Солнечная (гет)

Что опять привело ее в Лютый переулок?

Сглотнув, Лили прикрыла от раздражения на себя глаза и улыбнулась своей привычной, такой излюбленной улыбкой, которая напоминала скорее злобный оскал. Она всматривалась в темные мантии людей, в обшарпанные, исписанные магическими инициалами стены и чувствовала себя свободной, не потому ли она опять сбежала сюда? Лили не хотела сидеть дома: не хотела видеть отца, который приходил каждый день еще более уставшим, чем обычно, не хотела видеть Джеймса, который теперь сидел на скамейке запасных и имел много свободного времени в запасе. Но больше всех раздражал ее Альбус. Своей правдой и характером, Мерлин, и как он только мог стоять на ногах?

— Я никуда не поеду отец, — сказал он, когда Гарри опять поднял тему о его будущем. Совсем недавно Альбус набил себе татуировку чуть выше костяшки среднего пальца, и всякий раз, когда кто-то затрагивал неприятную для него тему, он аккуратно растирал средним пальцем складки на лбу, демонстрируя двигающаюся рысь. Его патронус. — Мне не нужно образование.

— Ты говоришь это, пока я жив, — как ни в чем ни бывало бросил отец, даже не сморщившись. Он всегда был таким — безэмоциональным и безразличным. «Тебя хоть что-нибудь трогает?», — с раздражением думалось Лили, когда она переводила бессмысленный взгляд с одного на другого. — Но когда меня не станет, система либо сломает тебя, Ал, либо заставит подчиниться.

— Срал я на ваши устои, — скрипнув вилкой по тарелке, весело проговорил Альбус. Беззаботный идиот, который всегда держался так, будто весь мир у него под ногами, а не наоборот. — Лучше поговори об этом с Лили. Нашу малявку всегда волновало общественное мнение. Вот кто будет уничтожен, если ты умрешь.

В общем-то, что мог знать озлобленный на все мальчишка, переполненный юношеским максимализмом? Ничего. И Лили, игнорируя его существование, перестала даже посещать бар, в котором он работал. Ведь каждый раз, стоило ей только сесть за дальний столик и заказать зачем-то чашку чаю, он подходил к ней, жеманно улыбался и шептал на ухо, обдувая запахом никотина:

— Мы с тобой пропащие, малявка. Не потому ли так много времени сталкиваемся друг с другом?

Альбус и Лили. Лили и Альбус. Они были вместе, сколько себя помнила Лили. Между ней и Джеймсом было три года разницы, а с Альбусом — один, не потому ли в итоге они играли вместе? Джеймс был старшим, веселым и беззаботным. Смеялся, как конченный идиот, и радовался жизни. Любимец отца. Он всегда трепетал его по макушке, улыбался тепло на каждый его подвиг в квиддиче и переглядывался с матерью, как бы говоря: «Вот он, мой наследник».

Да, куда уж до него было Альбусу: в нем всегда бурлила злоба, он не подчинялся ни одному правилу и будто бы пробовал, как далеко может зайти со своим нахальством. Альбус бравировал тем, что был абсолютно другим, и правда заключалась в том, что она была чертовски на него похожа. Только никогда не демонстрировала это. Улыбчивая, вежливая, добродушная Лили Поттер. Никто ведь до конца не знал, как много гнили она держала внутри.

И единственной, кто не делил их, кто не видел в них различий, была она. Мама. Уделявшая каждому заслуженную долю внимания, не пропадавшая ночами на работе. Она всегда была с ними. Так почему ее в итоге не стало? Куда смотрел их отец?

Сплюнув, Лили, сильнее натянув полу шляпы, уверенно прошла вдоль грязных улиц, отмахиваясь от сладких речей, предлагавших всевозможные удовольствия на любой вкус и цвет. Она знала, почему появилась здесь: подслушанный разговор отца и тети дал ей ясно понять, что для нее же лучше поскорее откреститься от этой семейки. И если получить образование в Англии действительно не получится, то почему бы не попробовать хотя бы поработать?

Она замерла напротив лавки мистера Берка и, стянув очки с лица, насмешливо вскинула бровь. О, даже если это все часть замысловатого плана тупицы Бекки Берк, ей плевать. Она выжмет максимальную выгоду из своей работы, а потом уйдет восвояси. В этом и было ее преимущество: у Лили Поттер ничего не было. Ей нечего терять. А значит, что бы кто ни предпринял, ей плевать. В конце концов, все, чего ей хотелось, — скопить деньги, собрать свои вещи и уйти в ночи. Сбежать. Перекинуть ноги через метлу и улететь куда-нибудь. И плевать ей и на отца, и на братьев: она им не нужна, так зачем ей они?

