Изгои (джен)

Ойген лежал в постели и водил рукой по женской спине, зачарованно разглядывая покрывающие её рисунки.

Её звали Фиона, и они познакомились с ней на танцах. Она была невысокой, худой и гибкой — и каждый раз, когда Ойген танцевал с ней, она его завораживала. Во-первых, тем, как она танцевала и вообще двигалась — словно была порождением не столько музыки, сколько ритма, ощущая самые сложные нюансы темпа, акценты, и самим своим существом и передавая это чувство партнёру. Это было сродни какой-то магии — так близко и так похоже, что у Ойгена мурашки побежали коже, и порой он намеренно прикрывал глаза, чтобы отдаться этим захватывающим и странным ему ощущениям.

А во-вторых, всё прекрасное молодое — Ойген был уверен, что ей нет и тридцати — тело, насколько одежда открывала его взгляду Ойгена, было покрыто сложной вязью татуировок. Фиона двигалась быстро и плавно, и узоры на её теле тоже двигались вместе с ней, словно живые, и это почти вводило Ойгена в некий транс — так же, как и блестящие на ключицах капли пота.

Его взгляд скользил вслед за искусно запечатлёнными на её коже цветами, ползущими вверх по шее, чтобы расцвести на её выбритых скульптурных висках, теряясь листьями под коротким тёмным ёжиком волос на её голове. Стебли же их змеились по ключицам Фионы, и скрываясь под простой белой майкой, обтягивающей небольшую грудь. Ойген невольно заставил себя остановиться на этой тонкой белой границе, но с трудом удержал рваный вздох, когда понял, что она не носила лифчика: когда Фиона выгибалась в танце назад, и её твёрдые маленькие соски натягивали тонкую ткань…

Фиона была красива. У неё были тонкие черты лица и ясный взгляд. Она танцевала — а он любовался возбуждённым трепетом её ноздрей и счастливо-отрешённой улыбкой тонких ненакрашенных губ и тем, как мерно покачивалось в её правой мочке колечко белого металла, на котором висела подвеска какой-то сложной формы, но рассмотреть её Ойгену никак не удавалось. Ему же хотелось — не меньше, чем провести пальцами по колючим стеблям на её плече — и когда музыка в очередной раз затихла, он сказал, целуя руку своей партнёрши, по которой вились тёмные завитки прихотливого растительного рисунка:

— Не могу отделаться от ощущения, что вы меня приворожили.

— Отнюдь, — отрезала она насмешливо, разглядывая его, впрочем, скорей, с симпатией. — Откуда такая мысль?

— Я не могу отвести от вас глаз, — признался он честно — он и вправду не мог оторвать от неё взгляд, а когда он пересекался с её светлыми и сияющими будто собственным светом глазами, у него каждый раз на миг уходила земля из-под ног.

— Не ты первый, — усмехнулась она.

— Хотите признание? — спросил он, позволив себе едва заметно улыбнуться.

— Ты прежде никогда не видел такого, — ответила она с насмешкой. — И теперь хотел бы увидеть всё. Угадала?

— Я прежде никогда не видел женщин вроде вас, — признался он.

— И хочешь восполнить пробел? — она усмехнулась — в этот момент заиграла музыка, и она, резко схватив его за руку, вытащила Ойгена на середину танцевального зала.

В тот день они так вместе и танцевали, до самого конца, а когда вышли на улицу, она оглядела его с ног до головы, словно оценивая — и явно заметив, как он украдкой глядит на её обтянутое белой маечкой тело — и сказала:

— Увидимся. И давай в другой раз притворимся, что мы уже пошли через всё это, — она сделала рукой неопределённый жест, и Ойген явно понял, что речь идёт о его старомодности. Потом она чмокнула его в губы — и ушла. Однако через неделю, когда Ойген в следующий раз пришёл на танцы, Фиона сама подошла к нему, и они вновь протанцевали вместе все два часа — а, прощаясь, она вручила ему флайер со словами:

— Там другая музыка — но, может быть, тебе понравится.

Ойген мельком глянул на чёрно-бело-лиловый листок и покачал головой:

— Я работаю вечерами.

— Всегда? — уточнила она.

— Кроме вторника. С четырёх до полуночи.

— Интересное время, — она склонила голову к правому плечу, и он решил, что она сейчас спросит, кем он работает, но она сказала: — Что ж, можно и во вторник. Я там буду.

И она была, встретила его ещё у входа в парк, иначе, как он осознал это позже, он бы рисковал там попросту заблудиться. Но она оказалась права, это и вправду была совершенно другая музыка. Он понял это ещё только идя по парковой дорожке в сгущающихся сумерках, когда её мерные глухие удары долетали до него только издалека. Но чем ближе он подходил — тем она становилась громче, и в какой-то момент, выйдя из-за кромки деревьев, Ойген едва не оглох.

Поначалу ему показалось, что это для него слишком, и это было действительно слишком громко, и сама музыка, вырывавшаяся из огромных колонок, была нервной и рваной. В ней было куда больше было ритма, чем мелодии, и она отдавалась во всём его теле.

