриду, по его мнению, вид типичного маргинала, непонятно с чего обрядившегося в партийную форму. И ладно бы он был каким-нибудь полицейским или кем-то в этом роде, так ведь нет!

— Благодарю, — выдавил Готтфрид.

Вальтрауд скрылась за дверью Малера и вскоре вынырнула обратно:

— Проходите. Кофе я вам туда принесу.

Готтфрид прошел. Он уже не обращал внимания ни на лепнину, ни на дверную ручку, ни даже на портрет фюрера — все это было настолько привычным и будничным, что, казалось, больше не могло его тронуть. И вообще, он поймал себя на мысли, что, кажется, нешуточно ошибался насчет Малера и его подходов.

— Давайте сюда ваши бумаги, Готтфрид, — Малер махнул рукой. — У меня сегодня совершенно нет времени вести разговоры.

Готтфрид молча положил папку и выжидательно посмотрел на Малера. Тот тут же открыл ее и принялся рассматривать данные.

— На первый взгляд, все отлично, — проговорил Малер, слегка нахмурившись. — Но это только на первый. Теперь я жду материалы по пушке, вы помните?

Вальтрауд неслышно скользнула внутрь и поставила на столь две чашки кофе.

— Благодарю, Вальтрауд, — проговорил Малер, не глядя на нее. — Вы свободны. И вы, Готтфрид, и вы, Вальтрауд. Я сообщу, допустят ли то, что вы мне принесли, к испытаниям.

— Уже испытания? — спросила Вальтрауд, как только они вышли из кабинета Малера.

— Как скажут, — пожал плечами Готтфрид. — По правде говоря, очень многое предстоит проверить.

— Удачи вам, — она улыбнулась.

— Что же, Бруно уже лучше? — не сдержался Готтфрид и отпил кофе. — Отменный у вас кофе, право слово.

— Лучше, — Вальтрауд кивнула, ни капли не изменившись в лице. — Благодарю вас за беспокойство.

Готтфрид вежливо кивнул, мысленно засчитав победу на ее счет — он ожидал более эмоциональной реакции.

Остаток дня прошел в работе. На сей раз сверхурочных у них не было, и Готтфрид подумывал взять их на завтра или послезавтра — как пойдет. Он рассчитывал вернуться к изучению дневника, по его мнению, совершенно опрометчиво отложенного в долгий ящик. Он и сам не знал, что он хотел там найти еще — должно быть нечто революционное. Внутренний голос его твердил, что антирадин — это уже достаточно революционно, а уж идея о направленном потоке нейтронов — и подавно. Но было кое-что еще: то, в каком тоне отец отзывался о политике Империи. Если при первом прочтении это показалось Готтфриду каким-то чудовищным кощунством, то теперь он ощущал, как всходят ростки этих семян. История Марии, положение Агнеты, да что за примерами далеко ходить — его собственная жизнь! Разве не было несправедливым то, что он к своему возрасту и при своих заслугах был только лишь арбайтсляйтером? А то, как на него смотрели из-за одной только внешности?

Готтфрид гнал эти мысли прочь, а то так можно было дойти и до того, что скелеты внизу — тоже люди. Или евреи. Или зараженные. Мысль о зараженных заставила вспомнить о злосчастной повестке — ее все не было.

— Пора домой, — к нему в кабинет сунулся Алоиз.

— Домой? Или вниз? — уточнил Готтфрид.

— Домой, — махнул рукой Алоиз. — Надоело все. От Магдалины ничего не добиться. Рожа Штайнбреннера надоела — сил моих нет!

— Пригласи Биргит, — подмигнул Готтфрид. — Хорошенькая и умная.

— Да, с ней интересно, — подтвердил Алоиз и замолк.

— Ну и что ты резину тянешь?

— Ну... Она — товарищ, не девчонка, — пояснил Алоиз. — С такими, как она, в детстве по деревьям лазили, писали на неизвестные адреса идиотские письма.

— И что? Чем это плохо? — удивился Готтфрид. — Мы с Марией тоже можем поговорить о чем угодно.

— Вот ты с ней обсуждал конструкцию взрывателя? — насмешливо спросил Алоиз.