Дверь скрипнула, раздался звук переливавшегося металла, и Лили уже стояла возле дымящегося котла. В нем опять варилось зелье, и, судя по запаху и консистенции, оно было безвозвратно испорчено. Никого внутри не было: лавку посещали, как правило, в ночи, а сам владелец… что ж, он был настолько стар, что Лили не была бы удивлена, если бы он и вовсе не появлялся здесь, ведь, как успела узнать Поттер, лавкой совместно владели отец и дедушка Бекки, и именно второго она увидела три дня назад.

— Впрочем, я предполагал, что вы придете, — услышала она бодрый голос, и, вскинув голову, Лили увидела перед собой Астората Берка, дедушку Бекки. Невысокий мужчина с морщинами, которые, казалось, были выбиты в его лице, лукаво усмехался, а потом, присев на кресло-качалку улыбнулся обворожительно: — Но я не думал, что вы придете именно через три дня. Мне вы казались куда более решительной, мисс.

— Вы меня знаете? — насмешливо спросила Лили, вздернув носик. Ее руки, облаченные в черные перчатки, вцепились в стол, на котором стоял котел, и от сильного взмаха верх шляпа ее слегка соскользнула с головы.

— О, я читал выдержки из Пророка, поэтому могу с уверенностью сказать, что нет.

У него была странная улыбка: слишком уверенная, открытая, но при этом абсолютно холодная. Асторат был сильным человеком, от которого исходила аура подчинения, и Лили, слегка оробев, смотрела на него, не чувствуя при этом дискомфорта. В нем было что-то дьявольское. И одновременно манящее, поэтому, слушая вполуха его наставления насчет работы, Лили всерьез задумалась, а не был ли данный шаг глупостью, за которую придется заплатить слишком большую цену в дальнейшем? Не поступала ли она прямо сейчас опрометчиво?

Но она не ушла. Ходила к нему на утреннюю и вечернюю смены, никогда не задерживаясь на ночную, и получала всего лишь два галеона за три смены. Лили никому не говорила о своей подработке: отец даже не знал, что она уходила из дома, Альбус тоже зависал на работе, а Джеймс… однажды они столкнулись в дверном проеме ванной, он окинул ее ледяным взглядом и прошел мимо, явно пребывая не в настроении. Его бесили неудачи в карьере, а Лили слишком не интересовалась своим братом, чтобы заслужить хоть какого-то внимания с его стороны.

Ей нравилась лавка. Здесь почти никогда не бывало покупателей в ее смену, и она могла посвятить себя изучению толстых запретных фолиантов, чтобы потом, будто насмехаясь над собственной судьбой, варить опасные зелья. Лили почти нравилась такая жизнь: она даже не обращала внимания на редкие статьи в газетах о своей семье, не замечала ни отца, ни братьев. Лили жила в своем мире и мечтала то ли умереть, то ли освободиться от непонятного даже ей груза.

Всю эту злость она выливала в зелья. Темная магия никогда бы не была настолько опасной, если бы волшебники не вносили в нее столько личной злобы и ненависти. Лили саморазрушалась, она знала это слишком отчетливо, поэтому варила зелья с особым удовольствием: ей нравилось думать, что кто-то будет страдать из-за них. Ей нравился тот мрак, что окутывал ее сознание, потому что в минуты своего экстаза, она опять видела Скорпиуса Малфоя. Его бледное лицо, от которого у нее спирало дыхание, которое вызывало тысячу мурашек и отдавалось тяжестью внизу живота. Она жила собственной ненавистью к нему, поэтому лавка Берка была лишь путем для погружения в собственную бездну. Разве не этого она всегда добивалась?

— Вы похожи на женщину, пережившую любовную драму, — сказал в один из июльских вечером Асторат Берк. Он, как и всегда, сидел в своем кресле, наблюдая за каждым ее действием. «Чертов старикашка», — беззлобно думала Лили каждый раз в вечернюю смену, ведь именно в нее он спускался с второго этажа, на котором, как она узнала, он и жил.

Лили вздрогнула, ступа, которой она молола корень Придиры, соскользнула и ударила ее по костяшкам левой руки, которой она упиралась в стол.

— У меня нет никакой любовной драмы, — нацепив безразличие, уверенно проговорила Лили, заглядывая в его глаза. У Берка они были странными: сиреневато-синими, намного ярче, чем у Бекки, и от этого взгляда, казалось, не было спасения.

— А у меня была, — с широкой улыбкой проговорил он, откинувшись на спинку стула. — За свою жизнь я влюблялся по меньшей мере пятьдесят раз и все неудачно. Знаешь, почему? — он сверкнул глазами, опустив свой голос до шепота, и Лили, пронизанная интимностью обстановки, слегка придвинулась к нему. — Потому что все женщины стервы, моя дорогая. Но до чего притягательные и обворожительные.

Фыркнув, Лили перекинула волосы за плечо, а потом, махнув головой, насупила брови, недовольно поглядывая на мистера Берка. Потому что всегда велась на его манипуляции и никогда не могла определить, говорит он всерьез или нет.