Ойген уже решил, что ему здесь вряд ли понравится, но Фиона решительно затащила его в плотную массу танцующих. Они двигались, экстатически извиваясь, и он сам поймал этот ритм — тот словно бы постепенно подчинял себе тело, вводя в некое подобие транса — и хотя Ойген бы никогда не стал просто слушать что-то подобное, танцевать… хотя, наверное, правильнее было бы сказать «двигаться» под эту музыку было восхитительно бездумно и хорошо.

— С тебя рейва, по-моему, хватит, — вдруг заявила Фиона, и сама потащила разгорячённого и почти пьяного от всего этого Ойгена под деревья, в сторону от площадки. — Рюкзак, у тебя был рюкзак, он где? — деловито поинтересовалась она — и, когда Ойген взял её лицо в ладони, не отстранилась, а усмехнулась и, резко приблизив её к нему, прошептала, почти что касаясь губами его губ: — К тебе или ко мне?

— К тебе, — ответил Ойген, чувствуя, как заливает краска стыда его щёки и радуясь, что в такой темноте, всполохах цветного света этого нельзя рассмотреть. Ему сорок лет! И даже сорок один — и ему не-ку-да привести женщину! Разумеется, всегда можно снять номер в отеле — но, во-первых, хорошо бы заранее знать, в каком, а во-вторых, ему сорок один год, и он не женат. Но ведь не мог же он просто позвонить Рабастану и попросить погулять где-нибудь пару часов! Вернее, мог, разумеется, но не в час же ночи…

Ситуация была настолько же глупой, насколько странной и грустной, что Ойген совершенно не представлял, как из неё можно достойно выбраться. Кроме как снять квартиру побольше — например, с двумя спальнями. Но вряд ли они с Рабастаном скоро смогут позволить себе такое. Хорошо хоть сейчас проблема решилась сама собой… и Ойген, по крайней мере, был в состоянии оплатить такси.

Целоваться — бешено, сумасшедше, так, словно им обоим было лет по семнадцать — они начали ещё в машине, благо, лондонских таксистов удивить подобным было, кажется, невозможно. Едва такси тронулось, руки Фионы оказались у Ойгена под рубашкой, а её губы буквально впились в его. И когда машина остановилась, Ойген уже очень хорошо понимал преимущество брюк перед джинсами, двигаться в которых сейчас ему было несколько… неудобно.

Так толком друг друга и не отпустив, они ввалились сперва в подъезд, затем в лифт, а потом и в квартиру, и Ойген плохо понял, как они стянули с себя и друг с друга, наконец, мешавшие тряпки — зато хорошо запомнил, как Фиона сама одним ловким движением надела на него презерватив, и вышло это у неё донельзя возбуждающе.

Как и когда они заснули, Ойген не помнил — а теперь, проснувшись, лежал, приподнявшись на локте, и медленно водил пальцами по спине спящей ничком Фионы, разглядывая рисунки на ней. Он зарылся рукой в волосы на её голове — тёмно-русые, восхитительно мягкие, и задумался о том, что Рабастан наверняка оценил бы, насколько красивой у Фионы была форма черепа. И, наверное, тоже оценил бы непривычную и завораживающую Ойгена красоту.

Его рука снова спустилась ниже: её кожа, свободная от ярких, узоров казалась Ойгену невероятно белой и такой нежной, что он не мог заставить себя перестать. Оказывается, татуировки можно ощутить и на ощупь — едва различимо, но ему было достаточно. Да, пожалуй, это было красиво — хотя и донельзя странно. Ойген хотел бы он понять, что заставляет людей раз за разом возвращаться и испытывать боль — и зачем они себя разрисовывают. Слишком много он мог придумать причин — но расспрашивать Фиону ему казалось немного неловким.

Она пошевелилась и поёрзала, и он замер — но она не проснулась, и Ойген продолжил изучать её, стараясь делать это ещё ненавязчивее. А заодно разглядывал спальню — и удивлялся тому, до чего же она не похожа на свою хозяйку. Он ожидал увидеть что-нибудь необычное: какие-нибудь плакаты на стенах, или чёрный потолок, или… да что угодно — но никак не голубой комод с наклеенными на него птичками, и не украшающую его фигурку целующихся голубков. Да и вся остальная комната была под стать — нет, её даже можно было назвать милой, но она выглядела настолько по-девичьи, насколько вообще может выглядеть комната, в которой нет ничего розового, зато много голубого и белого.

Фиона пошевелилась и, не открывая глаз, потянулась, пробормотав:

— Сколько времени?

— Почти одиннадцать, — ответил Ойген, наклоняясь к ней и целуя её макушку. И это было так странно — ощущать губами совсем, практически по-мужски короткие волосы…

— Сколько тебе лет? — спросила Фиона, переворачиваясь на спину и глядя ему в глаза.

— Сорок один, — ответил Ойген и шутливо спросил: — А прилично ли спрашивать джентльмена о возрасте?

