Wo alle Straßen enden (гет)

Даже создание оружия возмездия не решит всех проблем Германии. Поражающая способность такой бомбы грандиозна, велика и ужасна. Болезни, поражающие ученых, плотно контактирующих с годными для создания оружия Х изотопами, воистину ужасны. У части из них клочьями слезает кожа, выпадают волосы. Нарушается работа пищеварительного тракта. Они теряют силы и воодушевление. При длительном контакте мужчины приобретают евнухоидные черты. Вполне возможно, что в дальнейшем такие мужчины потеряют способность к воспроизводству.

Глупо рассчитывать, что при падении подобной бомбы на любую из стран Европы или Советский Союз Германия не пострадает от загрязнения изотопами. Полностью токсическое влияние их на организм не изучено, однако в рамках своего проекта я взял на себя смелость начать разрабатывать универсальный антирадиновый антидот. Мне в этом помогает талантливейший биохимик и замечательный друг, Людвиг Айзенбаум...

— Отец этого говнюка был другом моего отца? — Готтфрид поднял удивленное лицо на Алоиза. — Вот уже тесен мир!

— Может, он не такой уж и говнюк, — пожал плечами Алоиз. — А ты просто зря обидел хорошего человека. Посуди сам: работаешь ты в отделе, причем давно работаешь... И тут на тебе: отряжают нового начальника. И он переводит тебя на не самую квалифицированную работу. Вот ты бы обрадовался?

— Нет, — выдавил Готтфрид. — И, знаешь, я его даже понимаю. Но он ведет себя как заноза в заднице! И Агнета и правда куда как более толковая.

— И симпатичная, — подмигнул Алоиз, наливая коньяк в кружку для кофе.

— А вот об этом я как раз и не думал, — отрезал Готтфрид, в кои-то веки радуясь тому, что он не настолько светлокожий, как остальные, и мог врать и не краснеть.

— Ладно, — Алоиз ополовинил кружку. — Девчонки — это хорошо. Но что дальше твой отец-то пишет?

Следующие страницы были сплошь посвящены антирадину и важности его для Германии. А Германия в те времена была, как известно, превыше всего.

— Алоиз, а ты не знаешь, — Готтфрид уставился на страницу, на которой был написан точный химический состав препарата Айзенбаума-Веберна. — Сейчас антирадиновые таблетки ваяют по этой же технологии?

Алоиз покачал головой:

— Увы. У меня и биохимиков знакомых-то нет... Может, поговорить с самим Айзенбаумом-младшим? Может, он знает? Или поискать старшего?

— Да что он знает, младший-то... — отмахнулся Готтфрид. — Сколько ему было на момент Катастрофы? Пять? Шесть? Мы-то ничего толком не помним... И потом... — Готтфрид вздохнул и пригубил коньяк из кружки. — Ты чем смотрел?

— Ты о чем? — переспросил Алоиз.

— Об этом! — Готтфрид отлистал несколько страниц назад и ткнул пальцем в дневник.

28 января 1945

Вчера пришла печальнейшая новость: мой прекрасный друг, талантливейший биохимик и настоящий герой Людвиг Айзенбаум погиб. Он ехал из Швеции, где встречался с учеными, также, как и мы, радеющими за будущее человечества. Возможно, он мог привезти какие-то новости и результаты новых изысканий, но, увы: поезд его разбомбили. Какая неслыханная подлость: бомбить мирные поезда и мирные города. Порой я задумываюсь о том, на что идут колоссальные ресурсы великой страны и великого народа: на уничтожение, убийства и производство оружия. Скорее бы настал мир, и мы, ученые, смогли бы работать не над тем, как убивать и разрушать, а созидать... Как всегда говорил Айзенбаум, заслуги ученых измеряются тем, скольких людей сумели осчастливить их открытия... Спи спокойно, дорогой друг...

— Значит, у Людвига Айзенбаума мы не спросим уже ничего... — понурился Алоиз. — Давай выпьем за его память? А следующую — за память твоего отца?

— Давай, — согласился Готтфрид. На душе у него скребли кошки.

* * *

— Вот зануды, — Алоиз тяжело вздохнул и похлопал по фюзеляжу флюквагена. — Минута в минуту выставили.

