Солнечная (гет)

Июньское солнце, яркое и ослепительное, мешало спать, и, не выдержав, Лили открыла глаза, улыбнувшись. Скорпиус лежал совсем рядом и что-то внимательно изучал в листке пергамента, который держал перед собой. Его лицо было серьезным и сосредоточенным, и мыслями он точно был где-то далеко, поэтому, когда Лили коснулась его руки, Малфой не сразу отреагировал.

— Доброе утро, — проговорил он, когда, вздрогнув, заметил ее. Листок был сразу отложен, и уже через секунду Лили, приподнявшись, обвила его шею руками, поцеловав, нежась от приятных ощущений.

Было в этом что-то странное: чувство счастья, переполняя, заставляло Лили улыбаться, так искренне и почти беззаботно, что едва ли можно догадать о том, насколько еще вчера были тяжелы ее мысли. Все как будто исчезло, растворилось, оставляя после себя долгожданную свободу. Можно ли было представить, что когда-нибудь она будет чувствовать себя настолько счастливой, настолько нужной, и сердце ее, бешено отбивая ритм, будет переполнено таким трепетом?

Больше всего хотелось рассказать всем о своей любви. Признаться каждому, как сильно она счастлива, как легко, оказывается, признаваться себе в собственных чувствах и жить. Не существовать, не надевать маску, не прятать эмоции, а именно жить так, как хочется, и не страшиться совсем ничего.

Углубив поцелуй, Скорпиус уложил Лили на кровать, нависнув сверху, и она, поддаваясь на все его ласки, не замечала ничего: ни яркого, ослепительного солнца, ни времени, которое текло, исчезая сквозь пальцы. Было так легко, так хорошо, что Лили не сразу смогла различить сквозь гулкое биение своего сердца, как хлопнула где-то на первом этаже дверь. Встрепенувшись, она резко разорвала поцелуй, слегка повернув голову в сторону двери, напрягшись ни на шутку. А потом, медленно посмотрев на Скорпиуса, почти с ужасом проговорила:

— Где твои родители?

— Вчера тебя это не волновало, — с насмешкой проговорил Скорпиус, поцеловав тыльную сторону ладони, которую она выбросила верх, чтобы слегка отстранить его от себя.

— Я серьезно, — почти с обидой проговорила Лили, резко выпрямившись, вынуждая его слезть с себя и передвинуться на другую сторону кровати.

Какой-то страх обуял Лили, и все мысли разом пролетели в голове. Ведь вчера… Малфой должен был быть на важном вечере, а значит! «Мерлин, и что только подумает его мать?» — с некоторым ужасом вопрошала про себя Лили, вспомнив, как холодно смотрела на нее Астория, как надменно она говорила с ней. Она точно чувствовала, что не нравится ей, и от одной мысли, насколько зла, вероятно, будет миссис Малфой на своего сына за столь необдуманное поведение, Лили оробела.

— Что с тобой? Чего ты так испугалась? — все еще ухмыляясь, протянул Скорпиус, дотронувшись до ее плеча, вынуждая вздрогнуть и перевести уже взгляд на него.

— Ты пропустил вчера очень важную встречу, — шепотом ответила Лили, и брови ее насупились, — из-за меня.

Он молчал, и лицо его, дотоле выражавшую радость и некоторое счастье, сделалось за секунду непроницаемо безразличным. Прищурив глаза, Скорпиус смотрел на нее внимательно, слегка склонив голову, и она будто бы, как какая-то тяжелая мысль промелькнула у него в голове, бросая тень на все лицо.

— Что ж, — наконец медленно протянул он, словно смакуя каждое слово, — такое мое поведение лишь добавит мне шарма, не находишь? К тому же сомневаюсь, что мне были бы там по-особенному рады. Можно сказать, ты спасла их от моей компании.

Попытавшись посмеяться в конце, Скорпиус невольно прикрыл глаза, выдавая одним этим жестом всю свою усталость, и Лили, прищурив глаза, приблизилась к нему, откинув мешающуюся прядь, проведя нежной рукой по лицу, и, склонившись, тихо спросила:

— Почему ты хочешь оставить политику?

Она видела это желание в его молчаливом взгляде, в те минуты, когда, забывшись, Скорпиус словно о чем-то начинал вопрошать себя. В такие моменты весь он напоминал огромную свирепую лаву, злую и безотрадную, такую, которая умертвляет после себя все. Лили помнила тот вечер на качелях, когда он, словно боясь признаться себе, сказал ей: «Может, политика совсем не мое?» — и то, как было произнесено это, с каким будто бы душевным надрывом и терзанием, было для нее слишком весомым. Таким, что невозможно проигнорировать.

— Но я не хочу, — уверенно проговорил он, и, может быть, не зная его, Лили бы точно поверила. Но сейчас, смотря в его серые глаза, она начинала видеть то, чего не замечала раньше — ярость. Такую же, какая терзала ее все хогвартские годы.

Лили помрачнела. И, когда снизу опять раздался странный звук, она резко отодвинулась от Скорпиуса, а потом, спустившись с кровати, быстрым движением подняла свое платье и, не оборачиваясь, накинула его на себя, словно на автомате повторяя заученные движения.

