Солнечная (гет)

Was mich nicht umbringt, macht mich stärker*

* * *

Лили была смиренна; во всяком случае, она не особо показывала свое внутреннее состояние, не пыталась кого-то упрекнуть или устроить грандиозную истерику. Нет. На все расспросы она молчаливо склоняла голову, сверкала карими глазами и мучительно старалась не закричать в голос, потому что слова так и рвались из нее. Ей хотелось плакать и биться от собственных эмоций; можно было вообще попытаться сбежать, но всякий раз она напоминала себе о том, кто она такая, и чувство принятия неизбежности роковых событий, которое волной захлестнуло ее, постепенно улеглось в сознании, оставляя внутри пустоту.

Когда она вернулась домой, то сразу же позорно быстро зашагала в свою комнату, не желая ни с кем говорить. Отец не настаивал, но Лили поклясться могла, что ощущала его взгляд спиной; Альбуса и Джеймса в доме не было, поэтому, наслаждаясь тишиной, она зашла в свою комнату, включила свет, и пред ней восстало олицетворение собственного ада. Бирюзово-желтые обои, местами слегка стертые от времени, заставили ее нервно сглотнуть, а когда взгляд ее упал чуть левее, она увидела его — фортепиано, обычное, маггловское фортепиано. Как тоскливо ей было смотреть на его ровную деревянную крышку, как плавилось ее сердце.

Лили обожала музыку с четырех лет. Она любила петь и пританцовывать, даже звуки улицы заставляли ее выбивать собственный ритм. Однажды мама, заметив это, пригласила на дом учителя, одного из тех, кого раньше приглашали в дома чистокровных наследников. Это был старый мужчина, который, по слухам, целенаправленно ушел в мир магглов и посвятил себя изучению музыки, а потом вернулся к магам и стал обучать их искусству. Он был одним из тех передвижников, кто действительно знакомил магов с маггловским миром, и был одним из немногих, кто одним из первых стал постигать их искусство.

Мистер Р, как он просил называть себя, был талантливейшим музыкантом: его руки выделывали с клавишами немыслимое, а тонкое музыкальное чутье было до того магическим, что он мог подобрать на слух целые композиции.

Когда Лили впервые увидела его, ее удивил его высокий рост и печальное лицо. Мистер Р говорил с акцентом, казалось, он даже не был англичанином, и его глаза… они наполнялись туманной дымкой всякий раз, стоило ему сесть за пианино. Меланхоличный, отстраненный, что-то его заинтересовало в Лили, поэтому он согласился давать ей уроки. И мама, радостно наблюдавшая за игрой своей дочери, ласково улыбалась. Она светилась так, словно Лили была действительно одаренной.

Сердце екнуло, и Лили на дрожащих ногах подошла медленно к фортепиано, провела рукой по лакированной поверхности, а потом с силой сжала руку в кулак, резко отвернувшись. Она не играла вот уже третий год, со дня смерти своей матери. В конце концов, когда она умерла, играть было незачем: мистер Р покинул ее, когда она поступила в Хогвартс, а всем остальным не было дело до маггловской музыки. Никто не понимал, что находила Лили в Моцарте, Бетховене, Рахманинове. Они не знали, что, окунаясь в звуки, она становилась счастливей, а играя матери и видя улыбку на ее лице, Лили чувствовала себя нужной.

В конце концов, оглядываясь на собственную жизнь, Лили не видела ничего, кроме горечи и боли, потому-то она и не могла играть. Обожавшая до дрожи Моцарта Поттер не могла наполнять светом его мелодии, вместо этого в каждую ноту она вкладывала такое отчаянье, что от былой легкости не оставалась ни следа. Лили Поттер портила все, к чему прикасалась, и это настолько было аксиомой, что даже тошно.

И вот, вернувшаяся обратно их Хогвартса домой Лили изо дня в день смотрела на плотно закрытое фортепиано, его лакированную поверхность и мечтала отравиться. Потому что чувства внутри были невыносимыми. Больше всего ее раздражало, что отец ничего не сказал. Возможно, он думал, что лучше не вмешиваться, или похожая история с Альбусом выжала из него все эмоции по этому поводу, но Гарри Поттер ни разу не спросил, что же такого она делала и самое главное — зачем. Бесило это потому, что Лили, втайне мечтавшая о хоть каких-то проявлениях эмоций с его стороны, одновременно боялась, что так он прячет свое разочарование. Но, вглядываясь в его морщинистое лицо всякий раз, когда он возвращался с работы домой, она понимала: ему просто… плевать.

В первый день своего возвращения, когда к ней в комнату бесцеремонно ввалился накуренный сигаретами Альбус, она встала в позицию обороны и мрачно взирала на брата, который распластался на ее постели и меланхолично улыбался, смотря в потолок.