— С дуру женился однажды, — продолжал он, как ни в чем не бывало. Видимо, старость развязывала ему язык особенно по вечерам, ведь всякий раз, стоило им остаться наедине, Асторат пускался в свое прошлое. — Мерлин всемогущий, ты бы видела ее фигуру, настоящая вейла, — он многозначительно кивнул головой в пустоту, и Лили, оторвавшись от зелья, с сомнением посмотрела на Астората, который, судя по задумчивой дымке в глазах, ушел в воспоминания. — Она была так складно сложена, что я даже не противился воле родителей. С ума можно сойти, когда поймешь, что это все было почти семьдесят лет назад.

— Но… — начала было Лили, слегка округлив глаза. Ведь тогда даже по самым скромным расчетам ему выходило не меньше восьмидесяти пяти.

— У нас долго не было детей. Я заставлял делать ее аборты всякий раз, когда вламываясь в ее сознание, видел, что она вступала в соитие то с моим партнером по бизнесу, то с клиентом, — безразлично проговорил он, и только глаза его налились зловещей дымкой. — Мне нужен был мой ребенок. А от этой подстилки было трудно добиться даже этого. В итоге спустя тридцать лет, когда я запер ее в доме и не позволил никуда выходить, она наконец понесла.

Замолчав, он задумчиво прищурил глаза, и Лили, забывшая о зелье, вдруг перевела свой взгляд на него, но у нее все никак не получалось сосредоточиться. Каждый раз, когда он что-то рассказывал из своего прошлого, Лили испытывала чувство легкой горечи, потому что Берк всегда говорил так, будто вся его жизнь не зависела от него. Будто вся она прошла под покровом какого-то рока, и Лили, затаив дыхание, находила в его судьбе отражение своей.

— И… — запнувшись, она перевела дыхание, а потом уверенно вскинула голову, всматриваясь в это старческое лицо. — Что же стало с вашей женой?

— Я забрал сына и ушел от нее, заперев ее в этом доме до тех пор, пока она не умерла, — улыбнувшись холодно, проговорил он спокойно, и глаза его блеснули меланхоличным блеском. — Ведь никто не смеет разрушать мои планы и марать мою честь, Лили. Да и, как оказалось, она была бесполезна во всем: ведь наш сын вырос не просто идиотом, но еще и прокаженным. Одна надежда лишь на внука, вот у кого с мозгами все в порядке, — продолжал он, и голос его приобрел слегка ворчливые интонации.

Часы размеренно тикали, и Лили, утомленная их монотонностью, приподняла вопросительно брови, призадумавшись. Она знала лишь Ребекку, о которой, правда, Асторат ничего и никогда не говорил, но о том, что у нее был брат, ей не было известно. С сомнением усмехнувшись, Лили продолжила толочь Придиру, думая, что, скорее всего, он был не меньшим идиотом, чем Бекки, и мистер Берк был единственно здравомыслящим представителем в этой семье.

— …он учится в Германии, лишь недавно вернулся на каникулы в Англию. Фобос вообще презирает английскую систему, поэтому с детства мечтал о Дурмстранге…

— Что? — перепросила Лили, когда поняла, что Асторат все еще что-то говорил, однако большую часть его речи она уже прослушала.

— Мой внук, Фобос Берк, — как само собой разумеющееся проговорил мистер Берк, и глаза его приобрели горделивый отблеск. — Он учился в Дурмстранге, а потом поступил в Германию в университет. В этой стране особое отношение к Темной магии: там нет таких узколобых идиотов, как Фредрик Боунс, которые проводят рейды на Лютый и вводят запреты на разные виды магии. Вот Фобос и пошел туда и уже три года успешно изучает Темную магию. В конце концов, именно ему я отдам свою лавку, так что все очень удачно.

Именно так Лили и услышала впервые о Фобосе Берке. Будущий наследник лавки… Лили почти не обратила внимания на него, поэтому, идя по ночному переулку домой, она, спрятав руки в карманы, размеренно шагала вдоль улиц, слегка вскидывая носки туфель верх. Ей было весело. До отчаянного весело, поэтому, когда она проходила мимо «Лилит», она остановилась, вскинула голову и сквозь витринное стекло разглядела Альбуса. Он стоял, протирая стаканы, и, усмехаясь не как обычно, что-то говорил рядом сидевшей девушке — высокой брюнетке с прямыми волосами.

Склонив слегка голову, Лили усиленно пыталась понять, кто же этот человек, что заставлял Альбуса так резво усмехаться, а потом странная мысль пролезла ей в голову: может, Альбус никуда не уезжал не потому, что ему было плевать на образование, а потому, что в его жизни было что-то более ценное?

«Любовь», — тихо произнесла она по слогам, а потом, сплюнув, злобно усмехнулась. Каким же идиотом все-таки был ее брат. И чем более давящим чувством окутывалось ее сердце, тем сильнее она мечтала сломать эту улыбку на его устах. Почему он улыбался? Разве он не проиграл?