Как бы ни были они счастливы, что-то словно стояло между ними. И как можно было это назвать? Что именно это было? Подойдя к зеркалу, Лили бессмысленно стала заправлять свои волосы, хмурясь, думая о чем-то, но у нее никак не получалось ухватиться за собственную же мысль. Тяжелое, отягощающее душу предчувствие будто бы захватило ее в какие-то силки. Лили боялась, что это чувство может полностью ее поглотить, разъев окончательно.

— Ты всегда хорошо выглядишь, Лили, незачем так стараться, — проговорил Скорпиус, облокотившись о стену возле зеркала, внимательно глядя на нее.

Лили замерла. А потом, бессмысленно посмотрев на него, почувствовала, как будто в какой-то печали исказилось ее лицо. Почему она так старательно приводила себя в порядок? Зачем вообще накладывала косметические чары? Не потому ли, что боялась спуститься вниз, наткнувшись на Асторию?

— Можешь… можешь провести меня? — проговорила быстро Лили, подойдя к нему.

— А ты думала, я просто отпущу тебя? — улыбнувшись, проговорил Скорпиус, и в его глазах на секунду промелькнуло столько нежности, что ей стало плохо. Не было никаких сил смотреть на это, хотя и ее сердце переполнялось такой странной, мучительной любовью.

Они спокойно спускались с лестницы, хотя Лили могла поклясться, что с каждым шагом сердце ее билось до отчаянного больнее, так нестерпимо, что хотелось остановиться и просто вздохнуть. Скорпиус шел слегка впереди, и Лили, наблюдавшая за ним со спины, вновь с ужасом подумала о том, что встреча с его матерью неизбежна. И что в ней, право, не будет ничего приятного.

Завернув в комнату, Лили оробела окончательно, когда заметила не только Асторию Малфой, но и ее мужа, Драко, который без тени улыбки о чем-то полушепотом спорил с женой, и она, сверкая глазами, лишь приподнимала бровь, выражая всем своим видом бесконечное несогласие.

Несмотря на то, что отец Скорпиуса был ровесником ее отца, он выглядел как будто моложе: светлые волосы, нетронутые сединой, были аккуратно подстрижены, а бледное, почти мраморное лицо было до того идеально отточенным, что оставалась лишь удивляться, почему годы не оставили на нем следов. Лишь какая-то усталость или меланхолия, так несвойственная Скорпиусу, плескалась в его голубых, таких ясных и чистых глазах, что Лили не уверено встала за спиной Скорпиуса, поймав его насмешливый взгляд.

Могла ли она дать себе отчет в том, что так сильно пугало ее? Нет. Но, смотря на его родителей, явно споривших о чем-то, ей почему-то казалось, что виновной всему была она… и ее отношения с их сыном.

Словно в подтверждение их слов, Астория резко повернула голову и, наткнувшись на прямой взгляд Лили, лишь нахмурилась, а потом, развернувшись, ушла куда-то в сторону, даже не дослушав мужа. Тяжелый вздох сорвался с губ Драко, и потом, обернувшись, он спокойно кивнул головой сыну, лишь мимолетно посмотрев на саму Лили. По его беспристрастному и слегка даже рассеянному лицу едва ли можно было сказать, о чем он думает, и, имея возможность хорошенько разглядеть его сейчас, Лили пришла к выводу, что и на отца своего Скорпиус тоже был совершенно не похож.

— Ненадолго, Скорпиус, — холодно проговорил Драко Малфой, когда они подошли к двери и собирались выйти. — К тебе есть разговор.

Неопределенно передернув плечом, Скорпиус открыл дверь, пропуская вперед Лили, а затем, прикрыв ее, хмыкнул едва слышно, посмотрев себе под ноги.

— У тебя плохие отношения с родителями? — как-то тоскливо спросила Лили, чувствуя, как сердце бьется быстро-быстро, все никак не успокаиваясь. И до чего же тяжело было стоять прмяо сейчас напротив него и чувствовать странную, тягучую неуверенность во всем.

Июль из светлого месяца с яркими красками медленно превращался в серое, дождливое нечто, такое унылое, что странная апатия передавалась каждому, кто ощущал эту серость.

— Нет, все прекрасно, — спокойно проговорил Скорпиус, словно отмерев, но Лили почему-то не хотелось верить ему. Она так и хотела уличить его в лжи или в недоверии к себе, что, лишь нахмурившись, самостоятельно подошла к калитки, посмотрела на Скорпиуса из-за плеча и быстро проговорила:

— Я не нравлюсь твоей матери. Зря ты остался со мной вчера… абсолютно зря.

Скорпиус хотел что-то сказать, но ей не хотелось слушать. Лишь развернувшись, она наконец покинула магический круг и быстро трансгрессировала, оказавшись в знакомом Лютом переулке. Что привело ее теперь сюда? Зачем она пришла? Лили абсолютно не понимала. Лишь прошла мимо лавки, посмотрела в зашторенные, слегка грязные окна и прошла мимо, гонимая тяжестью собственных мыслей.

Лили чувствовала себя так странно: ведь, право, именно сейчас, как никогда, она осознавала свои чувства и ясно видела — Лили любит Скорпиуса так, что готова ради него на многое, готова зайти так далеко, что впору погибнуть. И знала она также, что Скорпиус любил ее не меньше, этим чувством был пропитан каждый его взгляд, каждое его слово, прикосновение. Но при всем при этом оба они были несчастны. И каждый молчал о своем несчастье, словно чего-то боясь.

