Огненноликая (гет)

Айрин

Через мгновение поляну огласил мой отчаянный крик:

— Остановитесь! Прекратите!

Эхо разнесло мой голос по округе, напуганная им стая черных птиц взмыла над лесом, громко хлопая крыльями. Когда эхо, а вслед за ним и крики потревоженных птиц стихли, воцарилась необычная тишина. Вампиры по команде дампира прекратили атаку.

Я зависла высоко над поляной. Мерные взмахи крыльев заглушал в ушах лишь бешеный стук сердца.

Синеглазый смотрел прямо на меня. От его стального взгляда я чувствовала себя как оголенный провод под высоким напряжением. Между нами все еще продолжалось незримое противоборство, мы, как бойцы на ринге, схлестнулись в жестком, бескомпромиссном клинче, неустанно ища и атакуя уязвимые места в обороне противника.

— Говори, — словно выстрел прогремел в тишине и гулким эхом разнесся над лесом его голос.

Собрав в легкие побольше воздуха и набравшись решимости, я заговорила:

— Вы пришли за мной. Ну так я перед вами. Я готова сдаться, но с одним условием: вы не тронете Калленов, они ни при чем.

От отдающихся в ушах гулких ударов сердца я сама едва слышала, что говорила, но в этот момент ощутила облегчение и горькую радость от того, что наконец-то решилась на единственно возможный в этих обстоятельствах шаг. Я, ставшая проблемой для Калленов, бросивших из-за меня вызов королевскому клану вампиров, сейчас могу пожертвовать собой, отплатив им добром за все то добро, что они для меня сделали, отблагодарив их за подаренные мне тепло и любовь. Если бы не Каллены, я уже давно была бы мертва. Мне было больно, но эту боль искупало осознание, что моя жертва будет не напрасна.

Дампир молчал, буравя меня ледяным взглядом. Я продолжила:

— Вы можете убить их всех, но тогда я исчезну, и вы меня никогда больше не увидите.

Я, конечно, блефовала, я бы никогда не оставила Эдварда, зная, что он в плену у Вольтури.

— Довольно самоуверенное заявление, — язвительно бросил синеглазый, сдержанно улыбнувшись одними губами.

— Можете рискнуть и проверить его истинность. Решать вам, — не менее язвительно заметила я, все больше проникаясь решимостью и какой-то мрачной яростью.

Синие глаза дампира излучали безграничное холодное удовлетворение, а на лице вновь расцвела сдержанная, неопределенная улыбка. Он долго молчал, и это молчание плавало в воздухе как ядовитый дым, заставляя задыхаться от страха.

Наконец, после долгой паузы, он произнес:

— Хорошо, мы пощадим Калленов.

Я внимательнее вгляделась в дампира, пытаясь понять, насколько его слова искренни и могу ли я ему доверять. Но его непроницаемый взгляд ничего не выражал.

— Но я сотру им память о тебе, — продолжил дампир.

— Хорошо, — внутренне с облегчением вздохнув, ответила я, попутно отмечая для себя эту новую грань способностей дампира и сопоставляя ее со своими способностями. В голове пронеслась мысль о том, что потеря памяти обо мне — это наименьшее из зол, а возможно, даже благо для Калленов в этих обстоятельствах.

Я все еще не полностью доверяла словам дампира, а кроме того нужно было добиться выполнения еще одного условия.

— Эдвард и Элис тоже должны быть освобождены, — дерзко вымолвила я, стараясь не терять внешнего хладнокровия и самообладания.

— Нет, они останутся у нас, будут служить Вольтури, — дампир был непреклонен. — Я сотру им память, как и всем остальным.

По тону синеглазого я поняла, что спорить бесполезно. Добившись сохранения жизни Калленам, я все же не смогла сохранить их семью единой, теперь они теряли сразу двух своих членов.

— Я согласна, но предупреждаю, если договор будет нарушен, вы меня не получите.

— Договор не будет нарушен. Даю слово Вольтури, — произнес дампир.