— Где Джеймс? — решила разорвать она тишину первой, и Альбус, хмыкнув, холодно ответил:

— Днями и ночами пропадает на тренировках. Он еще не в курсе, как именно ты влипла.

Сердце у Лили билось от какой-то тоски, когда она изучала лицо Альбуса и думала о том, что теперь ничем не отличалась от него. «Да, Лили Поттер, ты такая же неудачница, как и этот идиот». — И настроение ее провалилось на самое дно.

— Несчастный Джеймс, — насмешливо бросил Альбус, когда, выйдя из комнаты, он остановился в пороге и внимательно посмотрел ей в глаза. И Лили вздрогнула. Потому что он никогда не смотрел людям в глаза. — Мы делаем его карьеру крайне уязвимой. Ведь общество поносит нас, а значит, и его. Не правда ли, Джеймса жаль?

Именно тогда она осознала, что никогда не задумывалась о том, какую именно жизнь вел ее брат со дня своего исключения из Хогвартса. Она помнила множество статей, унижавших Альбуса, знала об отказах ему в работе в Лондоне. Думала ли Лили, что ее ждет такая же судьба? Знала ли она тогда, внутренне насмехаясь над братом, что в итоге ей придется вдвойне тяжелей, чем ему: ведь Альбус… такой сильный, волевой, а она? Лицемерная дрянь без зачатков совести и принципов.

Первые статьи о ней появились уже через неделю и были опубликованы они в одном из издательств, принадлежавших семье Томас. Право, к тому времени Лили почти свыклась со своей участью: отец ее не трогал, Альбусу явно было не до нее, а Джеймс, лишь однажды навестив ее, дал понять, что он, откровенно говоря, не хотел бы знаться с такими родственниками. И Лили его понимала; особенно хорошо именно тогда, когда, вчитываясь в новый выпуск газеты, она видела групповое колдофото Поттеров с заголовком «Еще один Поттер на неверном пути. Как долго мы будем терпеть выходки детей Национального героя?»

Поттер… Поттер… все плевались этой фамилией, видимо, думая, что они находятся на вершине, а значит, пребывают в раю. Знал ли кто-нибудь из них, какая преисподняя открыта в их доме? Меланхоличный, убитый Альбус, который так и не смог выбить себе место в этом мире из-за репутации Темного волшебника, а потом и вовсе смирившийся со своей участью, убивая печаль в сигаретном дыме и небольшой подработке в кабаке в Лютом переулке; замкнутый Гарри Поттер, не замечавший, казалось, ничего, пребывавший в каких-то своих иллюзиях; Джеймс Поттер, искренне не понимавший, чем он заслужил свою родню, вынужденный из раза в раз доказывать, что вот он-то другой, и, как вишенка на торте, Лили Поттер. Солнечная Лили Поттер, оказавшаяся ничем не лучше их всех.

Она не выходила из дома. Лили боялась выйти в Косой переулок, боялась наткнуться на папарацци или знакомых, потому что все еще не смогла научиться вновь вклеивать в свое лицо улыбку. Ведь всякий раз, стоило ей на секунду провалиться в собственные мысли, Лили думала о нем. Браслет, подаренный Малфоем, лежал под кроватью в шкатулке, рядом с остатком Мариуса, и Лили клялась, что никогда не наденет его вновь. Выкинуть эту красивую змею у нее не поднималась рука, поэтому, заткнув свое подсознание, она спрятала его и лишь временами вспоминала. Мечтала. И думала.

Ненависть к нему была единственной причиной ее существования. Лили это понимала прекрасно, валяясь на кровати и внимательно смотря в потолок. Ей было до того больно, что иногда она и вовсе не могла заснуть, и каждый раз, стоило ей прикрыть веки, Лили вновь и вновь видела его бледное лицо, обрамленное лунным светом. И сердце у нее сдавливалось от силков тоски.

Лили ненавидела Малфоя даже больше, чем себя. Было проще скинуть всю вину на него, иначе… она понимала, что ей не выкарабкаться. И, вспоминая всякий раз его голос с хрипотцой, его спокойные и серьезные глаза, его речь среди других одногруппников, Лили начинала испытывать запредельную ярость внутри. Он Малфой, их ненавидят и презирают, и как так вышло, что именно он унизил ее? «Убогий неудачник», — со злостью думала она, засыпая, чтобы во сне опять увидеть его матовую кожу и во всех красках представлять, что бы было бы, если бы тогда она не прервала поцелуй. И от мысли, как сильно она хотела его, ей становилось ещё более тошно, и глубокая ненависть покрывала каждый миллиметр ее сердца.