Стемнело. Небо над Берлином было сильно светлее, чем над Мюнхеном, и переливалось чем-то оранжевым. Впрочем, и над Мюнхеном звезд было не увидеть — а ведь в детстве они подолгу засматривались на звезды, сбежав из дома под покровом темноты. Ни Готтфрид, ни, должно быть, Алоиз толком не помнили, как вообще выглядело звездное небо; это воспоминание как будто осталось где-то глубоко внутри, скрытое другими слоями, точно сердцевинка луковицы.

— Согласно инструкциям, — покивал Готтфрид. — Чего стоишь, садись.

— Вниз? — Алоиз подмигнул.

— Нет, дружище, — Готтфрид покачал головой. — Выспаться бы сегодня. Мне завтра команду инструктировать. А я с этого коньяка совсем осовел.

— И ты зануда, — с притворным разочарованием протянул Алоиз. — Просить тебя подкинуть меня вниз — бесперспективная идея?

— Абсолютно, — Готтфрид был неумолим. — Где я тебя утром искать буду? И потом, ты теперь в моей группе. И мне надо, чтобы завтра ты работал как следует.

— Так точно, мой новый начальник! — Алоиз сделал серьезнейшую мину, но голубые глаза смеялись. — Кстати, ты когда своим электроприводом займешься?

Готтфрид скривился — "БМВ" снова принялась издавать несанкционированные звуки, но запустилась.

— На выходных, — пообещал он. — Завтра же мы снова задерживаемся, правда? — он подмигнул другу.

— А потом можно и вниз, — закинул удочку Алоиз.

— Это можно, — улыбнулся в ответ Готтфрид. — Главное, сегодня выспись и завтра не опаздывай!

— Вот про опоздания — не тебе говорить! — Алоиз пихнул Готтфрида локтем, и "БМВ" опасно вильнула в близости от одной из стен.

* * *

Следующий день неожиданно заладился с самого утра: Алоиз, с иголочки одетый, ждал Готтфрида на посадочной площадке в строго условленное время, и Готтфрид — на удивление — не опоздал.

— Работает ровнее, — отметил Алоиз. — Ты что-то сделал?

— Ага, — кивнул Готтфрид. — Запаял эти чертовы контакты. Летит как новенькая! — с мальчишеским восторгом добавил он.

Алоиз промолчал. Готтфриду тут же подумалось, что друг ему не верит: Алоиз всегда был очень практичным и наверняка считал, что лететь как новенький может именно новенький флюкваген, а не двенадцатилетняя развалюха, годная разве что на металлолом и переработку.

Долетели они без приключений. Готтфрид припарковал флюкваген, они высадились и направились к проходной: теперь они входили в одну дверь.

— Теперь вы еще и работаете в одном отделе, — Штайнбреннер оказался тут как тут: как один из координаторов части групп, он каждое утро ошивался у проходных и следил за всеми своими зоркими глазами. — Не удивлюсь, если Партия сделает исключение и поженит вас. А что, все равно твои гены, — он кивнул на Готтфрида, — Империи не пригодятся. Только вот не знаю, вы были бы Бергами или Вебернами? Наверное, все-таки Бергами.

Алоиз было дернулся в сторону Штайнбреннера, но Готтфрид удержал его за рукав.

— Пошел бы ты в задницу, Шванцбреннер, — отмахнулся Готтфрид. — Мысли, как у школяра.

— За своим языком последи, Веберн, — прошипел тот. — Смотрю, никак мою фамилию не выучишь...

Готтфрид пожал плечами и приложил карту к считывателю. Ворота разъехались в стороны, и друзья скрылись в лабиринтах коридора Естественно-Научного Центра.

— Не бери в голову, — Готтфрид посмотрел на Алоиза: тот все еще пылал праведным гневом.

— Готтфрид, это плохо, — покачал головой он. — Посуди сам: если что-то пойдет не так, по такой статье нам не жить, и как доказать, что этот идиот...

— Да выдохни ты, — отмахнулся Готтфрид. — Ну ты же не думаешь, что он это серьезно? Идиот, что с него взять?

— Анализы, но это к медикам, — буркнул Алоиз.

— Так, сейчас тебя надо представить нашей группе, — сменил тему Готтфрид. — Ты проходи, там есть пара свободных закутков, даже довольно уединенных.

— И только ты, как и полагается начальнику, сидишь за закрытой дверью, — усмехнулся Алоиз.

— Да ну тебя! Я и дверь-то не всегда закрываю!

