Солнечная (гет)

Она пролежала всю ночь без сна, бессмысленно всматриваясь в темноту перед глазами. До двух часов ночи Лили отчетливо слышала голоса отца, Малфоя и Лонгботтома, но даже не старалась вслушаться или понять говоривших. Это было странное ощущение — пустота, так привычная ей, будто расширилась, из-за чего она отчетливо ощущала странный спазм в груди. Злости не было. Было что-то наподобие боли, такой сильной и такой ясной, что она не произносила ни слова, сжав руками подушку.

Вся ее жизнь была разрушена из-за стремления Малфоя помочь любимой. От одной этой мысли Лили скривилась, испытывая укол странной ярости, сжав сильнее подушку. Подумать только, Скорпиус Малфой до того любил свою девушку, что пытался облегчить ее страдания; хладнокровный, безразличный ко всему Малфой рисковал всем, заключая сделку с Лили ради того, чтобы чертова Мадлен Селвин чувствовала себя хоть капельку лучше. Насколько же были сильны его чувства? И что от них осталась сейчас?

Рассветные лучи заливали комнату, когда Лили наконец почувствовала усталость и провалилась в сон. Сон был тревожный и бессвязный, из-за чего она проснулась через два часа с ощущением полной разбитости. У нее совершенно не было сил ни на что: ненависть всегда была ее топливом, но сейчас Лили было так больно, что она совершенно не чувствовала злобы. Прикрыв глаза, она резко присела на пол, а потом достала из-под кровати запечатанный футляр. Секунда, и на нее смотрели изумрудные глаза змеи, и казалось, будто она едва шевелится на бархатной подушечке.

Что было между ними в тот день? Чувствовал ли Скорпиус то же притяжение, что и она? И зачем, черт побери, он оказывал ей столько знаков внимания, когда на самом деле до безумия любил другую?

Всматриваясь в серебряную чешую, Лили чувствовала, как горечь сменяется агрессией, а та — таким мраком, от которого болело в глазах. Она просто чувствовала, как все то немногое светлое таяло на глазах, превращаясь в сгусток фальши и лжи. Да. Такова ее участь, Поттер всегда была лицемерной фальшивой дрянью, так чему удивляться, что все, чем она дорожила где-то глубоко внутри, было таким же ненастоящим, как и она сама?

С силой захлопнув крышку, она, не смотря, закинула коробочку под кровать, а потом задумчиво посмотрела на фортепиано. Ей хотелось сесть на кушетку и сыграть Рахманинова, волнующегося, меланхоличного, трагичного Рахманинова, но Лили знала, что не выдаст ни звука — чтобы играть, нужно быть живым, тогда как она ходячий труп, заточенный на ненависть ко всем тем, кто причинил ей столько боли.

«Это даже хорошо, что Мадлен умерла, — подумала она, злобно сощурившись. Ей хотелось крушить, ломать, стирать людей со своего пути, да что угодно, лишь бы никогда не забывать этого чувства ярости, без которого внутри нее оставалась одна только боль. — На одну сломанную жизнь меньше».

Улыбка озарила ее губы, и Лили, резко вскочив, оправила спутанные волосы, накинула легкое черное платье и быстрым шагом спустилась вниз, надеясь, что там никого не будет. Был всего лишь шестой час утра, и у Лили не было никакого желания видеться со своими родными, не хотелось ни портить себе настроение, ни опять кривить губы в злобной улыбке, чтобы от нее, наконец, все отстали.

У нее было слишком много дел. Лили должна была приложить максимум усилий, чтобы Асторат не отдал лавку своему внуку, а Мариус… что ж, она готова опять пуститься в свою бездну с головой, потому что самое важное было впереди. И это были муки Бекки, лишившейся всего. Когда она будет раздавлена и выброшена на помойку магического мира, Лили возьмется за Мэри. Все-таки Поттер никогда не забывала, кто был настоящим корнем многих ее проблем, из-за кого большую часть школьной жизни Лили испытывала так много проблем и кто с самой яркой улыбкой на устах сообщил ей о причастии к ее исключению из Хогвартса.

Именно эта двуличная идиотка выбила из-под ее ног почву, значит, то же самое сделает Лили. Она растопчет ее, как жалкую, хитрую, но глупую муху, и сделает Поттер это через политику.

Ветерок игрался в ее волосах, но она, словно назло, сильнее натянула шляпу на волосы. Высокие сапоги отстукивали ритм по безлюдной улочке Косой аллеи, и, резко свернув, Лили внимательно посмотрела на Лютый переулок. Запечатанный, грязный… такой родной. Она внимательно всматривалась в макушки старых зданий, в едва видимый завод и лавку Берков с мутными, черными из-за копоти окнами. Ей с трудом удалось подавить мысль, что даже сюда ей помог попасть чертов Малфой, вместо этого, бросив лишь задумчивый взгляд, она круто развернулась и медленно побрела к дому Берков, отчаянно думая.