Думая, Лили вышла на Косую аллею. Безразлично посмотрев на пестрые одежды волшебников, она опять, как три года назад, почувствовала пропасть. Это было странное чувство: Лили чувствовала свои силы, знала о своих талантах, но находясь в обществе, ощущала что между ним и ею навеки пролегла странная черта, которую нельзя перейти. Лили была отрезана от всего этого мира. Дело ли было в том, что Темная магия все еще была под запретом, а до сентябрьских выборов было еще так далеко, или… на самом деле все заключалось именно в ней одной?

«Скорпиус тоже темный маг, — шептала Лили про себя, озираясь по сторонам, видя перед собой бессмысленные лица идущих, — они все думают, что он будущий Темный лорд, но тем не менее он вхож в общество. Он! Малфой! Сын Пожирателя, слизеринец, явный противник нового мира! Возможно ли, что я просто давно свернула не туда и так и не смогла вернуться? Возможно ли, что я все еще блуждаю? А если и да, то могу я тогда быть с ним? Могу ли я тянуть его на дно, незримо… неизбежно?»

Страх обуял каждую клеточку ее тела, и вместе с ним в душе ее поднимался гнев. Такая острая, хроническая ярость, от которой, она думала, уже избавилась, запорошила легкие, заволокла разум. Когда получилось так, что солнечная Лили Поттер, одна из самых популярных гриффиндорок, с которой мечтал познакомиться каждый, стала никем? Когда она пала настолько низко, что перестала хоть как-то пробиваться в обществе? Где же все ее амбиции?

Не видя ничего перед собой, она быстро добралась до дома, резко открыла дверь и, оказавшись в коридоре, бессмысленно посмотрела в зеркало. Лицо ее, как и в хогвартские годы, было искажено яростью — вздернулся носик, поднялись брови, сжались плотно-плотно губы. Это и было ее лицо: обозленное и ненавистное, завидующее всем, ведь у них, у этих всех, было что-то… они не были так несчастливы, как она.

«Не были ли?» — безмолвно спросила Лили, едва склонив голову набок. Внутри счастья больше не было. Были лишь тяжелые мысли и сложные чувства, в которых она совершенно не разбиралась. Бессмысленно облокотившись о стену, Лили вдруг почувствовала прилив сил и, войдя в гостиную, сразу наткнулась на Альбуса, который, возмущаясь, что-то высказывал Прю и отцу, однако, заметив ее замолк, и с прищуренным взором накинулся на нее.

— Почему в этом доме все последним узнаю я?! Почему ты не говорила, что теперь вместе с Малфоем… ведь вместе же… вместе?

Лили думала совершенно о другом, смотря в его потемневшие от эмоций глаза. И она не знала, как ему ответить, потому что странное ощущение, будто вся ее жизнь прямо сейчас обрывается вниз, терзало ее душу, отставляя раны.

Встрепенувшись, испугавшись этого осознания, Лили вскинула голову, словно боясь упреков и насмешек, и уверенно проговорила, держа лицо:

— Да.

Право. Какое дело, что она совершенно в это не верила?

* * *

Она не понимала, почему и когда так быстро проскользнуло время. Июль, умирая, оставлял после себя голый труп в виде увидавших цветов и медленным, едва еще заметным сокращением дня. Но Лили как будто не видела этого. Вся она впала в такое странное, апатичное состояние, что едва могла различать между собой дни, едва могла осознано сказать себе, что именно же произошло.

Вначале Скорпиус приходил почти каждый день, с некоторой тревогой смотря на ее наигранное веселье, которым она прикрывалась и которое так ей не шло, что едва ли хоть один человек поверил ей. Малфой смотрел вдумчиво и однажды, когда они молчаливо провожали закат, сидя в пустой, абсолютно безлюдной аллее, спросил, едва придавая голосу краски:

— Что же тревожит тебя?

Она повернулась и посмотрела него так же долго и вдумчиво, видя, зная, что он думает о том же, что и она: все получалось совершенно не так, как должно было быть. Они не счастливы вместе, несмотря на всю ту любовь, что можно было увидеть невооруженным взглядом, от которой Лили плавилась, мечтая всю ее показать ему, но не смея. Боясь чего-то неосознанно.

И вот, когда июнь сменился июлем, Лили вдргу обнаружила, что они не виделись почти пять дней. Она была так потеряна в собственных чувствах, что не могла понять, что же так ее терзает: тоска по нему, неизгладимый рок или ожидание конца. Что именно это было?

Дверь скрипнула, и Лили с гулко бившимся сердцем обернулась, ожидая увидеть Скорпиуса. Все ее существо трепетало только при одной мысли, что на пороге будет стоять он, но нет. Напротив нее, робко оглядываясь, стояла Элеонора, и взгляд ее меланхоличных глаз нарочно не задерживался на ее лице.

Спинетт стала частым гостем в их доме: Лили не знала, когда именно она успела помириться с Джеймсом, но вот уже вторую неделю Поттер являлась свидетельницей глупой улыбки своего брата и частых визитов бывшей одноклассницы. Как-то однажды к ней даже подошел Джеймс и, сияя, словно начищенный галон, проговорил ей «спасибо». Только Лили едва ли обратила на него внимание, не испытывая ни радости за собственное деяние, ни восторга от того, что, кажется, она медленно наладила отношения со своей семьей. Благодаря Скорпиусу.