— Ага, когда не занимаешься чем-то несанкционированным. Вроде рассматривания контрабандных фотокарточек и распития коньяка! — Алоиз рассмеялся. — И заметь, я еще даже не сказал про дневник!

Готтфрид только тяжело вздохнул — переспорить Алоиза подчас было просто невозможно. А доказывать, что никаких фотокарточек у него тут в помине нет — себе дороже. Ведь всего-то раз в Мюнхене было, еще в студенчестве. А Алоиз никак не успокоится. Хорошо еще, что его за таким срамом застукал именно он, а не какой-нибудь Штайнбреннер. Вообще, Готтфрид надеялся, что это осталось в прошлом и поросло быльем: Алоиз не припоминал этого уже довольно давно, и вот поди же ты — опять за старое!

— Молчишь, — удовлетворенно отметил Алоиз. — Крыть-то нечем!

— Жду, пока десять лет пройдет, — меланхолично отозвался Готтфрид.

— Это правильно, — усмехнулся Алоиз.

Как-то раз он пообещал Готтфриду, что прекратит припоминать ему этот случай через десять лет. А тот, не будь дураком, записал эту дату в свой видавший виды блокнот, правда, похоже, больше для проформы: даром, что Готтфрид был способен забыть и дату Великого Обнуления, и собственного дня рождения, обычно если угрожал запомнить что-то еще, то помнил исправно.

Они пришли немного заранее. На месте уже находились Агнета, Айзенбаум и двое студентов второго и третьего курсов. Еще двое пятикурсников задерживались, впрочем, до начала рабочего дня время еще было. Алоиза приняли с энтузиазмом, даже Айзенбаум деловито пожал ему руку и не выказал совершенно никаких признаков неприязни, хотя на Готтфрида и смотрел волком. Впрочем, новые инструкции принял, скрупулезно записал и принялся выполнять со свойственным ему тщанием, фиксируя каждый шаг в лабораторный журнал. Готтфрид даже обеспокоился и в очередной раз проверил, не оставил ли он где-то свойственный ему творческий беспорядок, однако все оказалось на своих местах.

Глядя на то, как спорится работа в его группе, Готтфрид ощутил приступ гордости: все пришли вовремя, никто не болтался без дела, а написанный им и утвержденный Малером план, похоже, оказался и правда жизнеспособным. А насколько эффективным — время покажет.

На обед с ними в столовую увязались Агнета и Отто Фишер, студент-второкурсник. Тощий, нескладный и долговязый, с непослушной копной светлых волос, которые не слушались ни расчески, ни даже бриолина, он напоминал взъерошенного толком не оперившегося птенца, а длинный прямой нос только усиливал это сходство. Белый лабораторный халат ему был великоват, и полы его развевались при каждом шаге, точно крылья. Отто отчаянно желал причаститься тайн большой науки и смотрел на всех старших товарищей, а в особенности на Готтфрида, точно на небожителей.

— Возьми пива, а не компот, — увещевал Отто Алоиз. — Желательно две пинты. Айзенбаум-то, вон, шкаф с реактивами открывал, ты разве не знаешь, что они жутко вредные?

— А пиво при чем? — Отто был готов впитывать все знания, которые могли вложить в его пытливую голову старшие товарищи, и смотрел на Алоиза с благодарным трепетом.

— Так оно нейтрализует всю эту дрянь, — со знанием дела ответил тот.

Агнета и Готтфрид переглянулись и прыснули.

— Что? — Отто принялся непонимающе озираться.

— Бери компот и пошли, — строго сказал Готтфрид.

— Но мне оберайнзацляйтер Берг...

— А оберайнзацляйтера Берга я загружу дополнительной работой, чтобы времени на ерунду не оставалось, — мстительно пообещал Готтфрид и выразительно посмотрел на друга.

— Так что там с пивом? — продолжал допытываться Отто, когда они уже сели за стол и принялись за еду.

— Да пошутил я, — отмахнулся Алоиз. — Но! В каждой шутке, между прочим, есть доля правды. И спирт, содержащийся в пиве, помогает нейтрализовать влияние радиации.

— Эх, выдавали бы нам шнапс за вредность... — мечтательно проговорил Отто, и Готтфрид заметил, что у него слегка порозовели кончики оттопыренных ушей.

— Да какая там вредность, — проворчал Готтфрид. — Подумаешь, Айзенбаум шкаф открыл. По такой логике он уже давно должен был помереть. Или превратиться в нечеловеческое существо.