Чтобы приготовить Мариус, ей были нужны ингредиенты, те самые, которые она закопала в лесу, неподалеку от дома Астората. Найти их не составило бы никакого труда, но это был большой риск, если кто-нибудь заметит ее в лесу, особенно сейчас, когда Мэри явно готовится к ответному нападению, то этот кто-нибудь может обнаружить все ее добро — старые фолианты, склянки запрещенных, опасных зелий и всевозможные рецепты изобретенных ею же зелий. И этого, право, было достаточно, чтобы навсегда лишиться палочки.

Но делать было нечего. И вот она опять стояла на глухой опушке, и солнце заливало лесной мрак светом. Вокруг не было ни единой живой души, даже магических существ, скорее всего, на лес было наложена дюжина заклятий, иначе невозможно было понять причину той гробовой тишины, которая стояла в лесу.

Сердце у Лили билось слишком быстро, когда, наколдовав лопату, она стремительно стала откапывать землю, в поиске своего сундука. Солнце, холодное, весеннее солнце прожигало насквозь, и волосы ее отдавали грубой рыжиной — они, путаясь, лезли прямо в глаза, но ей было плевать, она лишь механически выполняла нужные действия, не обращая внимания на мелкую боль в мышцах.

Когда лопата уперлась во что-то твердое, сердце у Лили забилось лихорадочно. Аккуратно выудив сундук из ямы, отряхнув его от земли, она быстро открыла крышку, и в лицо ей ударил терпкий аромат настоявшихся зелий. Времени не было, поэтому, не церемонясь, она стала рыться в поисках нужных ингредиентов. К ее радости, здесь было все, даже надколотые корни деревьев из Запретного леса, и единственным, чего ей по-прежнему не доставало, было лишь гоблинское золото.

Захлопнув крышку, она положила сундук обратно в землю, начав его закапывать. Магией это делать Лили не решалась хотя бы из-за того уровня опасности, что содержали в себе зелья, поэтому утомительная работа была намного надежнее и безопаснее легкого взмаха палочки, из-за которого могло случиться непоправимое. Когда с сундуком было покончено и солнце уже висело в другой точке неба, Лили с удивлением обнаружила, что было уже полвосьмого, поэтому, приведя себя в порядок, она вышла из леса.

Ей нужно было навестить Астората, и она с некоторой надеждой думала о том, что, возможно, он настолько плох, что совсем скоро умрет, и тогда ей не придется варить зелье. Лили совершенно не хотела вновь возвращаться к Мариусу, потому что с ним было так много связано, что… она боялась. Что, если все опять пойдет не так?

Когда до дома оставались считанные шаги, Лили резко остановилась, увидев Фобоса, который стоял возле калитки и все это время внимательно наблюдал за ней. Насмешливо оскалившись, он шутливо поклонился ей в знак приветствия, а потом, развернувшись, резко трансгрессировал, оставив ее, удивленную и не на шутку испуганную, стоять посредине дороге. Что делал он тут так рано? И был ли он все это время так близко к лесу?

Сердце забилось, но, отмахнувшись, Лили попыталась улыбнуться. Совершенно не было похоже, что Фобос что-то видел, иначе зачем ему было показываться ей на глаза? Но страх все равно не оставлял ее, и, когда она сидела рядом с ворчавшим на все на свете Асторатом, Лили, не выдержав, резко спросила, прервав его брань:

— Фобос… он теперь живет с вами?

— Нет, что ты? — слегка недовольно протянул Берк, радуясь, что Лили наконец вступила в разговор. — Просто сегодня он заночевал здесь. Вернулся почти сразу, как ты ушла… все пытается вернуть себе лавку…

— Но вы же следуете нашему уговору? — встрепенувшись, осведомилась Лили, и от злости у нее сверкнули глаза, становясь почти черными. — Я уже села за Мариус… месяц, и он будет готов.

— Месяц? — с некоторым удивлением заметил Берк, нахмурившись. — Нельзя ли никак раньше?

Не моргая, Лили внимательно всматривалась в старческие черты, плотно сжав губы. Она знала, что если скажет правду, то лишится почвы под ногами, но если сорвет… откуда он узнает об этом? Он может не дожить уже до следующей недели, и Лили отчего-то была уверена, что так оно и будет. Он так и не выпьет ее зелья.

— Конечно, можно, — с нажимом ответила Лили, улыбнувшись. Потому что ради цели была готова на все. — Да. Я сделаю его за две недели, такой срок вас устроит?

Кивнув головой, Асторат вновь пустился в воспоминания о своей жизни, только Лили не слушала его совершенно, между тем внимательно следя за ним. Если бы она только открыла эту лавку, то тогда… что ж, тогда Берк бы точно никогда не забрал ее у нее — слишком уж он мечтал о былом величии собственной лавки. Но открытие принесло бы слишком много проблем, Лили это понимала слишком отчетливо, поэтому, сжав руку в кулак, она безразлично смотрела на старика.

— Где похоронена Мадлен? — спросила она тогда, когда задумчивость полностью забрала ее в свое царство, и, право, Лили едва бы смогла ответить, почему спросила это. Встрепенувшись, она с удивлением посмотрела на свои руки, потому что волнение и страх смешались комом внутри — и, Мерлин, зачем она только спросила?