Лицо ее искривилось, и Лили, отвернувшись от Элен к окну, печально посмотрела на внутренний дворик. Иногда ей казалось, что она стоит возле него лишь в надежде увидеть идущего к ней Скорпиуса… а иногда она даже забывала, что вообще кого-то ищет глазами, ждет отчаянно, и лишь сердце гулким биением наводило ее на эту мысль.

— Помнишь, в тот день, когда тебя выгнали из Хогвартса, ты сказала мне, что я ничтожество? — спокойным, тихим голосом спросила Элен, и Лили, вздрогнув, опять обернулась, напряженным взглядом всматриваясь в ее тонкую фигурку. Сколько же печального было в ее лице, но печаль эта была такой светлой и яркой, что лишь приковывала взгляд. Когда-то Лили думала, что быть такой отрытой глупо, что Элен Спинетт — чертова идиотка.

И что же, в итоге она была счастлива, когда как Лили при всем ее уме была погружена в такую ненависть и боль, что хотелось уже наконец вздернуться.

— И ты была права, — с грустной улыбкой проговорила она, а потом, оглянувшись по сторонам, робко, едва ли смело подошла к Лили и тоже выглянула на внутренний двор.

Почувствовав странный укол совести, Лили слегка поморщилась, а потом, взмахнув волосами, сверкнув глазами, как прежде, с вызовом уставилась на нее.

— Если ты думаешь, что я сожалею по поводу своих слов, то ты ошибаешься. Ничто из того, что я сказала тебе тогда, не было ложью. Ты слаба, Элен. Но, — ироничная улыбка появилась на губах Лили, и, не сдержавшись, она оскалилась, — возможно, в этом и есть твоя самая большая сила. Ведь в этом и есть одна из главных причин, почему ты так понравилась Джеймсу: он, знаешь ли, всегда был падок до особ, которые нуждаются в защите.

И Элен опять улыбнулась ей тихой, печальной улыбкой, склонила голову набок, взирая этой беспощадной ореховой бездной. Ее словно не обижал ни грубый тон, ни раздражительность Поттер, и она всегда была такой: жалостливой, инфантильной, глупой Элен Спинетт. И как же мечтала Лили стать ею. Как же ей хотелось хотя бы на секунду проникнуться любовью к людям, отыскать в себе эту жалость.

Она опять помрачнела, вспомнив вдруг все. От одних только воспоминаний хотелось взвыть в голос, но Лили держалась, стиснув руками подоконник, понимая, что не может позволить себе показать свои эмоции. Нет. Ими воспользуются и вывернут…

«Нет! — тут же решительно подумала Лили, стиснув зубы. — Ими не пользуются. Просто ты слишком горда, так, Лили Поттер? Сколько бы тебя это ни убивало, ты все равно будешь продолжать истязать себя, мучить».

И в голову ее ударила странная, такая знакомая, но опасная мысль, которую она несла с собой столько лет, что уже и забыла, когда впервые подумала об этом: «Тебе никогда не быть счастливой, солнечная Лили Поттер».

— Джеймс говорит, что ты уже с неделю ходишь в мрачном настроении, — робко заметила Элен, и Лили, вздрогнув явственно, с некоторой злобой посмотрела на нее. — Сложно же тебе с Малфоем…

— О чем это ты? — холодно, чеканя каждое слово, протянула Лили, приподняв одну бровь, но, видел Мерлин, внутри нее что-то запорошилось в припадке страха. Как будто разом все силы покинули ее тело.

— Скорпиус Малфой слишком яркая персона, — не стушевавшись, ответила Элен, но в конце осеклась, заметив, как помрачнела Поттер, — понятное дело, что о нем столько ерунды пишут…

— Где пишут? — жестко процедила Лили, чувствуя странный прилив злобы, которым она мечтала замаскировать свой страх.

— Как же? Ты разве не поэтому такая сумрачная… Джеймс… все они думали, что поэтому…

Но Лили больше не слушала лепетания Элен. Крутанувшись, она стремительно сошла вниз по ступенькам, не смотря по сторонам, из-за чего наткнувшись на Джеймса, лишь с затаенной горечью поглядела на него, вынуждая себя замереть. Ее всю трясло, словно в лихорадке, когда, подойдя к столу в гостиной, на которой всегда кучей валялись выпуски газет, она стала рыскать по нему, перебирать журналы. Но ничего не было, и, злобно сверкнув глазами, она аккуратно обвела взглядом комнату, чувствуя странную дрожь.

— Этого выпуска там нет, — услышала она уверенный голос Прю позади себя, и, встрепенувшись, Лили резко поднялась на ноги, поглядев на нее пристально. — Я думала, Скорпиус тебе объяснил причину своего отсутствия.

— Что? — тупо переспросила Лили, приблизившись к ней, вынуждая Пруденс выпрямиться, собраться и без тени страха поглядеть на нее.

— Он разбирался с издательством. Ходил даже к Томасу. И вот только сейчас смог добиться, чтобы тираж прикрыли. Глупая статейка, — протянула она под конец, а потом, вздохнув, Прю подошла к камину, возле которого лежала стопка бумаги и выудила из-под самого низа помятый газетный листок. На первой полосе даже издалека Лили видела себя. Улыбающуюся Скорпиусу Малфою.