Резко крутанувшись, Лили трансгрессировала к дому, а потом, открыв быстро дверь, зашла в коридор, заметив Джеймса, который, размеренно что-то готовя, хмурился и едва шептал себе что-то под нос. Почему-то ей вдруг захотелось спросить, что у него там с квиддичем, но, прилипнув к месту намертво, Лили понимала — не спросит. Потому что было слишком поздно менять их отношения: у Лили не было семьи. Только уставший отец, что приходит домой после двенадцати, падает навзничь на диван в коридоре и засыпает, так и не раздевшись. Иногда, когда Лили не могла заснуть ночью, она спускалась вниз, наколдовывала плед и укрывала его, с тоской вглядываясь в эти знакомые черты.

Она не была похожа ни на мать, ни на отца. Это Альбус и Джеймс напоминали своих родителей. А она?

Лили не вписывалась в эту семью намного больше, чем даже Альбус, что пошел на Слизерин. Потому-то у нее и нет семьи. Только лишь братья, что, ругаясь между собой, жили каждый своей жизнью и пытались забыть о внутренней боли, что так ломала каждого на куски. Только лишь отец, которому было бы лучше без них, без своих детей.

Тяжелый вздох сорвался с ее губ, когда Джеймс, ошпарившись, вполголоса вскрикнул, а потом с отчаяньем ударив кулаков по столешнице, склонился и прикрыл глаза. «Может… и вправду, уехать?» — подумалось ей, когда брат, усмехнувшись горько со стуком положил тарелку на стол и, присев, бессмысленно посмотрел на свои руки.

И Лили не знала. Ей просто до отчаянного хотелось сбежать.

* * *

Июль пролетел так же быстро, как и все месяцы, что она не проводила в Хогвартсе. Без этой чертовой школы, казалось, у Лили не было какой-то части, а потому в августе, когда толпы школьников наполнили улицы Косой-аллеи, она старалась аппарировать сразу в Лютый переулок. Лишь бы не видеть. Лишь бы не наткнуться ни на кого. Больше всего на свете Лили боялась увидеть своих однокурсников, потому что вклеивать улыбку в уста не было сил. Она была разбита и хоть внешне по-прежнему оставалась непоколебимой, внутри нее все горело, искривлялось от злобы.

За день до дня рождения отца Лили, в который раз буравившая крышку фортепиано взглядом, сорвалась. Подступила к инструменту, открыла крышку и, нажимая тихо-тихо на клавиши, попыталась сыграть. Ноты не шли, мелодия не получилась, и Лили, с отчаяньем смотревшая на свои руки, которые резко дернула от клавиш, почти плакала. Именно тогда она вдруг поняла, что кто-то смотрел на нее, и, горделиво вскинув голову, упрямо посмотрела в дверной проем, в котором стоял ее отец.

Смотря в его потухшие с годами зеленые глаза, Лили пыталась понять, когда же все так получилось. И самое главное — почему. Ей хотелось обвинить отца во всем: в том, что вечно пропадал на работе, что никогда не обращал на детей внимание, что всегда был скорее сторонней тенью в их жизни, что по его глупости была убита мать. Но вглядываясь в эти глаза, Лили чувствовала, как язык прилипает к небу. Потому что глаза его были полны тоски.

— Давно ты не играла, — усмехнувшись спокойно, проговорил он, вступая в комнату. Гарри Поттер редко заходил к ней, особенно с того дня, как ее забрали из Хогвартса. И сейчас он выглядел здесь настолько чужеродно, что, резко вскочив с тюфяка, она закрыла с громким хлопком крышку фортепиано и внимательно стала наблюдать за каждым действием отца. — Джинни любила просыпаться под звуки твоей игры…

— Не говори о ней! — яростно сверкнув глазами, проговорила Лили, контролируя каждый свой мускул, и отец, глядя на нее не менее упрямо, что-то искал в ее лице, и она падала. Потому что знала: то, что он ищет, не найдет никогда. Ведь Лили не была похожа на свою мать — у Джинни темные, густые, вечно короткие волосы, светло-карие глаза, почти что желтые, и мелкая роспись веснушек на лице. Все это теперь принадлежало Джеймсу, за исключением черных отцовских волос, а Лили… длинные светло-рыжие волосы, темно-карие глаза, которые вечно искрились от неясной злобы и бледное, мраморное лицо, которое моментально сгорало на солнце. Она как будто не принадлежала этой семье.

— Ты работаешь у Берка, — вдруг проговорил он, и глаза его опасно сузились. — Опрометчиво, Лили.

— Ну, это единственная карьерная лестница, которая мне обеспечена в этой стране, — иронично протянула она в ответ, скрестив враждебно руки. Ей не хотелось слушать упреки или видеть ложное проявление отцовской заботы. Потому что не нужно было — она одна. Сама по себе.