— На семейном кладбище, — бесцветно произнес Асторат, и опять на глаза его навернулись слезы. — Оно совсем недалеко от Хогсмида… Мерлин, до чего же удивительный у них семейный склеп, дорогая, не то, что у нас… и в чем я только буду лежать, драккл раздери, как мы так обнищали?..

Но она больше не слушала Берка, а уже через десять минут, не выдержав его общества, поспешно покинула дом. Лили медленно шла по тропинке, бесцельно наблюдая за едва распустившимися почками на деревьях, и, прикрыв на секунду глаза, тут же представила перед собой Хогсмид. Почему-то ей хотелось увидеть могилу Мадлен, чтобы окончательно убедиться в правдивости ее смерти, и внутри нее при одной только мысли о ней появлялась такая тупая боль, что хотелось вскричать.

Лили завидовала ей. Право, завидовала очень сильно и начала понимать это только сейчас. В ее жизни был человек, готовый пойти на все, лишь бы облегчить страдания, а у Лили… был ли в ее жизни хоть кто-то? Она думала о временах в Хогвартсе, о холодной, надменной улыбке Мадлен Селвин и ее вечных похождениях с различными одногруппниками… не потому ли она пускалась в столь компрометирующие ее репутацию связи, чтобы забыть о том, сколько она ей осталось и как много она потеряет, когда ляжет окончательно в могилу? И Малфой — неужели он терпел это лишь потому, что прекрасно понимал причину всех ее поступков?

«Да какое тебе дело?» — думалось Лили, когда она шла мимо домов, вглядываясь в каждый. Она лишь по слухам знала, что склеп Селвинов, старинного рода, был своеобразной достопримечательностью Хогсмида — его красивые изваяния и скульптурные композиции были прославлены на всю Англию.

Сердце у Лили почему-то слишком сильно билось, а мысли путались в голове — она словно чего-то ждала слишком сильно и одновременно страшилась этого. И чем больше страх обматывал ее тело, тем сильнее в ней начинала бурлить злость. Что было в этом такого? Что было такого в Мадлен Селвин, за что она заслужила свою любовь?

Лили увидела могильные изваяния почти сразу, не дойдя даже до узорчатого забора. Рядом не было ни одной живой души, и дома здесь, хоть и старинные, выглядели так, будто в них не жили давно. Все вокруг говорило о запущении и упадке, а два голых, удивительно черных дерева лишь отяжеляли картину.

Когда она открыла ворота и хотела было пойти вдоль могильных рядов, Лили резко замерла, не сделав ни шагу. Потому что увидела вдруг Скорпиуса Малфоя, который, оперевшись о каменную стену склепа, задумчиво смотрел в небо. Смутившись, будто она стала невольной свидетельницей чего-то очень личного, Лили резко спряталась за стоявший рядом голый дуб и замерла, почувствовав, как учащенно и отчаянно бьется ее сердце.

Лили боялась. Страх был настолько очевиден для нее самой, что ей хотелось провалиться сквозь землю, потому что больше всего на свете она ненавидела чувствовать себя так, словно находилась в уязвленной позиции. И, не выдержав, Лили робко выглянула из-за ствола дерева, внимательно посмотрев на Малфоя.

Расслабленный, он по-прежнему смотрел в небо, и, поднеся к губам своим сигарету, едва выдыхал серый дым в воздух. Рука его, облаченная в кожаную перчатку, крепко держала сигарету меж пальцев, и Лили почему-то была уверена, что курит он опять обезболивающие.

Странное чувство проснулось внутри нее: это была обеспокоенность и одновременно… это был сумасшедший интерес — зачем он курит их? А потом взгляд ее опять упал на склеп, и, испугавшись собственных чувств, Лили стиснула руками ствол дерева, сморщившись. Она почему-то чувствовала себя так, словно была обманута и одновременно разочарована. Потому что, право, что же было такого в этой Мадлен?

Ярость волной поднялась внутри нее, когда Лили вдруг вспомнила, как красиво они выглядели вместе в Хогвартсе, как о них шептались с завистью и одновременно восхищением, как они всегда были вместе, ходили, гордые и презрительные, смотря на всех так, словно никто не стоил даже их мизинца. Злоба заволокла сознание, и, провожая взглядом Малфоя, который, резко оторвавшись от склепа, бросил долгий взгляд на его дверь, а потом стремительно пошел в противоположную сторону, исчезая в дыме трансгрессии, Лили стиснула палочку, а потом замедленным шагом подошла ближе к мраморному, выполненному в готическом стиле сооружению.

Дверь была открыта, и, зайдя внутрь, Лили увидела каменный гроб, стоявший посередине. Его ажурная крышка почему-то двоилась перед глазами, а потом взгляд Лили упал на букет красивых бордовых роз. В склепе было светло, так как крыша его была выполнена из защищенного стекла, поэтому цветы блестели и благоухание их плотно стояло в помещении.