Руки ее дрожали, когда Лили нервным движением выхватила листок газеты и с каким-то ужасом поглядела на Прю. И странное дело, в ее лице не было ни насмешки, ни жалости, только лишь бесконечное, такое мерзкое понимание.

Ей не хотелось читать под этим цепким взглядом, потому, развернувшись, Лили быстрым шагом вышла из дома и, не останавливаясь, шла бессмысленно, по наитию. И лишь пройдя два квартала, она резко завернула в проход между домами и, оперевшись спиной о стенку, развернула наконец лист, сразу зацепившись взглядом за свою фамилию.

»… Лили Поттер — личность не менее известная, чем сам мистер Малфой. Скандальная чернокнижница, которая так и не смогла закончить Хогвартс, является также нарушителем спокойствия подчейнейшего семейства Томасов. В апреле этого года она сорвала помолвку мистера Годрика Томаса, а в мае послужила причиной смерти Мэри Томас. Более того, мисс Поттер является причиной, по которой Лютый переулок, поистине маргинальный и ужасающий кусок Англии, вновь стал доступен к посещению.

Говоря объективно, едва ли понятно, почему и зачем мистер Малфой связался со столь незначительной и даже вредоносной фигурой. Лили Поттер, будучи дочерью некогда почтеннейшего Гарри Поттера, не представляет из себя ничего достойного — одни лишь скандалы и смерти. Насколько ли прагматичен этот союз? И что же на самом деле их связывает: возможно ли, что чернокнижница просто приворожила его?..»

В какой-то момент, не стерпев, Лили резко оторвалась от чтения и с исказившимся от злобы лица впилась глазами в колдографию. Она стояла, улыбаясь, обвив руку Скорпиуса, и что-то рассказывала ему. Эта фотография явно была сделана недавно: Лили помнила это свидание, в тот день ей решительно хотелось выкинуть мысли из своей и головы, и она согласилась последовать за ним в Косую аллею, предварительно замаскировавшись, однако Лили не учла, что колдоаппарат с легкостью развевает любые чары на снимках.

Ее обуяла ярость, такая, что скомкав газетный выпуск, она бросила на его землю, втаптывая в грязь, стараясь выразить всю свою злобу. Общество смеялось над ними: для всех них маргинальная Лили Поттер никогда и рядом не стояла с Малфоем, и сколько бы Скорпиус ни пытался доказать обратное, оно было право. От мыслей этой сердце лишь заныло тоскливее и Лили, вздохнув, уперевшись взглядом в коридор, бессмысленно прикрыла глаза, стараясь найти в себе силы.

Теперь ей отчетливо виделось собственное будущее: Скорпиус не остановится, наоборот, лишь с каким-то отчаяньем постарается доказать всем, что Лили не просто его достойна, она обязана быть вместе с ним. Он лишь закапает себя, Скорпиус падет, и виною этому станет она, Лили Поттер. Может ли она позволить себе стать причиной его конца? Может ли лишить его будущего, карьеры, политики?

Было так больно, что, не стерпев, она бессмысленно пошла дальше, не оборачиваясь, не останавливаясь. И пока шла Лили, она чувствовала взгляды, мерзкие, липкие, такие давящие, что хотелось просто упасть. Только вот остатки гордости, которые она пронесла с собой со времен Хогвартса, не позволили ей, и, вскинув резко голову, Лили холодно посмотрела на них всех, слегка усмехнувшись.

Ее ничто не отличало от них, кроме одного: будучи столько времени на вершине, Лили смогла возвыситься над ними и получить в ответ зависть. Именно поэтому они так отчаянно желали ее падения, именно поэтому так заглядывали в лицо, словно вопрошая: «ну, не сломалась еще?»

И если Скорпиус будет с ней, его ждет та же участь.

Рванный вздох сорвался с губ, а веки резко отяжелели. Было так больно лишь думать об этом, что становилось, право, страшно: она никак не могла решиться. И, когда навстречу ей вдруг повернула Астория Малфой, которую она бы точно узнала из всех, едва ли Лили удивилась. Она все как будто знала наперед: знала, что никогда ей не быть счастливой.

— Лили, — вежливо кинув ей головой, проговорила степенно Астория. Она была высокой женщиной, и лицо ее, такое усталое, все еще сверкало какой-то внутренней красотой. Миссис Малфой выглядела так, словно прошла через ад, и, выжив, теперь не удивлялась ничему, напротив, только и прося страданий, дабы вновь показать всю свою силу. — Я как раз направлялась к вам. Не хотите выпить со мной чашечку чая?

Не найдя в себе сил ответить, Лили лишь кивнула, безмолвно следуя за ней. Удивительное дело, но сейчас она не ощущала исходившее от Астории неприятие, только лишь некоторую надменность, которая, скорее всего, являлась следствием ее происхождения и соответствующего воспитания. И, когда они сидели друг напротив друга, так и не притронувшись к чашкам, Лили думала лишь о том, насколько подавленной чувствует она себя рядом с матерью Скорпиуса.

— К сожалению, Скорпиус совершенно меня не слушает, — вдруг резко проговорила Астория, слегка приподняв бровь. Безразлично посмотрев на остывающий чай, она лишь презрительно поджала губы, явно не собираясь даже дотрагиваться до чашки. — Я никогда не вмешивалась в его дела, за исключением лишь одного пункта — его спутницы жизни…

— Вы просили Скорпиуса расстаться со мной? — безразлично спросила Лили, слегка усмехнувшись. И в усмешке в этой, наверное, было столько боли, что Астория на секунду прикрыла глаза, нервным движением обвив тонким пальцем аккуратную и изящную ручку чашки.