— Нет, мне запрещено с кем-то обсуждать конструкцию взрывателя!

— Ну вот ты же не хочешь Агнету.

Готтфрид вздохнул. Да уж, похоже, на этой Магдалине у Алоиза свет клином сошелся.

— Тогда поезжай вниз и действуй! — махнул он рукой. — Я бы очень хотел навестить Марию. Да придется объясняться. А мне кажется, она не обрадуется.

— Думаешь, будет ревновать? — усмехнулся Алоиз. — Вообще, это глупо. Это пережиток темного прошлого, вот.

— То-то ты так на Швайнбреннера смотришь, — поддел друга Готтфрид. — Ладно. Отвезу тебя домой.

— Да, отвези, пожалуй, — Алоиз снова кивнул. — Я понимаю, что ты прав, что надо действовать. Но сегодня что-то утомился, хоть отосплюсь.

Готтфрид высадил Алоиза, отъехал от посадочной площадки и завис в воздухе поодаль. Домой ехать не хотелось. Но объясняться с Марией не хотелось еще сильнее. Он вспомнил свой сон — а ведь то, что приснилось ему об Агнете, теперь сбывалось. Но остальное больше походило на форменную чушь: Магдалина не была зараженной, а Марии не нравился Штайнбреннер. И с чего бы Марии, так обрадовавшейся тому, что он жив, приставлять револьвер к его виску? Впрочем, если она узнает о партийном задании... Готтфрид нервно рассмеялся — похоже, злоключения с зараженными и так и не пришедшая повестка порядком его утомили. С учетом того, что ему рекомендовал Адлер, пожалуй, стоило последовать примеру Алоиза.

Утро выдалось совершенно не примечательным, как, впрочем, и весь день: куча работы, привычные столовские харчи и все те же лица: кислый, точно превратившееся в уксус вино, Айзенбаум; злобно зыркающий Штайнбреннер, привычно хромавший около проходной; сосредоточенная Агнета; студенты и вечно несуразный взъерошенный Отто. Часы пролетели до того незаметно, что Готтфрид вспомнил о том, что не подписал заявление на сверхурочку, только тогда, когда мелодичный женский голос напомнил, что до окончания рабочего дня осталось пять минут, что надлежит прибрать рабочее место, проверить все приборы и покинуть помещения.

— Куда сегодня? — спросил Готтфрид, запуская флюкваген.

— Знаешь, я по твоему совету все-таки договорился с Биргит, — Алоиз отвел глаза. — Вот адрес... Вообще она попросила у меня помощи с отладкой приемника и соединением его с магнитофоном.

— Биргит? — Готтфрид рассмеялся, но сверился с картой и направился по указанному адресу.

— Ну, вообще... — Алоиз замялся. — Это не свидание! Просто у нее есть какая-то идея, и ей хотелось посоветоваться с инженером. Кстати, об инженерных делах. Отто там что-то мудрит.

— Я знаю, — кивнул Готтфрид. — Способный малый.

— Он ко мне за советом подходил, — подтвердил Алоиз. — Котелок варит в нужном направлении.

— Вот и возьми над ним шефство? А то Айзенбаум ему поперек горла, а у тебя, вон, специальность другая. Отбрешемся, что мол, работает малец на стыке дисциплин, перекрестное руководство и все в этом духе.

Готтфрид, ужасно гордый собой, подмигнул другу. Хоть что-то радовало. Тягомотное ожидание повестки все тянулось — Готтфрид уже даже подумал было, не позабыли ли о нем и вовсе. Однако, поговаривали, гестапо помнит все. Да и спал он этой ночью опять из рук вон плохо: ничего конкретного, как до этого, припомнить не получалось, но проснулся он в таком состоянии, точно его всю ночь били ногами. Или выкинули за борт флюквагена откуда-то повыше. Или... Сравнения можно было придумывать бесконечно. Да еще и дневник.

— Слушай, давай завтра все-таки посидим с дневником? — предложил он.

— Уверен? Работы невпроворот, может, сначала с пушкой закончим? Ну, проект для Малера?

— А вдруг там что-то ценное? — не унимался Готтфрид.