Я не очень верила Вольтури, но этому дампиру почему-то верила. Что-то в его холодном беспрекословном тоне и остром как лезвие бритвы взгляде исключало обман и коварство. Несмотря на то, что мы были врагами и вступили в жестокое противоборство, неизбежно порождавшее ненависть к врагу, он невольно внушал уважение.

— Тогда отпустите Калленов.

Взгляд дампира на миг неестественно застыл, зрачки расширились до предела, почти скрыв радужную оболочку. Через пару мгновений я почувствовала сильнейшую вибрацию, а затем поняла, что мне больше нечего сдерживать, дампир сдержал слово и освободил Калленов от своего гипнотического влияния, и те стали удивленно озираться по сторонам и переглядываться, не понимая, что вокруг происходит. Синеглазый смог стереть им память, даже несмотря на мое противодействие.

Внезапно глухо вскрикнув, Карлайл рухнул на землю рядом с обезглавленным трупом Эсми. Его лицо исказила гримаса боли и скорби. Глаза неотрывно смотрели на бездыханное тело жены, а руки, дрожа, перебирали складки ее платья. С белых как мел дрожащих губ слетали судорожные всхлипы. Потрясенные Эммет и Джаспер медленно подошли к оглушенному болью отцу и подняли его с колен, передав на попечение не менее потрясенных Розали и Кармен, а сами осторожно подняли тело и голову Эсми и понесли в дом.

Мне было невыносимо видеть страдания и скорбь родных, а перед глазами неотступно стояло лицо Эсми, улыбающейся мне ласковой материнской улыбкой. Я ничего толком не знала о том, как далеко простирается способность вампиров к регенерации, но очень сильно надеялась, что отделенная от тела голова вампира может вновь прирасти к телу, и поэтому сделала все возможное, чтобы тело Эсми не было случайно уничтожено огнем.

Когда все Каллены и Денали, наконец, скрылись в доме, я приземлилась и встала прямо напротив дампира. От него исходило ощущение спокойной силы и безграничной власти, но, уничтожая оппонента, он не старался еще и растоптать его. Он почти приветливо кивнул мне и улыбнулся. Эта простая и почти автоматическая улыбка, порожденная скорее воспитанием, нежели чувствами, неожиданно меня успокоила. За ней не стояло ничего обязывающего: ни симпатии, ни ненависти, ни угрозы, ни интереса. Она не обманывала, не убеждала, не соблазняла. Она просто была, являясь неотъемлемой частью этого дампира, как его учтивые манеры или безупречно сидящий на нем камзол.

Пока мы молча и изучающе смотрели друг другу в глаза, два вампира подошли и скрутили мне руки, надев на них наручники. Скорее из любопытства я попыталась незаметно проверить их на прочность, и они успешно прошли эту предварительную проверку, видимо были сделаны из какого-то особо прочного сплава. Нет, я даже не думала бежать, я не могла думать о своем спасении, так как прекрасно понимала, что если сбегу, если скроюсь, на меня снова будут вести охоту, и Каллены снова окажутся под ударом и станут разменной монетой в этом противостоянии. А я не смогла бы спокойно жить, зная, что моим родным причиняют вред, что причиняют вред моему любимому.

Меня повели к одной из стоящих поодаль машин и усадили на сидение. Вольтури стали рассаживаться по машинам. Им не пришлось увозить с собой обезглавленные трупы Лорана и еще одного своего соплеменника, так как я их предусмотрительно сожгла. Мысль о погибшем Лоране неожиданно вызвала во мне жалость к Ирине, которая, несмотря ни на что, будет горько оплакивать своего недостойного друга. Но самого предателя мне не было жаль, он без зазрения совести предал нас и без всякой жалости был готов расправиться с моими родными.

В машину, куда меня усадили мои конвоиры, расположившись сами по обе стороны от меня, сели также дампир и Белла, еще один страж Вольтури сел за руль. Один из моих конвоиров повязал мне на глаза черную повязку, видимо, из предосторожности. Машина тронулась, и я подумала о том, что во второй машине вместе с остальными сейчас едут Эдвард и Элис, лишенные всех воспоминаний о своей семье. Я была даже рада, что не могу видеть сейчас любимого и сестру, которых не сумела спасти из лап Вольтури и которые больше меня не помнят.