— Нам было очень тяжело после войны. Я нашла Драко совершенно убитым, если бы не его отец, вряд ли бы Малфои вновь вернули хотя бы малую долю своей выдержки, — меланхолично начала она, избегая взгляда Лили, словно боясь видеть все эмоции, переполнявшие ее душу.

— Я была, по сути, продана Малфоям. Моя семья не участвовала в войне, только отец был ужасным игроком, и, умерев, он оставил большие долги и судебные тяжбы. Дафна была горда, — со злобной усмешкой протянула Астория, тихо рассмеявшись, и лицо ее исказилось всего на минуту в знакомой злобе, — она не хотела, чтобы ее покупали, ей было плевать и на несчастную матушку, которая уже давно тронулась рассудком, и на свою младшую сестру, которая едва закончила Хогвартс. Ей было на все плевать. А вот мне нет.

Резко посмотрев на Лили, Астория мрачно кивнула головой, и ее голубые глаза стали почти синими. Настолько велика была в эту минута в ней ненависть.

— Я знала, за что продаюсь. От Дафны мне помощи было бы не добиться, мать совсем сошла с ума, а кредиторы, почувствовав во мне неплохую жертву, тут же накинулись на меня.

Астория замолчала, улыбнувшись презрительно. Казалось, ее прошлое давно переставало трогать или волновать ее; напротив, она говорила так, словно эта история принадлежала какому-то другому человеку, а ней ей самой.

— Мне было всего восемнадцать, и у меня не было ничего: и тогда я сама пришла к Люциусу Малфою и предложила ему мою незапятнанную репутацию и вход в некоторые круги в обмен на фамилию и деньги.

— Вы не любили своего мужа? — спросила Лили, слегка наклонив голову, почувствовав странную горечь во рту, такую знакомую и такую неприятную.

— Все думали, что это несчастный брак, в котором я жертва. Но никто не знал, как много я получила, — с усмешкой хмыкнув, протянула миссис Малфой, — потому что Драко мне нравился еще с Хогвартса. Между нами было четыре курса, и еще на втором я потеряла от него голову. Потому мне так просто было прийти к Малфоям, хотя знала я, как тернист будет мой путь с таким человеком, как тяжело будет нам. Столько презрения, негодования, ненависти — Драко терпел это все, а я, стараясь подбодрить его, стараясь дать ему силу идти дальше, всегда была рядом.

Презрительный смешок опять сорвался с ее губ, и Астория едва покачала головой, словно задумавшись о чем-то. Ее бледные тонкие губы, едва подкрашенные косметическими чарами, всего на секунду поджались от досады, а потом вновь вернулись к своему обычному положению.

— Мой муж не так силен, как кажется внешне, и ему и самому было лучше, когда он открывался мне. И когда у нас родился Скорпиус, нельзя было найти людей счастливее, несмотря на весь ужас, что творился вокруг нас, несмотря на изгнание. Мы были сильны, пока были вместе. И больше всего на свете мы мечтали, чтобы Скорпиус вырывался из этой беспросветной паутины презрения, тотального общественного игнорирования… ведь он так талантлив! Мой сын столь уникален, у него такое будущее!

Взмахнув рукой, Астория раскрыла шире глаза, и в них на секунду промелькнул почти безумный блеск. С каждой минутой этого разговора Лили становилось все тяжелее, потому что она знала, к чему ведет миссис Малфой, видела это по ее глазам и некоторому вопросительно взгляду.

— А потом появилась я, — глухо проговорила Лили, усмехнувшись криво.

— Да, — кивнув, безотрадно поддержала Астория, и взгляд ее стал холоден. — Я не могу понять Скорпиуса, причину, по которой он влюбился в вас. Эта его любовь… ради нее он готов на многое, и это пугает меня. Раньше Скорпиус всегда так или иначе прислушивался ко мне, но что касается вас… он не подчиняем.

— Что, тоже думаете, что я околдовала его? — с яростью спросила Лили, и лицо ее скривилось от той боли, что переполняло ее нутро.

— Вы не ровня моему сыну, — проигнорировав ее выпад, спокойно проговорила Астория. — Вы ему не подходите… у вас дурная репутация, а вся ваша семья фактически завязана на Содружестве. Если вы действительно его любите, то рано или поздно вы осознаете это и окажетесь от него. Мне лишь хочется верить, что это случится раньше, чем вы утащите его к себе на дно.

Встрепенувшись, Лили поднялась с места, с некоторым смятением поглядев в ее глаза, а потом тихо проговорила:

— Вы не верите в нас?

Астория молчала, а потом, хмыкнув, склонила голову набок и спокойно произнесла:

— Лили, милая, в вас так много ненависти и злобы, так много прагматизма и гордости, что вы сами не позволите себе быть вместе с ним. Вы дикий зверек, которого хочется подчинить, но это так, временно. Моему сыну была бы прекрасной партией Мадлен, а не вы. Но даже если ее теперь нет вместе с нами, не стоит тешить себя иллюзией, будто вы достойны Скорпиуса. Скорее всего, вы лишь замена.

С силой ударив по столу, тем самым прервав поток слов Астории, Лили недобро улыбнулась, а потом, развернувшись, сломя голову выбежала из кафе, идя вдоль улочек, вперед, не ведая куда.