— А он, можно подумать, человеческое, — буркнул Отто. — Зануда, каких свет не видывал! Заставил меня трижды переписывать одну из задач...

Отто погрустнел и с ненавистью уставился на сосиску, лежащую на его тарелке.

— И правильно, — поддакнул Готтфрид и почти кожей ощутил на себе удивленный взгляд Алоиза. — А что? — он развел руками. — Пока учишься, важно привыкать к правильному оформлению. Иначе потом ни в жисть не запомнишь, что и куда.

— Слушай его, — покивал Алоиз. — Это он из своего опыта. Чтобы ты ошибок не повторял!

Готтфрид сделал вид, что поглощен едой.

— А как вам, фройляйн Агнета, новые обязанности? — учтиво поинтересовался Алоиз.

Агнета смущенно улыбнулась, а Готтфрид отметил про себя, что Алоиз в своем репертуаре — обратился к девушке по-граждански, не по-партийному.

— Прекрасно, херр оберайнзацляйтер! — просияла Агнета. — Очень интересно! Раньше мне никогда не приходилось самостоятельно расписывать планы исследований, только следовать чужим. Конечно, я несколько переживаю... Пусть у меня прекрасные материалы...

— Не переживайте, — улыбнулся Готтфрид. — Вы всегда можете прийти ко мне с любым вопросом. На то мы и одна команда.

— И я могу? — тут же вклинился Отто.

— Можешь, — легко согласился Готтфрид. — Однако, если мне не изменяет память, я лично подписывал, что твой куратор — оберберайтсшафтсляйтер Айзенбаум. Так что ходи к нему. Но если что-то неясно, то я всегда открыт для обсуждений.

— Готтфрид, — подала голос Агнета. — Скажите, пожалуйста, если я закончу раньше с архивными документами...

— Конечно, приходите, как будете готовы.

— И я хотела попросить... — она прикусила губу. — Вы позволите взять еще раз материалы от исследовательской группы из Верденбрюка? Я не законспектировала их, а, кажется, они опираются отчасти на исследования, проведенные еще до Катастрофы.

— Разумеется, — кивнул Готтфрид.

— Вживаешься в роль руководителя, — съязвил Алоиз, когда на обратном пути они направились за частью инструментов, оставшихся в шкафчике Алоиза.

— Вживаюсь, — неожиданно миролюбиво отозвался Готтфрид. — Вот что прикажешь с этим птенцом делать? Я ведь... — он тяжело вздохнул. — Я ведь полночи про этого Айзенбаума думал. Ну, что ты мне вчера сказал.

— Я даже не знаю, что тебе и сказать, дружище, — Алоиз нахмурился. — Раз уж тебе Айзенбаум по ночам покоя не дает...

— Слушай, мочи нет, ты можешь говорить серьезно? — Готтфрид потер затылок.

— Могу, — согласился Алоиз. — Сходи к парикмахеру. Оброс страшно, руководитель, называется.

— Я тебе про Айзенбаума, а ты мне про мою стрижку! — вспылил Готтфрид.

Алоиз сжал пальцами переносицу и остановился:

— Да ничего не делать. Ты все правильно сказал этому Отто: у него есть куратор, пусть через него и решает все вопросы. Айзенбаум и так зуб на тебя точит, если ты еще и его менторские навыки поставишь под вопрос...

— Да не собираюсь я ничего ставить под вопрос! Меня он не устраивал в тесном сотрудничестве со мной, понимаешь? Агнета...

— Кстати, об Агнете, — перебил его Алоиз. — Ты как-то умерь пыл. Слухи про вас уже поползли. Дескать, ты и махнул ее с Айзенбаумом местами по личным мотивам.

— Глупость какая, — пробормотал Готтфрид. — По личным... Разве может быть место личным мотивам на работе?

Он уже приготовился, что Алоиз опять припомнит фотокарточки, однако тот на удивление смолчал и остался серьезным.

— Это ты понимаешь, — горько проговорил он. — Не все придерживаются таких же принципов. И судят по себе. Это я к чему... Ты поаккуратнее, Готтфрид.

— Да а что я могу сделать? — он пожал плечами. — Только работать. Люди все равно будут болтать разное.

— Будут, — согласился Алоиз. — А ты держи в порядке отчеты. Их в любой момент могут проверить. К тебе теперь повышенное внимание.