— Именно поэтому лучше бы ты уехала учиться в другую страну, — гнул он свою линию, и Лили тяжело вздохнула, ведь ей казалось, что именно так и будет правильно. Именно так будет лучше, но только… лавка теперь для нее была словно отдушиной, спасительным якорем, который давал ей землю под ногами. Лили нравился Асторат, нравились его истории из жизни, но больше всего — отсутствие порицания или осуждения, ведь они были наравне. Волшебники, которые любили тьму больше света, разве это так плохо?

— Лютый переулок скоро прикроют. Выборы в сентябре, Лили, выиграет «Содружество», а это значит, что политика сдерживания Темной магии будет главенствующей. И возглавит ее Фредерик Боунс и… — он запнулся, махнул головой, а потом невесело усмехнулся. — Гермиона. Они уничтожат этот переулок, а вместе с ним и лавку Берка. Пока он держится на плаву, ведь аристократия все еще является правящей партией. Но у него всего лишь месяц, Лили. И тогда уже никто не поможет ему. Чистокровные потеряют всю свою власть, впрочем, как и многочисленные полукровки, что не согласны с «Содружеством».

Сглотнув, Лили обняла себя, сощурившись, хмурясь с каждой секундой все больше. Ее не интересовала политика, право, ей было абсолютно плевать, кто там и чем заправляет. Но то, с каким упорством ее тетя боролась с Темной магией, вызывало лихое раздражение. Как некстати она вспомнила Розу с ее глупым кружком, которая с каким-то безумным блеском в глазах декларировала лозунги «Содружества». И именно в этот момент она подумала о Скорпиусе Малфое, и чувство какой-то зловещей боли затопило ее сознание.

— Дядя Чарли сейчас находится в Германии, — невозмутимо продолжал Гарри, внимательно следя за Лили, которая пустыми глазами смотрела в сторону, стараясь унять внутреннюю боль. — Он будет там три года, и я бы хотел, чтобы ты поехала к нему. В Германии культ Темной магии, там нет никаких предубеждений, Лили, и там никому нет дела до твоего прошлого. Ты хороша в зельях, так почему бы тебе не попробовать попасть в главный немецкий университет?

Но Лили молчала, потому что не хотела ничего слушать, потому что боялась решиться хоть на что-то. А уже на следующий день был день рождения отца, и она, решив сбежать из дома на работу, чтобы никого не увидеть из родственников, кралась вдоль красочных домов Косой аллеи, прятала свое лице все упорнее, чтобы потом юркнуть в мрачные проулки и видеть, что людей с каждом днем было все меньше. Что лавки закрывались и в конечном итоге, кроме бара и лавки Берка, здесь не оставалось ничего.

Так прошел июль. И так пришел август. Лили, переставшая ходить по Косой аллее, погружалась с каждым днем все больше в себя. Она не могла спать по ночам: мысли мучали ее, а порой ей снилось окровавленное тело матери, и, распахивая широко свои глаза, она смотрела в мрачный потолок и мечтала умереть. Ведь солнечной Лили была для того, чтобы ей было за что хвататься — в конце концов, репутация! Это было так важно в какой-то далекой прошлой жизни, а сейчас?

Все, что выстраивала она, сломалось от одного ее маленького желания: узнать, каково быть на дне. И Малфой… о, как она ненавидела это имя, каким старинным чувством наливалось все ее тело, когда по ночам, валяясь на кровати, она прикрывала глаза и тихо, по слогам произносила его.

Скор-пи-ус.

— Мисс Поттер, вы опять задумались. — Она вздрогнула, резко дернувшись от котла, а потом посмотрела на мистер Берка. Он сидел, как всегда, в кресле, но сегодня, казалось, что-то изменилось в нем. Будто внутри этого старого, сморщенного тела появилась живительная энергия.

— Извините, — проговорила она, отвернувшись, чтобы привести в норму дыхание. Взглянув в окно, Лили увидела серое августовское небо и скривилась. Когда небо заволакивала такая серая дымка, можно было быть уверенным, что никого из школьников нельзя будет встретить в Косой аллее. И ей нравились такие дни, ведь именно тогда Лили могла себе позволить пройтись по знакомым улицам и представлять, будто у нее все нормально и что через месяц она поедет в Хогвартс, заканчивать эту чертову школу.

Расхохотавшись в голос, Лили резко развернулась и с удивлением заметила, что Астората не было. Он не сидел в кресле, и сейчас Лили была совершенно одна в лавке. Расхохотавшись еще сильнее, в голос, с каким-то надрывом, она схватилась руками за стол, на котором стоял котел, и с злобой смахнула его на пол. Он покатился, обливая пол черной жижей, и Лили чувствовала, как ненависть окутывает ее сознание; как боль прорывается наружу.

Она была всего лишь правильной, улыбчивой, солнечной Лили Поттер, которая никогда не нарушала правила и вела себя так, как подобает дочери героя — гордо и одновременно покровительственно. Так какого черта какой-то Скорпиус Малфой, сыночек Пожирателей, решил, что он может сломать ее жизнь? Кто он такой! И кто она?