«Их принес Малфой», — с некоторой злобой подумала Лили, и, стиснув палочку, она резко направила их прямо на букет и тихо прошептала:

— Вспыхни.

Синее пламя поглощало бордовый окрас, превращая их в черный, и уже через секунду от букета остались голые, прожженные ветки и обвисшие, черные бутоны роз. Сморщившись сильнее от запах гари, который по-прежнему заполнял все пространство, она быстро вышла на улицу, схватившись рукой за грудь, испытывая смешанную с яростью странную боль где-то внутри.

Не в силах больше находиться здесь, Лили резко трансгрессировала и оказалась возле дома. Дышать было тяжело, и эта боль, такая знакомая, но между тем далекая, прожигала ее неистово. И она не могла понять, отчего же ей было так плохо: от того, что Мадлен Селвин была особенной для Скорпиуса или…

— Какая чушь! — с яростью воскликнула она и, быстро поднявшись по ступенькам, оказалась в прихожей.

Сердце по-прежнему билось, словно сумасшедшее, и, сильнее сжав свитер на груди, Лили резко отцепила пальцы, мрачно усмехнувшись. Чувства не могли быть для нее помехой, любая боль должна была быть уничтожена сразу же, потому что сила ее была в борьбе. Если она лишь на секунду позволит себе поддаться собственной боли, то навсегда упадет, и весь ее смысл жизни — месть — померкнет в одночасье.

Она бы долго еще стояла возле двери, всматриваясь в собственные пальцы, однако спустя пару секунд Лили стала улавливать странный шум, доносившийся из гостиной. Опомнившись, она натянула на губы презрительную улыбку и, повесив пальто, уверенно зашла вовнутрь.

— Уж не думал, что теперь ты будешь навещать меня вместе с аврорами. — Лили остановилась, вскинув резко голову, обнаруживав своего отца, сидевшего на диване.

— Гарри! — эмоционально воскликнула Гермиона, из-за чего Лили поморщилась, заметив знакомый пучок и выбивающие кудрявые пряди. — Это всего лишь исполнение закона. Ты же знаешь, я бы пришла к тебе и просто так.

Но в ответ он лишь усмехнулся, но усмешка эта была доброй, и, Лили была готова поклясться, Гермиона ответила ему дружеской улыбкой. В гостиной, расположившись на диванах, сидела вся ее семья вместе с Гермионой и… Розой, которая примостилась рядом с матерью и степенно смотрела на своего дядю. Ее малоэмоциональное лицо не выражало абсолютно ничего, и Лили даже не могла понять, о чем она думает — право, зануда Роза Уизли не изменилась внешне со времен Хогвартса и даже выражение лица ее осталось таким же.

— О, Лили, — протянула Пруденс, которая, обернувшись, слегка дернула Альбуса за руку, и он тут же посмотрел на нее. Ехидная улыбка коснулась его губ, и, видел Мерлин, точно так же ей улыбнулась и его женушка.

Гермиона резко обернулась, посмотрев на племянницу слегка прищурившись. Было видно, что она ждала ее, но при этом миссис Уизли было явно неловко — это выдавали ее бегающие глаза.

— Здравствуйте, — спокойно протянула наконец Лили, сощурившись.

— Да, добрый день, — опомнившись, наконец проговорила Гермиона, а потом, резко поднявшись, она спокойно подошла к Лили и уверенно проговорила: — Я крайне рада, что история с Темной магией оказалась лишь твоей шуткой, Лили. Это определенно лучшее разрешение ситуации, — и она улыбнулась, чинно подняв голову, и в глазах, черт побери, была настоящая радость.

Но Лили молчала, внимательно смотря в ее лицо, не стараясь даже выдавить дружелюбие. Что-то внутри ее гложило, прожигало насквозь, и поток мыслей, путаясь, проносился словно мимо нее, когда перед глазами вновь восстал красивый готический склеп.

— Что ж, раз все удачно разрешилось, не хочешь присоединиться к обеду, Гермиона? — миролюбиво проговорил Гарри, отвлекая Гермиону, которая от молчания племянницы становилась все мрачнее, и что-то едва уловимое начинало мелькать в ее глазах.

— Конечно, мы же не против, Роза? — заторможенно бросила она, опять посмотрев на Лили, и взгляд с каждой секундой становился все жестче и будто пристальнее, из-за чего Поттер, скривившись внутренне, мило улыбнулась тете — не хватало только, чтобы она начала вновь лезть в ее жизнь.

Во время обеда Лили молчала, не особо стараясь уловить связь разговора. Говорила в основном Гермиона, поминутно обращаясь к Гарри, словно боясь, что тот может задуматься и уйти в себя. Именно в такие моменты Лили замечала схожесть между собой и отцом — они оба переживали более насыщенную внутреннюю жизнь, и от понимания этого ей не становилось весело — напротив, злоба лишь сильнее накатывала на сердце.