Боль, сплетаясь с ненавистью, создавала мощный всплеск, и, когда она оказалась у лавки, Лили едва ли удивилась. Всегда получалось так, что в минуты настоящей душевный агонии, она приходила именно сюда, к этим грязным, давно немытым окнам, к этому полуразрушенному, старинному зданию. Открыв дверь, которая, почему-то, была не заперта, она замерла, увидев у самого стола Скорпиуса. Скорпиуса Малфоя, который, перелистывая книги, хмурился.

Ей стало совершенно, абсолютно больно, когда, подняв глаза, Малфой с некоторым удивлением поглядел на нее. И в его глазах, как всегда, было много нежного и много невысказанного. Лили хотелось взвыть, хотелось выговориться ему и заодно доказать Астории, как сильно она ошибается. Но не знала ли она сама, что это все было действительно правдой?

— Пять дней, — сипло проговорила Лили, приблизившись к нему, чувствуя, как к глазам подступают слезы и как тяжело просто стоять перед ним. — Пять дней от тебя не было ни слуху ни духу…

— Я был очень занят, — осекшись, пробормотал Скорпиус, слегка нахмурившись, с некоторой опаской наблюдая за ней.

— Я знаю, чем ты был занят! — с некоторой яростью почти что выкрикнула Лили.

— Ты читала, так? Лили, эта статья такая глупость…

Наткнувшись на ее взгляд, Скорпиус замолчал, потому что она смотрела на него слишком болезненно, отчаянно. Она опять это делала. Опять ссорилась, опять дробила свои чувства и начинала плакать — Мерлин! Ведь раньше Лили так презирала истерики, слезы. Все это было так далеко от нее, а теперь? Почему она так неуравновешенна? Почему так неустойчива?

— Почему ты любишь меня? За что? — проговорила она тихо, чувствуя, как пелена перед глазами застилает все.

— Разве любят за что-то? — с нескрываемым раздражением спросил он, схватив ее за руку, приближая к себе, чтобы по-особенному внимательно изучать каждый миллиметр ее лица.

— Да! — воскликнула Лили, попытавшись вырваться из его рук. — Такие люди, как мы, никогда не любят просто так, Скорпиус. Никогда.

— Ну, а ты? Ты-то тогда за что меня любишь? — с какой-то издевкой яростно спросил Скорпиус, слегка нагнувшись к ней, вызывая внутри Лили нескончаемый поток ярости.

Она усмехнулась криво, а потом, рассмеявшись тихо, бросила ему прямо в лицо, уничтожая себя с каждой секундой, выворачивая душу свою наизнанку:

— А я и не люблю тебя, Скорпиус. Я просто пользовалась тобой. Респектабельный, знаменитый Скорпиус Малфой! Я же обещала тебя уничтожить… ну так вот! Вот она, моя месть!

Не сдержавшись, Лили расхохоталась почти что отчаянно, наблюдая, как с каждой секундой мрачнел он, как некоторое отвращение поднималась в серых глазах. Воспользовавшись его замешательством, Поттер уверенно вырвалась из его хватки, смотря на него дикими, наполненной яростью взглядом. Знал бы он, как больно ей было, как тяжело просто выдерживать этот взгляд и играть, черт возьми, играть! Так, как играла она давным-давно, в Хогвартсе.

— Ты не ведаешь, что говоришь, — тихо проговорил он после минуты паузы. — Опомнись, Лили…

— Я бросаю тебя, — усмехнувшись сильнее, сцепив руки на груди, ответила она, вскинув голову. — И перестань делать такое лицо: от одного только твоего раздавленного вида мне только больше хочется тебя унизить, а ты же не хочешь этого, да?

Ему было больно. Лили видела это в его взгляде, в его сжатых губах, в его позе. И с каждый секундой становилось все труднее не разреветься, не броситься к нему, вымаливая прощение. Но так было всегда. Лили жгла мосты, опаляясь от собственного пламени, а потом целые годы тратила на то, чтобы излечить ожоги.

— Забавно, — наконец сказал Скорпиус, выпрямив спину, внимательно-внимательно вглядываясь в ее глаза. — Ты хотела меня уничтожить. — Шаг, второй, и он стоял прямо около нее, нависая. И во взгляде его больше не было ничего, и от одного этого внутри Лили почувствовала новый прилив безудержной боли. — Но только вот уничтожила ты себя, Лили Поттер.

Когда он ушел, Лили взревела в голос, прикрыв рот, согнувшись. Было нестерпимо больно, так, что непременно хотелось умереть, и, облокотившись о стол, она задышала быстро-быстро, смаргивая слезы, дабы видеть хоть что-то.

Это повторялось вновь. Лили опять говорила не то, что думала, и это душило ее, потому что прямо сейчас ей хотелось догнать его и сделать что угодно, лишь бы он вернулся, лишь бы посмотрел на нее с той нежностью в глазах. Но она не двигалась, словно прилипнув к месту, стараясь себя же убедить, что так правильно, так нужно. У Скорпиуса впереди было так много — победы, политическая карьера, — зачем ему она? Сломленная, упавшая, жалкая Лили? Ведь от той, в которую он влюбился, не осталось ничего, одни лишь воспоминания и несбыточные, такие далекие мечты.