— О, как интересно, — услышала она вдруг и, резко вскинув голову, вздрогнула. Напротив нее, облокотившись о дверной косяк, стоял незнакомый ей мужчина. Бледнолицый, с фиолетовыми глазами и черными-черными волосами, он смотрел на нее с какой-то насмешкой и любопытством, и чем дольше она всматривалась в его фигуру, тем сильнее испытывала странный страх, смешанный с интересом. — От вас так и прет отчаяньем. Мне нравится! — насмехался мужчина, а потом, приблизившись, присел на корточки и аккуратно перевернул котел, из-за чего пара капель попала ему на руку, тотчас прожигая кожу.

Но ему было плевать. Он ни сморщился, ни скривился, лишь встал, поставив котелок обратно, и, пока с руки его медленно стекала кровь, он вытащил из кармана пальто белый платок и аккуратно приложил к ране, не отрывая от нее глаз.

— Но отчаянье, мисс, хорошо лишь тогда, когда направлено против наших врагов, а не на нас самих.

Сглотнув нервно, Лили смутилась, прикрыв лицо рукой, а потом, горделиво подняв подбородок, чем вызвала у него легкий смешок, решительно подошла к нему, дернула пораненную руку на себя и, прошептав пару заклинаний, залечила рану.

— Вы волшебник или маггл? — презрительно спросила Лили, посматривая искоса на окровавленный платок. Ей было стыдно, потому что совершенно незнакомый человек видел ее в момент такой непозволительной слабости. — И вообще: где ваши манеры, сэр. Представьтесь, — повелительным тоном протянула она, пряча все свои эмоции вглубь, потому что эти фиолетовые глаза… о, казалось, они могли заглянуть в самую душу.

— Фобос Берк, — шутливо поклонившись, проговорил он, и обворожительная улыбка появилась на его устах.

Вздрогнув, Лили резко отошла от него на два шага и скрестила руки на груди. И чем дольше она вот так вот прямо и открыто смотрела в его лицо, тем сильнее смущалась, потому что Фобос был очень красив. Только сейчас она заметила, что у него были глаза Астората, фиолетово-синие, искрящиеся каким-то магическим огнем. Высокий, подтянутый, в черном пальто в самый разгар лета — он производил впечатление человека, для которого не существовало никаких правил или устоев. И насколько же сильно он отличался от Бекки, право, между ними было ничего схожего, кроме фамилии.

— А вы — Лили Поттер, — насмешливо протянул Фобос, напротив, уменьшая между ними расстояние. И чем ближе подходил он, тем упорнее Лили отступала назад. — В прошлый раз мы столкнулись с вами в двери, — усмешка все сильнее лезла к нему на уста, и Лили почему-то воротило от этого. Какого черта ему вообще было нужно. — Я почти ушибся.

— Смотреть по сторонам надо, сэр, — намеренно надавливая на обращение, протянула Лили, а потом, вскинув палочку, ткнула ею ему в грудь и презрительно сощурилась. — Не люблю, когда нарушают мое личное пространство.

— О, сдаюсь, — разведя руки в сторону, протянул Фобос, и что-то блеснуло в его глазах. — Но, знаете, мне кажется, мы с вами поладим, — нагнувшись к ней, тихо проговорил Берк, и от того, насколько близко были его глаза, Лили бросило в дрожь. — Потому что мы с вами до удивительного схожи. Оба на самом дне… надеюсь, вы не мечтаете подняться?

У нее сперло дыхание то ли от его пронзительного взгляда, то ли от спокойного голоса, который обволакивал ее сознание. Фобос Берк ворвался в ее жизнь так, словно только об этом и мечтал всегда, поэтому по прошествии следующих дней Лили стала ловить себя на мысли, что прежнее смущение медленно проходило, уступая место интересу. Потому что Фобос был до удивительного неординарным человеком. Он почти всегда смеялся, доставал дорогой портсигар, а потом, закинув голову, затягивался и выдувал целый клубень дыма. Он почти ничем не занимался в лавке — как признался Асторат, Фобос занимался другой частью семейного бизнеса, когда как лавка давно принадлежала его сыну, отцу Фобоса.

— Этот идиот не может даже отстоять наш переулок, — в один из вечеров протянул Асторат, и Фобос криво усмехнулся, смотря за Лили. Она не любила, когда он так вот присаживался с дедом и начинал внимательно наблюдать за каждым ее телодвижением, ведь в такие моменты ей казалось, что он видел ее насквозь.

— Прокаженный, — сплюнув с ненавистью, проговорил Асторат, и Лили, не удержавшись, посмотрела на них. Берки не были богатыми, не были влиятельными, но именно этот род хранил множество знаний по Темной магии и передавал их из поколения в поколение.

И как же было удивительно ей, что Бекки совершенно не была похожа на них. Она даже не заходила в лавку, ни разу не навестила ни брата, ни деда, и чем дольше она наблюдала за семейством Берков, тем явственнее понимала — у них тоже есть какая-то тайна.