— А когда было иначе? — усмехнулся Готтфрид. — Я, знаешь ли, привык. И к особенному отношению, и к повышенному вниманию. Жаль, не женскому.

Остаток рабочего дня не принес особенных сюрпризов: все шло по плану и даже слегка опережало его, что не могло не радовать Готтфрида — значит, он поставил реальные сроки. А сообщать начальству о перевыполнении плана всегда приятно. Айзенбаум исправно провел сверку реактивов и под конец дня принес Готтфриду соответствующий акт.

Им с Алоизом снова без проблем подписали удлинение рабочего дня на три часа: Готтфрид отчитался, что работа идет согласно плану, однако одна из гипотез требует дополнительной проверки, и на выяснение некоторых деталей для пересборки контура нужно дополнительное время.

Когда они остались в лаборатории одни, Готтфрид снова направился в радбокс и вынул заветный дневник из кофра.

— Пломба обтрепалась, — недовольно заметил он. — Надо что-то с этим делать, Алоиз. Иначе нас прихватят за зад. И не отвертимся.

— Такой бумаги у меня в избытке. А вот печать будем переводить.

— Ты же сможешь? — недоверчиво спросил Готтфрид.

— Обижаешь! — возмутился Алоиз. — Такой навык не пропьешь, хотя, фюрер свидетель, я старался.

— Завтра?

— Так точно, — постановил Алоиз. — А пока давай читать дальше.

Дальше снова шли рассуждения о рецептуре антирадина в зависимости от изотопного состава. Судя по всему, Веберн и Айзенбаум-старшие немало копий переломали в спорах, но факт оставался фактом: достаточно обширный эксперимент, несмотря на все старания, поставить так и не удалось. Готтфрид ощутил какой-то трепет от прикосновения к таким тайнам и от того, что, похоже, они оказались невероятными везунчиками, что вообще выжили: то ли им попался правильный вариант антирадина, то ли что-то еще... Память услужливо подкидывала блеклые, точно со старой кинопленки картины: одни похороны, вторые... Многие ушли тогда, после Катастрофы. Кто-то раньше, кто-то позже. Кто-то скоропостижно и легко, кто-то — в жестоких мучениях, отвоевывая у смерти каждое мгновение в тяжелых боях.

Готтфрид посмотрел на Алоиза: как же им все-таки повезло. Может, потому, что они были детьми? Мальчишками, которым море по колено...

Он вспомнил, как вскоре после Катастрофы ушла его мать — заболела и сгорела в одночасье. За два месяца от веселой и жизнерадостной женщины осталась бледная тень. Анна-Мария Веберн почти перестала есть и пить, похудела и высохла, в последнюю неделю промучилась животом и рвотой, а потом не проснулась. Врач тогда сказал, что у нее совершенно переменились ткани желудка и соседних органов — рак сожрал их, не оставив шанса, в общем-то, еще совсем молодой женщине.

Мать Алоиза ушла позже и болела дольше. Готтфрид, тогда уже сирота, живший в одном из первых Воспитательных Центров и член Фюрерюгенда, периодически наведывался в гости к другу и стыдливо прятал глаза, когда приходилось заходить в комнату к его матери и помочь покормить ее или что похуже. Сиделка фрау Берг, дурно говорившая по-немецки остарбайтерин Ирина, приглядывала еще за несколькими больными женщинами, жившими, а, точнее, доживавшими на той же улице. А Алоиз очень любил мать и не хотел дожидаться, пока Ирина сможет подсобить его матери.

Тогда же друзья научились ставить уколы с опиумом, а когда фрау Берг однажды перестала дышать, разделили последнюю дозу между собой, и потом даже подумывали достать еще, но задача оказалась чересчур сложной. И теперь Готтфрид очень радовался тогдашней, казалось бы, неудаче.

Да. Им чертовски повезло.

— Интересно, он пишет еще о чем-то, кроме антирадина? — голос Алоиза выдернул Готтфрида из вязкой пелены воспоминаний. — Эй, ты о чем задумался?

— Да так, — отмахнулся Готтфрид. — Неважно. Не знаю. Будем читать дальше — выясним.

— Давай посмотрим? — предложил Алоиз.

— Нет уж. Давай читать по порядку, — возразил Готтфрид.

— Что-то я тебя не узнаю, — протянул Алоиз.

Готтфрид и сам не понимал, что на него нашло. Но ему казалось, что эти страницы нужно листать постепенно, от первой до последней, не нарушая порядка, который теперь виделся ему священным.