— Мне двадцать шесть, — сказала Фиона в ответ, и ему почудился вызов в её вопросе. — И ты странный, — она подняла руку и провела пальцами по его губам — они до сих пор пахли им, и Ойген… смутился. И тут же сам над собой посмеялся. — Ты стесняешься своего возраста?

— Нет, — всё-таки она поражала его. И немного смешила. — Я просто старомоден.

— Тогда тебе следует принести мне завтрак в постель, — заявила она и указала на дверь. — Кухня там. Не знаю, что там есть — посмотри сам.

— Не знаешь? — совсем развеселился Ойген. — Как же так?

— Ты же не думаешь, что я тут живу, — сказала Фиона. — Я просто приглядываю за рыбками, покуда подруга в отпуске. У неё точно есть кофе — сваришь? — спросила она. — А я пока в душ.

Фиона откинула простыню и, вскочив, мазнула рукой по паху Ойгена — и ушла. А он, посмеявшись и жмурясь от удовольствия, встал, отыскал в рюкзаке свежие трусы, натянул джинсы и в таком виде отправился на кухню, готовить завтрак, есть который им, впрочем, пришлось холодным и довольно нескоро — потому что из душа Фиона вернулась настроенной вовсе не на еду.

— Скажи, — спросил он, когда они всё-таки пили, наконец, кофе, заедая его заново разогретыми бутербродами — потому что никакой еды, кроме половины упаковки тостового хлеба и куска чеддера в холодильнике Ойген на нарядной, украшенной кружевными занавесками, кухне не нашёл, — тебе было больно? Делать татуировки?

— Больно, — кивнула Фиона. — Но к этому привыкаешь. В этом есть даже особый, свой кайф… но ты даже не пробуй, — покачала она головой.

— Полагаешь, я не выдержу? — улыбнулся он, разглядывая её тонкие запястья с торчащими косточками.

— Полагаю, это не твоё, — возразила она. — На тебе это будет смотреться дико — как на мне розовое платье с рюшками. Правильно сделал, что свёл, — она коснулась его предплечья.

— Ну, — не удержался он, cкрывая своё замешательство, — нет ничего невозможного. Если поискать как следует… или сшить.

— Чего-о? — протянула она — и расхохоталась. — Если ты найдёшь розовое платье с рюшками, которое мне понравится, я покажу тебе… кое-что. Не то, что ты подумал! — она снова расхохоталась, помотав головой. — А намного лучше.

— Я найду, — пообещал он азартно. — Но всё же, почему ты думаешь, что мне с татуировками не по пути? — настойчиво спросил он.

— Потому что ты порядочный культурный мальчик, — она потянулась и неожиданно ласково погладила его по волосам.

— Мальчиком я был четверть века назад, — возразил он, ловя её руку и целуя ладонь — розовую и чистую от татуировок.

— Это типаж, — отмахнулась Фиона, отбирая у него руку. — И от возраста не зависит. Серьёзно — на тебе это должно быть смотрелось жалко, — взгляд её светлых глаз на миг стал оценивающим и внимательным.

— На самом деле, я тогда даже не собирался, всё как-то получилось само, — признался он. — Хотя это и завораживает.

— Потому что настоящее, — она вытянула голую ногу, демонстрируя ему рисунки на ней. — И ты это знаешь… иначе тебя бы не было здесь. Никогда не связывалась с аккуратными чистыми мальчиками, — добавила она, вновь пристально его оглядывая. — Но ты… не так прост. Скажи, почему у тебя такие большие зубы? — пропела она строчку из известной всем детской сказки.

— Чтобы съесть тебя, моя дорогая, — засмеялся Ойген, оскалившись, и она кивнула довольно:

— Вот то-то и оно. Если хочешь, можем с тобой ещё встретиться.

— Хочу, — нет, конечно, Ойген бы никогда в жизни не завёл с Фионой хоть сколько-нибудь серьёзный роман. Но и она сама, к счастью, вовсе не была настроена на что-то такое — это даже он, с его уничтоженной эмпатией, видел и понимал. Но встречаться… иногда… он никогда прежде не имел дела ни с кем похожим, и, определённо, хотел продолжить знакомство. Но позже — потому что уже через пару часов ему нужно было быть на работе.

Домой Ойген вернулся привычно поздно уставшим и умиротворённым — и проснулся глубоко за полдень, а, проснувшись, обнаружил Рабастана, сидящим за компьютером с неожиданно хищным и взволнованным выражением на лице.

— Ты там что, охотишься на кого-то? — пошутил Ойген, подходя к нему.

— Да, — напряжённо ответил тот. — Тихо. Не отвлекай меня.

— От чего? — Ойген подошёл ещё ближе, но Рабастан рассерженно махнул на него рукой и чуть ли не зашипел, вроде бы шутливо, но… — Ушёл, — попятился назад Ойген — и действительно ушёл в душ, донельзя заинтригованный. Настолько, что постарался вымыться ещё быстрее обычного — и, уже вытираясь, услышав из гостиной явно победный крик.