— Как ваша сестра? — лениво бросила она, скривившись. По-прежнему обращавшаяся к нему по-деловому, она раздражала Фобоса своей манерностью, и это раздражение вызывало в ней малую толику радости.

Словно в подтверждение Фобос приподнял брови, и искорка промелькнула в его глазах, однако широкая улыбка так и не покинула уста — казалось, что Берка не существовало без этого оскала на устах.

— Ах, Ребекка, — протянул он медленно, и Асторат заметно сморщился, кутая ноги в широкий плед. — Она дочь предателя крови, мы не обращаемся…

— Но…

— У нас разные матери, — спокойно пояснил он, задумчиво стряхнув искорки с папироски.

— Мой сын женился на маггле, — встрял вдруг Асторат, и голова его качнулся в сторону от переизбытка эмоций. — Предатель крови, прокаженный… в первый раз он женился на Булстроуд, матери Фобоса, а потом, отравив ее, женился на маггле под предлогом того, что обрюхатил ее. Невоспитанный поганец… конечно, после такого я забрал Фобоса к себе, жалею лишь о том, что в свое время все оформил на этого ублюдка. Он ведь еще и лавку не передаст сыну, отдаст все этой полукровке Ребекке, — и, плюнув, он прокряхтел что-то неразборчивое, а потом встал с кресла и медленным шагом направился к лестнице, держась за спину.

Лили усмехнулась. Все думали, что Бекки дочь проститутки из Лютого, когда на самом деле Берки скрывали, что ее мать чертова маггла. Это все было до чертиков иронично, ведь, вспоминая всякий раз, как упрекала Лили Ребекка, как вечно помыкала ее матерью… что ж, выходило, что данная идиотка просто боялась. И комплексовала из-за своего происхождения. А не сделать ли так, чтобы о нем все узнали?

Усмехнувшись сильнее, Лили спокойно посмотрела на Фобоса, который все это время по-прежнему наблюдал за ней со свойственной ему насмешкой. Прикуривая медленно, он задумчиво провел рукой по щеке, а потом, откинувшись расслабленно на спинку стула, проговорил:

— Малышка Поттер, лучше тебе молчать о том, кто мать Ребекки, — и улыбка его стала шире, вызывая в ней едва ощутимый страх. — Ведь, как никак, мы семья, — он криво усмехнулся, потушив бычок о кожаный подлокотник дивана, а потом, встав с места, задумчиво посмотрел на второй этаж. — А это значит, что любое пятно на ее репутации, будет и на моей. Заканчивай уже, ночью начинается моя смена.

Вечера в августе были тяжелыми и удушливо теплыми, и Лили, пряча склянки в торбы, вымывая котлы, стала расставлять по полкам стопочками зелья. Был уже почти конец августа и с каждым днем людей в становилось все больше: они толпились в магазинах, смеялись громко и выбирали многочисленные мантии, книги. Этот праздник жизни, существовавший всего лишь в в соседней улице от Лютого переулка доносился ярким звоном и до них, и Лили, что вынуждена была слушать эти звуки жизни, ненавидела всех людей в мире.

Оглянувшись из-за плеча, Лили заметила, что никого не было: Асторат, скорее всего, уже дремал, а Фобос… что ж, он то появлялся, то исчезал куда-то, и Лили была рада, что сейчас она была совершенно одна. Потому что ей никто не мешал — она спокойно перебирала склянки, думала о собственной жизни и не боялась, что пара фиолетовых глаза пронзят ее душу.

Лили сморщилась. Ночь почти окутала весь переулок, и Лили боялась ее: именно в это темное, мрачное время что-то ломалось в ней и наружу прорывались давно забытые чувства. Хогвартс с его потайными коридорами, с Запретной секцией и квиддичным полем — все это мерещилось у нее перед глазами, и Лили ненавидела себя за собственную слабость. Ей не нужна эта школа. Ей никто не нужен. У нее, кроме нее, никого нет: и так правильно. В конце концов, Лили Поттер всегда была одиночкой, которой нечего терять, и сейчас эти слова даже имели смысл.

Усмехнувшись злобно, Лили резко развернулась, держа в руках ящик с зельем «Дыхание смерти», сильным галлюциногенным, который вызывал опасные видения и мог свети с ума любого, кто хотя бы вдохнет пары. Вскинув голову, Лили все еще улыбалась, потому что внутри нее какой-то мерзкий голос шептал: «Улыбайся, улыбайся!» — только стоило ей сфокусировать глаза, как улыбка сползла напрочь, оставляя за собой едва ощутимое жжение в уголках губ. Потому что прямо напротив нее стоял Скорпиус Малфой. И это не был плод воспаленной фантазии. Это. Был. Он.

Она дернулась назад, и ящик, выскользнув из рук, с грохотом повалился на пол. Склянки покатились по полу с звоном, что-то разбилось вдребезги, но Лили не смотрела под ноги — ее взгляд был сконцентрирован на нем одном.