— Ладно, как скажешь. Это дневник твоего отца, так что ты в своем праве.

— Знаешь... — Готтфрид потер глаза. — Что-то я больше не могу. Пойдем посмотрим, что еще есть внизу? А потом дернем по пивку? Сегодня как раз четверг...

— Там же? С очаровательными певицей и официанткой? Или ты хочешь покорять новые горизонты?

— Не останавливайся на полпути, Алоиз, — Готтфрид наставительно поднял палец вверх. — Старые еще неизведаны. Стоит быть последовательными!

* * *

Они спускались ниже и ниже. Земля все еще терялась где-то внизу, но даже сквозь стекла флюквагена казалось, что воздух там гуще, плотнее и наверняка грязнее. К вечеру похолодало, и откуда-то снизу начал наползать туман, придавая и без того мрачной картине зловещую таинственность. Готтфрид сбавил скорость и медленно полз вдоль здешних посадочных площадок. В них не осталось ничего от выхолощенности самых верхних и даже от небрежности средних. Грязные куски местами выщербленного бетона, торчащая арматура опалубки, блеклые грязные вывески, которые по большей части даже не светились. Готтфрид выключил ближний свет, оставив лишь габаритные огни, и вполголоса посетовал на то, что не может уменьшить их яркость — вот и придумал себе задачу на выходные.

— Может, поехали в наш бар? Как он, кстати, называется? — предложил Алоиз.

— Нет уж, — Готтфрид упрямо мотнул головой. — Надо знать город, в котором мы работаем.

— Знаешь, после вылазки сюда нам может понадобиться еще доза антирадиновых таблеток, — с сомнением проговорил Алоиз.

— Теперь у нас есть рецепт, — беспечно отмахнулся Готтфрид.

— Ты же прочитал про изотопные варианты. Вдруг этот рецепт не подойдет?

— Мы на минутку.

Готтфрид припарковал флюкваген на более-менее ровном пятачке и указал в проход между домами:

— Смотри! Как насчет вылазки на разведку?

— Не нравится мне это место, дружище, — Алоиз огляделся.

В этот же момент откуда ни возьмись к флюквагену метнулась человеческая фигура, положила руки на стекло со стороны Готтфрида и принялась обнюхивать машину. Готтфрид отпрянул и хотел было спрятаться, но заметил, что глаза существа были сплошь подернуты мутноватой белесой пленкой — похоже, тварь была совершенно слепа. Ноздри ее трепетали, губы что-то шептали, а стекло флюквагена запотело от горячего дыхания. Готтфрид вгляделся: существо было абсолютно лысым, ни бровей, ни ресниц, ни волос на почти голых руках. Кожа сплошь покрытая язвами, точно кто-то изорвал ее в клочья и местами она слезла, обнажая мясо и сухожилия. В раззявленном рту из воспаленных десен беспорядочно торчали желтые пни зубов, длинный язык тоже был изъязвлен. В довершение ко всему, даже когда существо принялось обходить флюкваген спереди и Готтфрид смог увидеть очертания его фигуры, он не смог разобрать, мужчина перед ним или женщина. Грязные лохмотья почти не скрывали тела, и теперь взгляду друзей открылись совершенно нехарактерные для мужчины обвислые груди, однако плечи существа были широки, пальцы узловаты, а в том месте, где болталась набедренная повязка, смутно угадывался нехарактерный для женщин бугор.

— Что это? — одними губами проговорил Алоиз, внимательно смотрящий на каждый жест существа.

— Не знаю, — проартикулировал Готтфрид и потянулся к ключу зажигания — он уже успел пожалеть, что заглушил второй контур.

Тем временем существо подняло голову и, по всей видимости, завыло — уж чем-чем, а хорошей звукоизоляцией старушка-"БМВ" могла похвастаться совершенно правомерно.

— Оно зовет себе подобных, — проговорил Алоиз. — Готтфрид, драпаем!

"БМВ" не подвела. К тому моменту, как из лаза высыпало еще несколько таких же существ — только вот далеко не факт, что слепых, судя по твердости их — даже не шага — бега.

— Знаешь... — переводя дух, заявил Алоиз. — После такого я считаю себя вправе дернуть не пивка, а водки.

Готтфрид молчал. Он еще раз критично оглядел место, где припарковал флюкваген, и, кивнув, направился в сторону уже знакомого им бара.