Таким образом прошел апрель. Май ворвался в ее жизнь свежим ветерком в комнату, и Лили, наблюдавшая за приходом лета, падала в тоску. Она сама заперла себя в этом доме, на любые попытки семьи вытащить на улицу, лишь демонстративно отворачивалась и пряталась среди книг по Зельеварению. В нем она нашла отраду. Варить залья, придумывать формулы… да, это была не Темная магия, но даже так она чувствовала себя чуточку счастливей. Иногда ее глаза невольно останавливались на фортепиано, и Лили думала о том, как сильно бы ей хотелось сыграть. Но, открыв однажды крышку и попытавшись сыграть «Турецкий марш» Моцарта, Лили поняла, что не может. Звуки были словно забитыми, абсолютно неживыми, и Лили, закрыв крышку уже навсегда полностью абстрагировалась от реального мира, уйдя в зелья.

В один из майских дней к ней зашел запыхавшийся Джеймс, нечастый гость в ее комнате, который, сверкнув глазами, улыбнулся и попросил ее спуститься вниз. И когда Лили пришла на первый этаж, то увидела своего отца, который настраивал на гостиничном столе магический граммофон.

— О, Лили, — спокойно протянул он, когда она присела напротив него, с некоторым удивлением поглядывая на позолоченную трубу. В голову как некстати пришла мысль, что в ее детстве у них стоял примерно такой же, но однажды Джеймс запустил в него квоффл, разбив магический хрусталик внутри, что позволял граммофону играть самостоятельно без взмахов палочки.

— Я искал эту штуковину по всему Лютому переулку, — весело заговорил Джеймс, плюхнувшись рядом с ней, и Лили сморщилась, слегка отодвинувшись. Ее самый старший брат никогда не соблюдал личное пространство.

— Зачем? — прохладно поинтересовалась Лили, но сердце ее втайне билось в предвкушении, когда отец наконец закончил настраивать граммофон и, взяв первую пластинку, аккуратно положил ее и закрепил иглу.

— Ну… — задумавшись, протянул Джеймс, — ты же так любишь музыку. Я подумал, что это улучшит тебе настроение. В последнее время ты выглядишь крайне измученной, хотя самый пострадавший здесь — я!

— Джеймс, — спокойно одернул его Гарри, и он был вынужден замолчать. Именно в этот момент комнату заполнила мелодия, «Прелюдия до-диез минор» Рахманинова, и Лили забыла, как дышать. Только музыка понимала ее. Только в ней можно было найти свое утешение. Только с ней можно было излить всю свою внутреннюю боль. И Лили сидела, падая в ту самую бездну, не чувствуя под собой дна, потому что впервые она могла сказать: «Да. Мне больно, черт побери. И в этой боли повинен он. Долбаный Скорпиус Малфой».

Тяжелый вздох сорвался с ее груб непроизвольно, и именно в тот момент Лили встретилась глазами с отцом. Гарри Поттер был таким уставшим, что на секунду ей даже стало горько. В конце концов, она не имела ни малейшего понятия, чем именно он занимался на своей работе, и было какое-то мерзкое ощущение, что наверняка чем-то опасным.

— Думаю, пришло время поговорить, Лили, — спокойно проговорил он, и Лили заметила, как неслышно поднялся Джеймс, покидая их.

Внутри что-то замерло, и она сузила глаза. Как бы больно ей ни было, Лили никогда бы не позволила людям лезть в ее душу. Потому что ее не было.

— Как ты видишь, Альбус не особо пользуется спросом в Лондоне, хотя он далеко не посредственный волшебник. — Аккуратно сняв очки, он стал протирать стекла тряпочкой, специально, наверное, не смотря на нее. — Все это связано с политикой нашего Министра. После побега из Азкабана бывших Пожирателей к любым проявлением Темной магии стали относиться крайне настороженно. К тому же, Содружество, — он сморщился, резко остановившись, а потом, надев очки, внимательно посмотрел на нее. — Скоро выборы, Лили. И они вертят Министром, как хотят, вынуждая его принимать угодные своей фракции решения, хотя он представитель консерваторов. Впрочем, это все не так важно. Я хотел лишь сказать одно: в Британии у тебя не выйдет закончить обучение или поступить в университет. Нужно выбрать другую страну, если тебе это, конечно, вообще нужно. Ал в свое время отказался.

В тот день Лили лишь пожала плечами. Какая-то ненависть к миру, и так зревшая внутри нее, стала возвышаться, и она, закрывшись в комнате, долго смотрела в ночное майское небо. Лили Поттер. Милая, солнечная девочка. «Ты выстраивала репутацию, чтобы какой-то урод разбил ее вдребезги». И она всматривалась в звезды, сжимая руки в кулаки, понимая, что нужно что-то делать. Но… что?