Она думала о Малфое. Мысли ее невольно возвращались к нему, и ничего с собой поделать Лили не могла. Воспоминания из Хогвартса смешивались с теми немногими их встречами после трехлетнего перерыва… рядом с ним жизнь Лили будто начинала играть ранее невиданными красками, ей впервые начинало казаться, что она действительно живет и что нет той внутренней пустоты. Право, одна мысль о его уничтожении давала ей столько жизненных сил, что Лили с большим восторгом тратила их на Бекки и Мэри… но что будет тогда, когда придет очередь Малфоя? Был ли путь Лили изначально верен?

— …и вот опять ты пришла без Рона. Начинаю подозревать, что он всерьез начал меня избегать.

— Ох, ну что ты. Просто из-за отъезда Джорджа на него свалилось столько дел, ему бы помощника найти. Джеймс, что скажешь?

Джеймс нервно дернулся, явно о чем-то задумавшись, а потом обреченно посмотрел на тетю.

— Я… я думаю, что квиддич еще не закрыт окончательно для меня и что пока рано думать о смене деятельности.

— Что ж, — резко протянула Гермиона, слегка прищурившись, а потом резко отвернулась от него, поглядев теперь на Пруденс и Альбуса, который сегодня сидели рядом и о чем-то перешептывались. — Ну а ты, Альбус, что скажешь?

— Боюсь я недостаточно харизматичен для магазина Уизли, — оскалившись, бросил он, даже не посмотрев на нее. — Не рыж и не гриффиндорец… какой-то диссонанс получается, — улыбка его стала шире. — Да и к тому же, вы предлагаете мне эту работу из-за жалости. Только вот я в ней не нуждаюсь, тетя.

Взгляд его выражал тупую ненависть, и Лили, тихо присвистнув, сложила руки в замок перед своим лицом, мрачно усмехнувшись. Именно Гермиона была больше всех против поступления Альбуса на Слизерин. Из года в год она говорила о дурном влиянии и неспособности Альбуса противостоять ему. Это она замечала стертые костяшки Альбуса, исполосованные руки от заклятий и многочисленные шрамы; это она приходила каждое лето, запиралась с ним в комнате и пыталась достучаться до него. Мерлин, она, наверное, думала, что после смерти их матери обязана взяться за них так же, как за своих детей, и, когда Альбус вылетел из Хогвартса, она поняла, насколько ошибалась. Ведь ее племянникам было абсолютно плевать на ее великое мнение.

— Пруденс, твой отец подавлен, — отставив чашку, тут же сказала она, и Лили, поймав взгляд отца, увидела в его глазах такую усталость, что, не выдержав, отвернулась, разглядывая теперь Прю. — Он просит меня связаться с тобой… ему бы хотелось встретиться с тобой.

— Ему прекрасно известно, что на встречу я приду только со своим мужем, — с достоинством протянула Прю, не вываливая ярость, как сделал бы это ее муженек. И, заметив, как напрягся Альбус, она аккуратно сжала его руку и ослепительно улыбнулась Гермионе. — Так и передайте ему.

Обед закончился почти сразу, и на кухне вновь воцарилось молчание. Пруденс по-прежнему гладила руку Альбуса, задумчиво посматривая куда-то в сторону; Джеймс, мрачно сузив глаза, запустив руку в волосы и нетрудно было догадаться, чем именно были заняты его мысли. В этой комнате все были рядом, но при этом каждый — в другом месте. Разобщенные, истерзанные собственными мыслями, здесь не было ни одного человека, который был бы рад этому разговору, ведь он поднимал слишком много личного и абсолютно ненужного.

— На самом деле, я пришла поговорить с Лили, — спустя некоторое время уверенно начала Гермиона, поймав взгляд племянницы. Внутренне Лили скривилась, выражая все свое презрение, но внешне на ее лице не дрогнул ни единый мускул. — Я была не права на твой счет, как я уже говорила, поэтому мне бы хотелось згладить свою вину. В государственную лабораторию скоро будет проходить набор новых лаборантов, Лили, а ты, как я знаю, всегда увлекалась зельями. Тебе бы не хотелось попробовать пройти конкурс? Мне кажется, — запнувшись, она на секунду закрыла глаза, а потом, широко их распахнув, она четко произнесла, — ты определенно сможешь пройти его.

Но Лили опять молчала в ответ, стиснув сильнее нужного край скатерти. Тихий смешок Альбуса, быстрый взгляд отца — все это за секунду вызывало в ней новую волну ярости, и она боялась, что если откроет рот, то скажет что-нибудь лишнее.

«Государственная лаборатория», — тянула Лили мысленно, когда Гермиона и Роза засобирались домой и вышли в прихожую. Отчаянный азарт обуял ее, когда она вспомнила слова Альбуса о том, что она такой же отброс этого общества, как и он, и что никогда ей не быть официально устроенной в этой стране. И, право, ей хотелось уделать Альбуса, заставить его переменить свое мнение и доказать, что все это время он был единственным неудачником, не умевшим скрывать собственную агрессию и так и не нашедшим место в этом мире.