Скорпиус Малфой. Такой же, как и всегда — спокойный и уверенный в себе, — стоял и не отрывал от нее взгляда, и Лили заметила, что в этом сером безразличии была такая тоска и печаль, что она почти захлебнулась. Ведь именно в этот момент она вдруг заметила, что его глаза… были красными, так, словно они нещадно слезились на протяжении нескольких дней.

— Какого черта, Малфой?! — с такой яростью бросила Лили, наступая на разбитое стекло, раздавливая ногой оставшиеся осколки, что он лишь на секунду прикрыл глаза.

Ненависть, желание, обида — все смешалось, а перед глазами — череда бессмысленно прожитых дней, тех, что наступили после его предательства. Это из-за него ее жизнь была разрушена. Это он сломал ее. Кукловод душ… знал ли этот ублюдок, как тяжело ей было вставать с кровати и заставлять себя есть? Знал ли, с каким трудом она отбивалась от журналистов, как избегала встреч с родственниками, как мучительно плакала, заперевшись на все возможные замки в ванной?

Лили Поттер рыдала, сидя на кафельном полу, сгибаясь, хватаясь за грудь, чтобы сдержать яростный вопль. Она чувствовала себя разбитой и убитой и каждый день повторяла, словно мантру: «Да, Лили, мир жесток. Но ты же еще жестче!»

И вот, когда она вновь смотрела в эти знакомые глаза, слезы опять подошли к глазам, а вместе с ними подступила ярость. Хотелось непременно накричать на него, вывернуть душу наизнанку, чтобы Малфой захлебнулся той болью, которой Лили жила, той яростью, которая отравляла ее. И она жадно всматривалась в его лицо, которое исказилось словно от какой-то боли, и, сделав шаг навстречу ей, Скорпиус хрипло проговорил:

— Лили…

— Ну же, скажи, что это не ты, — все больше раздавливая осколки под ногами, Лили кривилась от унижения и злости, потому что слезы застилали ей все: она ничего не видела. — Скажи, что это Мадлен, а не ты уничтожил мою жизнь! Скажи, что не водил меня за нос, что не сговаривался с Мэри! — голос ее сорвался, и, тяжело вздохнув, Лили яростно проговорила, приближаясь к нему все ближе, видя, как он молчал и будто становился даже бледнее, как его губы едва шевелились, но ни единого звука не срывалось с губ. У Скорпиуса был столь тяжелый и даже какой-то болезненный взгляд, что раньше бы Лили непременно осеклась и попыталась бы ему помочь, но теперь... его хотелось лишь добить. — Как же я тебя ненавижу, Скорпиус Малфой, — проговорила она с такой яростью, что он явственно вздрогнул, невольно отойдя на шаг назад.

И Лили выбежала. Просто шла мимо переулка, незнакомых лиц и ярких огоньков Косой аллеи, а потом, не сдержавшись, трансгрессировала прямо к дому, ворвалась в него и стремительно поднялась наверх. Чтобы, дойдя до кровати, наложить на комнату чары, запечатать ее от звуков и вскрикнуть яростно, чувствуя внутри едва осязаемую боль.

Первые несколько минут Лили бессмысленно ходила по комнате, заламывая пальцы, кривясь от ярости, переполнявшей ее. Останавливаясь иногда, она бросала беглые взгляд на фортепиано, еще сильнее стискивала кулаки и в конце концов, не удержавшись, не найдя в себе силы, повалилась прямо на пол, возле кровати. Именно тогда Лили вспомнила о Мариусе. О том самом, что она успела забрать с собой из Хогвартса, а потом, нагнувшись, засунула руку в секретное отделение под кроватью и вытащила лилового цвета наркотик.

Он блестел красиво, и Лили мечтала захлебнуться собственными иллюзиями, чтобы запечатать всю боль внутри, чтобы чувства не рвали ее плоть на части. Она хотела увидеть маму: добрую, понимающую маму, а больше уж… ничего ей не нужно.

«Лжешь, — кривилось сознание, и Лили расхохоталась дико, схватившись за склянку, рыдая почти в надрыв. — Ты жаждешь увидеть его».

Откупорив резко склянку, Лили выпила все до единой капли, а потом бессмысленно посмотрела в потолок. Спальня искажалась, медленно она принимала очертания Выручай-комнаты, и где-то вдалеке Лили слышала нежный звук девятой симфонии Бетховена, который тут же стих. Потому что прямо над ней, возвышаясь, стоял Скорпиус, который, обвив ее за талию, тяжело дыша, поцеловал так же, как и тогда.

И она плавилась, падая в собственные иллюзии, потому что больше всего на свете ей хотелось, чтобы Скорпиус на все ее вопросы в лавке сказал прямое и нужное:

«Нет, Лили, это был не я. Я никогда не предавал тебя, понимаешь?»