Последующие недели летели стремительно. Она и не заметила как следом за июнем наступил июль, и от осознания, что ей не нужно бегать по Косой алее, что-то внутри нее переворачивалось. Лили по-прежнему не уходила дальше внутреннего двора своего дома, по-прежнему варила зелья, в какой-то момент перейдя к чему-то более сложному, чем напиток «Живой смерти». Именно тогда она подумала отправить документы в Академию Зельеварения, и, не сказав никому не слова, написала письмо в комиссию, приложив к нему своим практические результаты и достижения школьных лет. Однако ей отослали все обратно, тактично намекнув, что волшебники, не закончившие Хогвартс, не имеют право на поступление.

Но Лили знала, что все дело было в том, кем она была. Газеты все еще пестрили статьями о ней, казалось, Мэри Томас, а Лили была уверена, что это она, поставила перед собой цель втоптать ее в грязь. Знала ли эта дура, что Лили Поттер не убиваема? Ничто не может ее сломать.

Был июль, когда Поттер наконец стала прогуливаться по улочкам Британии. Она надевала черную остроконечную шляпу, очки с черными стеклами, длинный плащ и брела вдоль знакомых улиц. В какой-то момент, наблюдая за улыбчивыми людьми, радостными покупателями, она подумала, что не принадлежит этому миру, а потому все чаще стала сворачивать с уютной, наполненной светом Косой аллеи в Лютый переулок. Здесь было общество под стать ей. Мрачные волшебники, прозорливо оглядывавшиеся по сторонам; торговцы контрабандой и запретными зельями — на них велась охота со стороны власти.

С каждым днем переулок редел. Многочисленные проверки со стороны инспекций привели к тому, что многие волшебники из официальной деятельности перешли в нелегальную: в самом начале улицы стояли два оборванца, которые, заметив авроров или министерских сотрудников, свистели во весь рот, и десятки волшебников, стоявших у стен обветшалых домов, с резкими хлопками трансгрессировали, исчезая в черном дыме.

В Лютом переулке была своя атмосфера. Отщепенцы, люди без образования и определенного статуса. Прошлая Лили бы сморщилась и прошла прочь, а теперь она приходила в паб «Лилит», усаживалась в самый дальний угол и наблюдала за тем, как протирал стаканы Альбус, подрабатывающий здесь барменом. Для таких, как они, этот переулок был спасением, именно здесь жила свобода — люди обсуждали, не боясь, Непростительные заклинания, наркотики, темномагические атрибуты. И только вот уже третий год над этим оплотом висела черная туча: все знали, однажды от переулка не останется ничего.

Единственное заведение, которое обладало более-менее официальным статусом, было лавкой «Горбин и Берк», именно ей владела семья Бекки Берк, потому, наверное, Лили не приходила туда.

Но однажды, наблюдая за различными склянками, сложенными у витрин, Лили не выдержала и зашла внутрь. В помещении было сыро и темно, острый запах сразу ударил в ноздри, и чем дальше шла Лили, тем сильнее она ощущала какую-то слабость в теле. В какой-то момент она подумала, что именно такой запах издавали сигареты Скорпиуса, и, остановившись, она с силой топнула ногой. Думать о нем ей хотелось меньше всего.

Идя вдоль стеллажей, она вдруг заметила целый рядок закупоренных склянок, а рядом — большой бурлящий котелок, в котором что-то варилось. Судя по интенсивной реакции, зелье было безвозвратно испорчено, и, не сдержавшись, она подошла ближе, склонившись. Это был Мутилан, в обиходе — напиток Увечий. Один глоток этого зелья мог вызвать внутри человека такую боль, что он умирал от болевого шока в течение часа, если не выпьет антидот. Зелье, в прошлом использовавшееся для пыток, теперь было отнесено к темномагическим и запрещалось для открытой продажи. Скорее всего, владельцы лавки имели связи с чиновниками из инспекции, иначе объяснить, почему такое зелье варилось на виду у всех, не получалось.

Хмыкнув, она вытащила палочку, взмахнула ей и презрительно сощурилась: человек, варивший его, явно был профаном. Иначе как можно было забыть добавить сушенную Мандрагору?

— Чем могу помочь, юная леди? — раздался глубокий голос, и Лили, резко отойдя от стола, широко распахнула глаза. Напротив нее стоял невысокого роста пожилой человек в черной, слегка дырявой мантии. Его лицо было покрыто настолько глубокими морщинами, что было даже удивительно, почему она все еще не видела кровеносную систему. А фиолетовые, даже сиреневые глаза смотрели так пристально, что Лили невольно сжала в руке ткань мантии, радуясь, что на ней по-прежнему была высокая шляпа и очки, скрывавшие внешность. — Асторат Берк, — неспешно ответил он на немой вопрос, и Лили вздрогнула, с ужасом подумав, кого она могла здесь встретить.