— Лили. — Голос Розы заставил ее слегка вздрогнуть и в упор посмотреть на кузину. Скучная, неинтересная Роза Уизли. Когда-то и ее Лили использовала ради достижения цели, а сейчас она лишь с презрением думала о том, что когда-то вообще пользовалась ею. — Я думаю, это действительно хорошая идея — пройти конкурс. Возьми памятку, полагаю, тебе это определенно поможет.

Она протянула небольшого формата бумажку, на которой черными чернилами было выведено: «Отборочные испытания», — а дальше мелкой вязью шла инструкция. Лили хмыкнула. А потом, забрав буклет себе, холодно посмотрела на Розу, которая, казалось, выглядела немного удрученной. Впрочем, едва ли можно было понять что-то по ее лицу.

— Удачи, Лили, — спокойно произнесла она.

Лили улыбнулась. Губы ее изогнулись в злобном оскале, а потом она резко произнесла, растягивая гласные, узнавая в этой манере чертового Скорпиуса Малфоя, мысли о котором занимали все ее думы:

— О нет. Мне не нужна удача, Рози. Ведь нет ничего сильнее моей воли.

И улыбка ее стала шире.

* * *

Нескончаемые длинные дни тянулись по-особенному долго, и Лили, монотонно обдумывая свои дальнейшие действия, так и не смогла притронуться к Мариусу. Дома готовить его было небезопасно, ведь очередная проверка их дома могла обнаружить странные ингредиенты, которые едва ли можно было бы применить в быту.

Время так долго тянулось, и Лили, бившаяся внутри с собственными мыслями, пыталась сделать хоть что-то. Но против воли она все время думала о Малфое и о Мадлен, все вспоминая и вспоминая, и когда это давалось ей по-особенно тяжело, Лили мечтала забыться, бросить все в этой Англии и просто сбежать. Потому что месть, как бы ни была она желанна, меркла по сравнению с чем-то, живущим внутри. И видел Мерлин, ей совершенно не хотелось думать о том, как именно называется это «что-то».

Когда спустя три дня Лили поняла, что больше не может откладывать Мариус, она решилась хотя бы начать. В конец концов на чердаке все еще была ее лаборатория, и на первых парах никто, кроме профессионала, не смог бы определить содержимое ее котла.

И вот она стояла на чердаке, смотрела упрямо в котел и пыталась понять, когда же и почему все в ее жизни пошло не так. Почему каждый день был похож друг на друга, а череда событий неизбежно толкала ее в пропасть. Лили знала, ее судьба обречена и обречена она уже очень давно, и каждое новое испытание она переносила стоически, хотя и понимала всю неизбежность, но упасть? Нет. Лили Поттер не могла себе этого позволить. Во всяком случае, не так просто.

Котел подрагивал, и вода, постепенно нагреваясь, вздымалась. Наложив возле себя чары тишины, чтобы ничто не смогло ее отвлечь, она упорно вписывала в листок пергамента пропорции, с удивлением понимая, что по-прежнему помнит свой рецепт. Черная магия пронизывала воздух, и легкая эйфория проходила по ее телу — именно когда она готовила Мариус, вкладывала столько душевных сил. Лили помнила, почему и когда решилась впервые усовершенствовать его, чтобы видеть свою мать, вновь и вновь, окрыленную легким флером. Ей было плевать, насколько сложна формула у этого напитка и как трудно будет ей создать его заново, не убив себя в ходе эксперимента.

Пятнадцатилетняя Лили Поттер просто жаждала увидеть свою мать больше всего на свете, и, заглатывая дозы бурлящей жидкости, она плакала всякий раз, когда попытка проваливалась; когда Альбус, погружаясь в сон, переставал наблюдать за ней и она могла подавиться от собственной агонии.

Сердце дрогнуло вдруг, и Лили резко вскинула голову. В комнате была тишина, вернее, тишина была вокруг нее, и она даже не слышала тиканье стрелок, а когда бросила быстрый взгляд на циферблат, то обнаружила, что уже был второй час. Она даже не заметила, как стремительно пролетело время.

И именно в этот момент рука ее задрожала, и мысли разбежались. Робко, медленно повернув голову, Лили вдруг замерла. Потому что на пыльных диванах в другом конце чердака сидел Малфой, ее отец и кое-кто из тех, кто была тогда на заседании.

«Сегодня же суббота», — ахнула про себя Лили, и именно в этот момент Малфой, явно молчавший, в упор посмотрел на нее, и что-то внутри нее вновь забилось, пока привычная волна ярости и странного чувства не захлестнула ее вновь — Лили вдруг вспомнила, как так же пристально он смотрел в серое небо, опираясь на стену склепа.

Быстро отведя свой взгляд, она внимательно посмотрела на свои руки. А потом, чтобы забыться, усиленно стала вписывать в листок смешанные в котле ингредиенты. Но мысли путались, и Лили вновь и вновь возвращалась к слепу, совершенно не понимая, почему это так задело ее. Что в этом было особенного?