— Знаешь, ты же как-то жил и работал без этого дневника. Пойми, я не против того, чтобы ты больше узнал об отце! Но нам надо успеть сделать все в срок.

Готтфрид вздохнул. Алоиз, конечно, был прав. Да и потом, что они будут делать с дневником, когда изучат его? Не уничтожать же. А вечно хранить в лаборатории вряд ли выйдет...

— Приехали, — Готтфрид кивнул. — Удачи тебе на твоем не-свидании!

— Ладно тебе, — смущенно улыбнулся Алоиз. — Не нарушай там врачебных предписаний! Завтра заедешь за мной? Домой?

— Уверен? — Готтфрид подмигнул.

— Да ну тебя! Конечно, уверен!

Готтфрид посмотрел, как Алоиз удаляется по площадке к нужному дому, и полетел вниз. Стоило все-таки сообщить обо всем Марии.

* * *

— Предатель! — глаза Марии полыхали гневом. — Убирайся отсюда вон!

Она говорила тихо, была непривычно бледна и красива совершенно особенной красотой. Готтфрид ощутил острый прилив желания и в очередной раз пожалел о том, что ему предписал Адлер.

— Мария, послушай меня, — он сделал шаг к ней, она отвернулась и уставилась в окно.

— Я не желаю тебя слушать.

— Мария, это Партия! Мне не нужна эта женщина, это только лишь долг, понимаешь? Я мог бы и вовсе тебе не рассказывать, — он подошел ближе и тронул ее за плечо. — Но предпочел быть честным.

— К черту такой долг! — горячо проговорила она, повернулась и вцепилась в лацканы его кителя. — Откажись! Чего тебе стоит? Скажи, что у тебя уже есть женщина!

— Я не могу, пойми меня! — он перехватил ее за запястья и принялся целовать ее руки, ее пальцы.

— Разве могут они тебя контролировать? Разве могут они стать частью тебя?

— Мария, это мой долг перед Империей, ничего больше. Чтобы ребенок был здоровым. Сотрудники этого Центра... Врачи, биологи — в общем, я точно не знаю... Они объясняли, как подбирают родителей. Это не несет в себе ничего личного!

— Вас скрещивают, как собак, — выплюнула она. — Нет! Как коров! А вы и рады, точно стадо телят! С вас снимут кожу — а вы и рады, ведь это на благо Партии! Неужели ты сделаешь все, что они тебе скажут?

— Не говори таких ужасных вещей! — воскликнул Готтфрид. — Что ты такое говоришь! Замолчи!

— Не кричи на меня! — Мария вырвалась и скрестила руки на груди.

Готтфрид почувствовал, как у него потеют руки. Будь Мария партийной, ему бы немедленно стоило донести на нее. Но Мария не была партийной, она с самого начала была вынесена за скобки этого уравнения, по ее собственному признанию — выброшена на обочину жизни. Конечно, Готтфрид и так мог донести на нее, и ее бы отправили в трудовой лагерь или куда там отправляли непартийных — он толком не знал. Но это вроде бы не считалось неотъемлемой частью его гражданского долга, заботиться надлежало о партийных товарищах. Конечно, если бы она отравляла своими речами разум кого-то из партийных... Но она отравляла только лишь его собственный разум.

— Мария, я люблю тебя, — Готтфрид сделал шаг ей навстречу, она не шелохнулась.

— Не смей ко мне прикасаться, — процедила она, глядя куда-то мимо него.

Готтфрид не послушал — ему отчаянно хотелось заключить ее в объятия, вдохнуть запах ее волос, заснуть, ощущая рядом тепло ее тела, проснуться от нежных прикосновений. Все происходящее теперь казалось ему чудовищной ошибкой, недоразумением. Должно быть, Мария просто не так поняла его. Теперь он все ей объяснит, и все будет как прежде.

Жгучая боль пронзила половину его лица — ту, на которой расцветал бланш, перед глазами полыхнуло. В голове зашумело, и в следующий же миг он обнаружил, как прижимает Марию к стене.

— Давай. Ударь, — прошипела она, глядя куда-то сквозь него. — Посильнее.

Готтфрид выругался и почти бегом направился прочь — прочь из комнаты, прочь из "Цветка Эдельвейса", прочь с этого уровня.