Ей было неловко. Только сейчас она осознала, что инстинктивно влезла в чье-то зелье, что находилась она в темном магическом переулке и что стоящий человек — родственник той идиотки, которая в итоге смогла возвыситься над ней.

Впрочем, не умевшая проявлять эмоции Лили лишь поджала губы, поправив сумку на плече и устремившись прямо к выходу. Ей хотелось сбежать. Потому что необычайно яркие, фиолетовые глаза, казалось, пронзали ее полностью.

— Не спешите, мисс Поттер, — спокойно проговорил он, когда Лили почти дернула ручку двери. Его вкрадчивый голос заставил ее остановиться и резко развернуться, устремив свой полный ненависти взор на него. Конечно. Любой идиот мог ее узнать, ведь она Лили Поттер. Очередной не такой ребенок долбаного Избранного. — Что бы вы могли сказать мне, если бы я предложил вам ставку в лавке? Мне нужны опытные зельевары, мисс. Владеющие Темной магии. Учитывая ваше пикантное прошлое и то, что вы сотворили с зельем моего внука… признаться, впечатляет.

Она резко вскинула голову, принимая боевую позицию, боясь, что все в его голосе насмешка. Это было странно: в конце концов, вероятность того, что Бекки могла рассказать о ней своей семье все-таки существовала, поэтому… не заключалось ли в его предложении подвоха? Медленно окинув взглядом помещение, Лили почувствовала, как дрогнуло ее сердце. Да, пожалуй, ей бы хотелось попробовать поработать здесь, но у нее не было законченного образования, а ее репутация и без того валялась на дне. Так зачем ему это? В чем смысл?

Молчаливо развернувшись, она стремительно дернула дверь на себя, но, не рассчитала удар, из-за чего почти с силой врезалась в человека, который неспешно зашел в лавку. Даже не посмотрев, в кого она удосужилась врезаться, Поттер стремительно оттолкнула человека, судя по одежде и фигуре — мужчину, и спешно пошла мимо ведьм в остроконечных шляпах, убогих волшебников, протягивавших руки со всякой дрянью.

Лютый переулок был упадочным и мрачным, здесь она чувствовала себя собой, однако, окунаясь в пучину собственного мрака, Лили не видела возможности подняться, когда как больше всего на свете ей этого и хотелось.

«Скорпиус опять оказался прав. Со дна не возвращается», — расхохоталось сознание, и Лили резко остановилась, схватившись за грудь. Она ненавидела это имя. Ненавидела настолько, что в глазах уже стояли злые слезы, а лицо ее медленно покрывалось красными пятнами. Его предательство, его понимание, его слова… о, как сильно теперь она чувствовала себя обманутой! «Чем я лучше той же идиотки Элен, раз поверила ему? Не из-за него ли я сейчас в таком положении?!» — скрипнув зубами, Лили резко подняла голову и вдруг погоняла, что больше не стоит в Лютом переулке. Нет. Это была Косая аллея, и здесь, словно назло, светило яркое солнце, не проникавшее в трущобы переулка; здесь волшебники были одеты в разноцветные мантии, их звонкий смех переливался и сливался друг с другом.

Только вот Лили, облаченная в черную мантию, с длинной черной шляпой на голове, с темным на очками казалась здесь чужеродной. Она больше не принадлежала этому миру. Осунувшись, словно на нее в момент свалилась вся тяжесть собственного положения, Лили медленно пошла сквозь толпу, сильнее натягивая полы шляпы, боясь, что кто-то может узнать.

В конце концов, именно поэтому она не выходила дальше своего двора — она боялась. Порицания, осуждения, косых взглядов и тихого шепота; всего того, чем были окружены дети Пожирателей или тех, у кого не получилось после войны встать во главе иерархии магического мира. «Мерлин, мог бы кто подумать, что дочь самого Гарри Поттера окажется такой же маргинальной, как и все те жалкие слизеринцы, от которых она с таким упорством отплевывалась?» — усмехнувшись злобно, подумала Лили. В конце концов, даже будучи забитой, она все еще чувствовала себя лучше их всех. Потому что была умней. Потому что была беспринципной и обозленной. А таким терять нечего — ведь у них ничего нет.