Вскинув резко голову, Лили яростно скривилась, заметив вдруг на ступеньках, ведущих на второй этаж Фобоса, который, облокотившись о перила безразлично смотрел на нее.

— Ты все слышал! — с яростью воскликнула Лили, резко выпрямившись, перестав плакать. Одна только мысль, что именно он был свидетелем столь отчаянного поступка, вытравливал душу.

— А ведь всем же понятно, что ты лжешь, — спокойно протянул Фобос, слегка прищурившись. — Но он больше к тебе не вернется. Малфой такого не стерпит. Ну, Лили Поттер. — Улыбка на его лице стала шире, вызывая внутри нее только лишь новый прилив беспросветной злобы. — Тяжело же тебе из-за твоей любви, вон, отказываешься от собственного счастья ради его карьеры и будущего.

— Да что ты знаешь, — вне себя от ненависти и унижения, протянула она, резко вскинув голову, сдерживая внутри себя полный боли и страданий вскрик. — Ты-то сам никого любить не умеешь…

— Ложь, — лицо Фобоса на секунду приняло торжественный окрас, смешанный с таким превосходством, что Лили едва заметно вздрогнула, взглянув на него совершенно по-другому. — И ты это знаешь, черт возьми. Впрочем, у нас судьбы похожи: ты такая же, как и я. На самом дне, без надежды вновь возвыситься.

Спустившись с лестницы, Фобос подошел к ней ближе, с легким презрением окинул ее искаженное лицо взглядом, а потом протянул ключ со старинной резьбой.

— Сходи уже наконец к Асторату, через два дня я продаю дом вместе с вещами, и тогда уже у тебя не получится ничего взять, — видя, что она не двигается, Фобос приподнял бровь, а потом уверенно взял ее руку и насилу вложил в нее ключ, слегка хмурясь. — Возвращайся к прошлой жизни, Лили. Помнишь, как хорошо тебе было в Германии?

Но она ничего не слышала и ни видела, слегка ошалело всматриваясь в его лицо, чувствуя, как остатки дружеских чувств к этому человеку уничтожаются. Лили глядела на Фобоса теперь по-другому. Он думал, что в Германии она жила, когда как на самом деле Лили медленно сгнивала. Он думал, что алкоголь, сигареты, игры в покер и злой смех — это ее настоящая «я», когда как это был лишь неудачный побег от реальности.

Скривившись, она отступила на него шаг назад, с презреньем глядя в его фиолетовые глаза.

— Нет, — взмахнув волосами, уверенно проговорила Лили, вновь и вновь окунаясь в свои страдания. Мерлин, из какого только мрака вытащил ее Скорпиус. — Я не такая, как ты. Мне больно, черт возьми, и теперь я не собираюсь боль эту глушить в утехах. Я пройду этот путь. И именно это и отличает меня от тебя: ты трус, боящийся взглянуть в лицо своим чувствам. Что ж, даже если в конце этого пути от меня ничего не останется, я хотя буду знать, что был такой момент в моей жизни, когда я действительно была собой, а у тебя не будет даже этого.

Последним, что она видела, были наполненные удивлением фиолетовые глаза, но едва ли теперь это интересовало Лили. Она лишь шла уверенно домой, чувствуя, как содрогается от каждого спазма болевых ощущений. Дома теперь были братья и отец, которых она, на самом деле, так любила, что боялась даже признаться самой себе. Неужели, чтобы понять это, ей предстояло вновь оказаться в бездне? Неужели только так она была способна измениться?

Ноги ее подгибались. Она шла лишь потому, что знала этот путь, и совершенно не заметила, как вышла, наконец, к дому. Дверь скрипнула, пропуская ее, измученную и сломленную в дом, в гостиную, в которой, расположившись на диване, сидел отец. Никого рядом не было. Ни Прю, что вечно носилась с кулинарными книгами и, кажется, составляла свою собственную; ни Джеймса, который всегда, почему-то, стирал свои наколенники вручную, под струей холодной воды. Не было здесь даже Альбуса, который незримой тенью следовал за своей женой, словно чего-то опасаясь.

Тут был только один Гарри Поттер, и Лили бы точно усмехнулась, вспомнив, что именно он пришел к ней три года назад, когда ее выгнали из школы.

— Папа… — протянула она тихо, но он услышал, вскинул голову и рассеянно посмотрел на Лили, слегка нахмурившись.

И не сдержавшись, не сумев найти в себе силы, она подошла к нему робко, словно боясь быть прогнутой, а потом почти упала на диван возле него, схватив лицо руками, громко заплакав, выплескивая всю свою боль. Больше всего ей хотелось найти себе оправдание и сказать, что все сказанное и сделанное правильно. Но чем больше она старалась уверить себя в этом, тем сильнее была боль внутри.

— Что ты? Лили, что случилось? — спрашивал обеспокоенно отец, слегка обняв Лили, прижав ее к своей груди, вызывая в ней лишь новый полувскрик, полурев.

И сквозь череду боли и ненависти, оправданий и желаний все изменить, Лили, как и много лет назад, вдруг вспомнила то, что пронесла в своей голове: «Мир жесток, Лили».

Взревев сильнее, она почти усмехнулась горько, цепляясь пальцами за рубашку отца.

Потому что сказать: «...но ты же еще жестче!» — больше не получалось. Что-то в ней сломалось уже тогда, так и не успев ни восстановиться, ни оправиться.