Когда пенистая волна, громко булькнула, и пара капель попали ей на руку, она зажмурилась от мелкой боли и, схватившись за края стола, посмотрела в котел. Ей не хотелось смотреть в сторону, не хотелось видеть его взгляд. Лили мечтала лишь о скорейшем своем триумфе, чтобы потом окончательно покинуть эту страну и навсегда забыть о своей недосемье, Фобосе, Берках, Томасах и Малфоях…

Голова дернулась, и Лили, прикрыв глаза, сжала сильнее края стола. А потом, присев, вновь углубилась в систематизацию ингредиентов и так увлекалась, что, когда вновь посмотрела на циферблат, было уже полтретьего. Робко и немного боязливо повернув голову, она увидела совершенно пустой диван, и никого на чердаке, кроме нее, больше не было.

Тяжелый вздох сорвался с губ слишком быстро, и, взмахнув палочкой, Лили сняла чары. Вместо звенящей тишины она вдруг услышала мелкий стук, напоминавший удары дождя о стекло, и когда взгляд ее устремился на окно, она увидела бурого филина, который поминутно отщелкивал свой ритм.

Стремительно преодолев расстояние, она резко отворила окно и, выхватив письмо из клюва птицы, кивнула ей головой, говоря, что ничего съестного у нее нет. И филин с гулким, явно обиженным уханьем взметнулся в небо, расправив широкие крылья, и исчез в небе.

Пару минут она все еще провожала взглядом птицу, опять окунаясь в странную рассеянность, но поймав себя на этой мысли, Лили резко сжала конверт между пальцами и посмотрела на него, замечая корявый почерк Годрика. Неслышно хмыкнув, она резко разорвала конверт, и на пол, слегка взлетая, упала странная бумажка. Наклонившись, Лили подняла ее и узнала в ней тот самый буклет об отборочных испытаниях в государственную лабораторию.

Отложив буклет подальше, Лили резко открыла письмо, испытывая странные ощущение, потому что странное предчувствие вдруг сковало ее в тиски.

«После всего случившегося отец не хочет видеть меня рядом с ним, поэтому я в срочном порядке уезжаю в Америку. И хоть моя помолвка в Беккой по-прежнему обсуждается сестрой, мой отец уже не столь решителен. Спасибо, Лили. И в благодарность я бы хотел помочь тебе — попробуй пройти испытания в лабораторию. Я же помню, насколько хороша ты была в зельях еще в Хогвартсе.

Всего наилучшего, Лили Поттер. Надеюсь, мы еще встретимся однажды,

Годрик».

Пергамент прогибался под давлением ее пальцев, и чем сильнее всматривалась в расплывчатые строки Лили, тем существеннее становилась какая-то тоска внутри нее. Она не могла избавиться от странного ощущения потерянности и полной раздосадованности, и, право, это определенно не входило в ее план. Что случилось с ней за это время и откуда только пришла эта нервозность?

Запихнув письмо и брошуру между листками блокнота, Лили, порывшись в тумбочке, вытащила портсигар, а потом, подойдя к окну, открыла его нараспашку и, глубоко затянувшись, выдула дым. Яркое, ослепительное солнце сияло и искрилось, и в воздухе опять стоял запах черемухи, предстоящих экзаменов и несбывшихся надежд. Лето постепенно пробиралось к своим владениям, уже через неделю должен был начаться май, а Лили, облаченная во все черное смотрела на эти изменения с тоской.

«Асторат не хотел бы умереть летом», — безразлично пронеслось в сознании, когда, опять затянувшись, она бессмысленно посмотрела на единственное дерево в этом маггловском переулке. Мысли путались, извивались змейкой, и она совершенно не могла понять их поток. Все меркло под давлением воспоминаний, и Лили ненавидела это состояние. Потому что еще немного, и она бы могла уйти в свое детство, переполненное горечью и разочарованием, от которого хотелось лишь бежать.

— Солнечная, солнечная Лили Поттер, — она резко повернула голову, и глаза ее полыхнули яростью. Задумавшись настолько сильно, Лили не заметила, что Малфой и его приспешники уже вернулись на чердак.

А потом взгляд ее заскользил по человеку, который и окликнул ее. И какого же было ее удивление, что им оказался Фрэнк Лонгботтом. Глаза Лили мрачно сузились.

— Поверить не могу, что это ты, — продолжал он не то улыбаясь, не то скалясь. И все находившиеся на этом чердаке, кроме Малфоя, делали то же самое. Один он оставался невозмутим и смотрел на нее, смотрел так, словно мечтал поглотить всю ее душу. — Даже непривычно видеть тебя без улыбочки и робкого заискивания… ты была главной новостью того года, солнечная Лили Поттер. Чернокнижница, обманщица и наркоманка. Что только о тебе не говорили тогда.

Лили сжала сигарету между пальцев, а потом, медленно оттолкнувшись от подоконника, так же медленно пошла по направлению к нему.

— Не тебе и этим уродам судить меня, Лонгботтом, — холодно тянула она, в упор прожигая его взглядом. — Если ты все же осознаешь, кто я такая, то крайне недальновидно распускать свой язык в моем присутствии. Хочешь обсудить сплетни?