Вдруг она услышала знакомый смех. Яркий, резкий и противный, без капли искренности в голосе. Лили медленно повернулась и юркнула в ближайший поворот, прислонившись к стене. Потому что прямо на другой стороне улицы в кафе сидели Мэри Томас, Годрик Томас, Мэтью Льюис и Элен Спинетт. Крашенные волосы Мэри слегка отросли, обличая черные корни, но, по-видимому, не видя причин закрашивать их летом, она сидела, перекинув ногу на ногу, и громко смеялась, облизывая стекавшее по рожку мороженое. У этой тупой идиотки была улыбка на пол-лица, и Лили, мучавшаяся от бессонницы и депрессии, испытывала нечеловеческую ярость, всматриваясь в эту прожженное глупостью лицо.

Вот она. Вот та, кто сломил Лили Поттер, что успешно скрывала свою сущность на протяжении четырех лет. Эта невзрачная, вульгарная идиотка, имевшая только папочку и яркую внешность. «Ну почему именно она?», — взывала Лили молча, резко посмотрев на Годрика, который бессмысленно смотрел на свои руки, сложенные на столе. Он был мрачен и молчалив, впрочем, Годрик всегда был таким. Серьезным, скрытным, но при этом умевшем улыбаться когда надо и очаровывать людей, пряча свою тупую агрессию между ребер. Теперь почему-то Лили больше не испытывала к нему былой ненависти: напротив, на ее месте появилась странная пустота, будто бы она наконец осознала, что то, что он бросил ее, растоптав, было далеко не самым страшным в жизни.

Тяжело вздохнув, Лили резко отвернулась. Смотреть на Элен не хотелось. В конце концов, именно Спинетт бесила ее больше всего своей заботой и пониманием. Все это время, особенно поначалу, она упорно писала ей письма аккурат раз в неделю, и Лили, не имевшая привычки отвечать, да и не желавшая вообще иметь хоть что-то общее со своим прошлым, уверенно бросала письма Спинетт в камин. В конце концов, а что Элеонора могла понимать? Ничего, оттого и казалось это лишь наигранным сочувствием.

Наблюдая за ним полминуты, Лили вдруг заметила, что Годрик резко вскинул голову и, испугавшись, она тотчас юркнула в первый попавшийся проход. Однако, стоило ей только пойти дальше, вглубь домов, чтобы, не дай Мерлин, быть замеченной, Лили резко остановилась. Ведь напротив нее, прислонившись к стене, стояла Мадлен Селвин, одетая в красивое розовое платье с рюшками. У нее на голове была сложная прическа из многочисленных кос, да и вся она была воплощением той классической аристократии, о которой все так грезили в детских мечтах. Мадлен была до того ослепительной, что у Поттер свело челюсти, и, мрачно вглядываясь в ее фарфоровое идеальное личико, Лили падала. Потому что была уверена — они по-прежнему вместе. Скорпиус Малфой всегда принадлежал ей, не потому ли Лили так бесилась?

— Лили, — улыбнувшись дружелюбно, протянула Мадлен, склонив голову. У них с Малфоем до убого был похож взгляд — презрительный и самоуверенный. «Он может быть где-то рядом», — с ужасом подумалось Поттер, и она почувствовала, как кровь отлила от лица. Сердце замерло. Глупое, оно будто этого жаждало, и никакая внутренняя ненависть не могла заглушить главное — Лили до отчаянья хотела встретиться с ним. — Скорпиуса здесь нет, — словно прочтя ее мысли, спокойно проговорил Мадлен, и глаза ее сверкнули.

Поттер молчала, боясь сдвинуться с места, понимая, что абсолютно беззащитна. Ведь это Селвин сдала ее Мэри, а ей обо всем поведал он. «Так какого черта ты жаждешь с ним встречи? Не для того же, чтобы плюнуть в лицо?» — насмехалась внутренне она же, сжав кулаки.

— Поттер, — улыбнувшись сильнее, Селвин аккуратно убрала прядь за ухо, а потом, подойдя ближе, проговорила по-прежнему дружелюбно, впрысктвая в каждое слово целую порцию яда: — Знаешь, почему Малфой никогда меня не бросит?

Лили вздрогнула, криво усмехнувшись, упрямо посмотрев в эти зеленые глаза. Именно Мадлен Селвин была самой главной опасностью в Хогвартсе, именно она была ее самым главным врагом. Так почему же Поттер никогда не понимала этого?

— Потому что мы идеально дополняем друг друга, — чопорно проговорила Мадлен, усмехаясь сильнее. — Иногда мы любим играться в судьбы людей. Знаешь, так вот брать и разрушать жизнь человека , но не убивая, а именно надламывая, — приблизившись еще ближе, Мадлен, растягивая гласные, выплюнула прямо в лицо: — Ты была самой забавной игрушкой. Твою жизнь ломать оказалось веселее всего.

— Закрой свой поганый рот, идиотка, — резко схватив ее за руку, проговорила Лили, заметив пробежавшуюся искорку страха в лице напротив, однако уже через секунду оно стало до глупого безэмоциональным. — Прямо сейчас я могу свернуть твою хрупкую шейку, и никто не поможет тебе. Ведь… дорогая, — протянув в манере Мэри, весело усмехнулась Лили, яростно сверкнув глазами: — Ты никто без Малфоя. Потаскушка, которую не нагнул только ленивый. Даже забавно… а не такая же ты жертва, как и все, в руках у Скорпиуса Малфоя, который выкинет столь испорченный экспонат сразу же, как только он станет ему не нужным?

Мадлен презрительно фыркнула. А потом, резко дернув свою руку, элегантно приподняла бровь, и ее дружелюбная улыбка перешла в слегка найденную усмешку.

— Ты ни черта не знаешь, Лили Поттер, — спокойно протянула она, и Лили, внимательно всматриваясь в ее лицо, подумала, что Селвин выглядит слегка осунувшийся. Подавив кашель, Мадлен, взмахнув ресницами, уверенно продолжила: — Нас с Малфоем разлучит только смерть, — чеканя, проговорила она так уверенно, что Лили невольно вздрогнула. — А ты… да, ему с тобой было интересно. И ты не смогла устоять перед его обаянием, не удивлюсь, если вы уже даже успели переспать. Это не меняет сути. Потому что это он был тем, благодаря кому весь Хогвартс прознал про твою истинную сущность. Ведь однажды он сказал мне прийти в коридор ближе к ночи. И я слышала весь ваш разговор, то, как вы обсуждали Мариус. Да, Поттер, — смакуя каждую фразу, протянула она, усмехаясь сильнее, и ее зеленые глаза наполнялись странным гневом. Словно Мадлен до ужаса желала задеть Лили. — Скорпиус Малфой все продумал с самого начала, заключая с тобой Непреложный обет, он продумал все ходы. Какая же ты доверчивая идиотка.

Дыхание сперло, и легкие, залитые свинцом, отяжели до того, что Лили не могла вздохнуть. Потому что Мадлен права. Лили просто дура, которая… что? Влюбилась в Малфоя? Повелась на его сладкие речи и уверенный взгляд? И чем дольше смотрела Лили в зеленые глаза, тем сильнее ощущала собственную никчемность, ведь… она всегда использовала людей и умело стирала с их лиц уверенную насмешку, так почему прямо сейчас у нее не получилось проделать то же самое с лицом Мадлен?

— Удачи, Лили Поттер, — покровительственно похлопав по плечу, проговорила Мадлен, уверенно сверкнув глазами. Да. Так и должно было быть, она победительница, когда как Лили тонула в собственной глупости. — Тебе предстоит такое… наконец вы, дети героев, поймете, что значит, когда тебя презирают все из-за якобы причастности к Темной магии.

Когда Лили шла мимо волшебников с их яркими улыбками и пестрыми мантиями, она мечтала взвыть и стереть с их лиц эту убогую радость. Ей казалось все несправедливым: понимание, что она не настолько сильна, как казалось, давило на легкие, но хуже всего было осознавать, что единственный человек, которому она открылась, предал ее. Скорпиус Малфой. Это имя хотелось растягивать и одновременно плеваться им; в этом словосочетании было столько всего, что Лили, кривясь от собственных эмоций, мечтала уничтожить его. Стереть в порошок. Утопить в собственном лицемерии.

О, как же она ненавидела его. Ярость настолько переполняла ее, что, дойдя до дома, Лили, резко вскинув голову мрачно впилась взглядом в предзакатное небо и горько всхлипнула, почувствовав, как отяжелели веки и как сперло воздух в груди. Но, опомнившись, она резко провела пальцами по глазам, и злобно усмехнулась: Лили не позволит этому миру насладиться собственными слезами. Уж лучше смерть, чем неприкрытая слабость.

И, аккуратно открыв дверь, Лили уверенно зашла внутрь, испытывая странное опустошение, а оттого, не желая никого видеть, тихим шагом направилась прямиком к лестнице. Однако именно в этот момент она услышала голос отца и тети Гермионы, которые, явно о чем-то споря, вызвали у Лили интерес: в конце концов, свою тетю она видела крайне редко. Особенно после того дня.

С гулко бьющимся сердцем она прижалась щекой к полуоткрытой двери, и их голоса по-особенному ярко стали слышны в гнетущей тишине дома.

— …Гарри, когда подобное случилось с Альбусом, я еще могла понять. В конце концов, Слизерин, да и компания, с которой он водился… все к этому предрасполагало. Но Лили! Куда ты смотрел? Почему ты не следил за своей дочерью?

— Может, оставим нравоучения и просто спокойно посидим?