Улыбка ее стала шире, когда она подошла к нему, а потом, медленно растягивая гласные, Лили бросила почти безразлично:

— На пятом курсе ты пробрался ночью в Зал славы и разбил кубок, который получил Годрик Томас. В середине второго семестра шестого — подпилил прутья на его метле, из-за чего бедняжка упал с высоты шести метров и умер бы, если бы не его отец. Хочешь еще поговорить о прошлом, Фрэнк Лонгботтом?

По мере ее слов лицо Фрэнка мрачнело, а потом и вовсе стало безэмоциональным. В комнате стало так тихо, словно она опять стояла в могиле, потому что никто больше не посмеивался и никто больше не смотрел на нее с презрительной улыбкой. Склонив голову, Лили затянулась в последней раз, и на выдохе спокойно проговорила:

— На месте мистера Малфоя я бы гнала тебя взашей, — не глядя на Скорпиуса, — потому что такие гриффиндорские шавки, как ты, не переходят на сторону столь маргинальных особ, как он. К твоему несчастью, в этом деле замешан мой отец, и если ты предашь его и его дело, то тогда я лично займусь тобой, понимаешь? — подойдя вплотную, прошептала Лили, а потом, нагнувшись, из-за чего ее плечо соприкоснулось с его рукой, она затушила сигарету о блюдце и кинула ее прямо на стол, встречаясь взглядом со Скорпиусом.

— Вам не стоит волноваться, мисс Поттер, — спокойно сказал он, когда Лили выпрямилась и посмотрела на него сверху вниз. — Если мистер Лонгботтом предаст вашего отца, то сначала он встретится со мной. И, боюсь, до встречи с вами он уже не доживет.

От его голоса, такого уверенного и ровного, Лили почувствовала, как отяжелело ее дыхание и как грудь будто залилась свинцом. И взгляд у Скорпиуса был столь жесток и пронзителен… он видел ее насквозь. Фыркнув, Лили круто развернулась и уверенно вышла из чердака, оставив дверь едва открытой, а потом, прислонившись к стене, прикрыла глаза, стараясь восстановить сердцебиение.

Мысли — путались. Она не хотела думать о нем, но непременно возвращалась к его лицу, к его взгляду, походке, манере обращения. Что это было? Почему Лили совершенно не могла унять свои эмоции в его присутствии? Она не понимала. А может, просто не хотела понимать, забивая странную и такую чужеродную мысль, что, возможно, он… ей нравился?

Мотнув головой, Лили прислонилась макушкой к стене. Это было невозможно, потому что она не умела любить и ничто ей совершенно не нравилось. У Лили Поттер дурная репутация, камень вместо сердца и убийственный взгляд — она живет только своей местью, и ничто, абсолютно ничто не могло вытеснить из ее головы жажда расправы.

— …Неужели тебя устраивает, что Лютый закрыт? — Лили резко распахнула глаза, прислушиваясь к разговору, который едва доносился из гостиной. Одно лишь упоминание переулка взволновало ее, и, навострив уши, она лишь упорнее стала слушать.

— Это выгодно нам, Эйвери. Люди, живущие там — изглоданные и забитые, они жаждут перемен. Именно они наши потенциальные избиратели, и если они лишатся своей кабалы, то… какова вероятность, что их ненависть к Содружеству останется? Нет. Лютый должен быть закрыт.

— И что же будет в итоге? Чего именно ты добиваешься? Им не дадут поучаствовать в выборах, не обманывайся, Малфой.

И он, тихо рассмеявшись, замолчал, когда Лили, прижавшись к стене сильнее, затаила дыхание, боясь даже моргнуть. Сердце билось-билось, тогда как ощущение какого-то странного триумфа захватывало ее.

— Будет бунт. И бунт будет беспощадным, — холодно, растягивая лениво гласные, проговорил наконец Скорпиус. И голос его был настолько безразлично жестким, что Лили почувствовала, как пересохло во рту.

А потом уже, опомнившись, она быстро зашла в свою комнату, закрыв на замок дверь и, подбежав к своей магической шкатулке, резко распахнула ее. Чтобы уже потом выудить бумажку, где чернилами красовалось ее имя рядом с лавкой Берка.

Лили могла открыть лавку. И тогда Лютый уже не сможет быть закрытым, ведь наличие легально существующего магазины заставит властей снять барьер. Да. Так они уничтожили Лютый, придумав сказку, что больше там нет ни одного собственности, ради которой можно было бы держать столь опасный район открытым.

Пергамент, слегка поблескивая от лучей солнца, двоился в глазах. И Лили, сжимая его, чувствовала, как губы ее изгибаются в улыбке.

Потому что даже если на пути своей мести она умрет — плевать. Лишь бы хотя бы на минутку увидеть чувство отчаянья в безэмоциональном, безмятежном лице. Лишь бы только заставить Малфоя страдать.

За то, что и он был причиной ее горестей и разочарований.

За то, что из-за него страдала она сама.