— Нет уж слушай. Я переживаю за твою семью… с тех пор как умерла Джинни, я наблюдаю за тем, как вы все четверо медленно сходите с нужной дороги. До этого года я возлагала еще надежды на Лили и Джеймса…

— …спасибо тебе за фантастическую веру в меня, Гермиона.

— Не ерничай! Ты знаешь, почему я так говорю. До этого года были хоть какие-то надежды, однако: недавняя драка Джеймса с его партнерами по команде, а его поведение на мачте? Да, я говорю про то, как он почти до полусмерти избил Хопкинса прямо на квиддичном поле на глазах у стольких людей… про Альбуса и говорить нечего. Наркотики и темная магия — я до сих пор в шоке, что ты не предал его общественному порицанию, а напротив, будто поощряешь все его действия.

— Ты говоришь мне сейчас прилюдно отчитать своих детей или что? Изъясняйся понятнее, не все же у нас такие умные.

— Именно об этом я и говорю: Гарри, ты катишься вместе с ними. Каждый их проступок отражается на тебе. Тебя уже хотят снять с должности главного аврора, а твоя аполитичность приводит к тому, что люди начинают думать, будто ты стоишь на стороне аристократии, а не нашей. Если бы только поддержал «Содружество»…

Отец тяжело вздохнул, заставляя Гермиону замолкнуть, и Лили прижалась еще плотнее к двери. Сердце почему-то билось до отчаянного сильно: она и не думала, насколько большие проблемы у отца… да и этот инцидент с Джеймсом. Он не рассказывал ей ничего. Или Лили не спрашивала? Не интересовалась? В какой-то момент ей стало так тоскливо, что, сжав веки, она вдруг подумала, что, возможно, предложение отца об учебе за границей не так уж плохо. Таким образом она хотя бы не портила всем им жизнь, да и могла ли она обвинять его? Ему хотелось избавиться от дочери, чтобы улучшить свою репутацию и восстановить свое место в обществе. Кто бы поступил иначе на его месте?

— Ты должен прилюдно отчитать Лили. Отдать ее общественному порицанию, — сквозь череду мыслей проврались слова тети, и она, вздрогнув, с ужасом распахнула глаза. До сих пор отец отваживал всех журналистов и никак не комментировал ситуацию, и ей в голову не могло прийти, что он может просто взять и бросить ее на растерзание в толпу. — А также, наконец, примкнуть к нам. Скоро выборы, мы определенно выиграем, а твоя политическая неопределенность лишь лишит тебя того малого, что у тебя осталось…

— Ты предлагаешь мне отказаться от собственной дочери в обмен на мою карьеру? Я правильно понимаю?

Отшатнувшись, Лили прикрыла рот рукой, чувствуя, как веки опять потяжелели и с каким трудом давалось ей дыхание. Да. Она бы точно поступила именно так на его месте, но сейчас Лили было страшно: потому что как бы ни ненавидела и ни презирала она отца, Лили всегда боялась лишиться его расположения. Ведь он… папа.

— Этому не бывать, Гермиона. Я никогда не буду извиняться за своих детей или оправдываться перед кем бы то ни было. Потому что они мои дети. И если хоть кто-нибудь посмеет начать травить их, им придется столкнуться со мной…

— Гарри…

— Разговор закрыт. Давай сменим тему.

Резко сорвавшись с места, Лили торопливым шагом бросилась к своей комнате, а потом, хлопнув дверью, прижалась всем телом к ней и медленно сползла на пол, испытывая удушающее чувство. Было больно. И страшно. А еще немного радостно от того, что отец был на ее стороне.

И чем дольше Лили всматривалась во мрак, окружавший ее, тем яростнее понимала: все это из-за него. Из-за Скорпиуса Малфоя. Он хотел посмеяться над ней, поиграть вдоволь, но разве может она позволить ему это?

Им всем хочется, чтобы она сломалась, чтобы плакала и униженно ползала где-то на самом дне магического мира. Но Лили Поттер никогда не будет такой, ведь нет такой силы, что могла бы сломить ее. И среди всех тягот и разочарований красной нитью пронизывалось лишь одно желание: уничтожить всех. Мэри, Мадлен, а потом, словно на закуску, отставить его. Медленно и скрупулезно она будет окутывать его цепями, чтобы потом навсегда стереть с этого лица столь ненавистное превосходство.

«Берегись, Скорпиус Малфой, — злобно улыбнувшись, подумала Лили, и, дотронувшись пальцами до нижней губы, она почему-то вспомнила их поцелуй, отчего какое-то сладостное желание полностью пронзило ее тело: — Я еще приду за тобой».

_____

*Все что не убивает меня, делает меня сильнее.

Фридрих Ницше