Изгои (джен)

С окном закончили уже в следующую субботу, двадцать девятого июня. Вставили новые стёкла — и Ойген запоздало спохватился, что не заказал нового стекла в их с Рабастаном шкаф. И даже не снял размеры! Но он не собирался тянуть с этим: дыра в шкафу его смутно тревожила, и они с Рабастаном снова вернулись к ней накануне:

— Как думаешь, когда его разбили? — спросил Ойген, побарабанив по шкафу пальцами.

— Определённо, до нас, — философски отозвался Рабастан, не поворачиваюсь от монитора.

— Но как? — воскликнул Ойген. — Как вообще можно было разбить в дверце шкафа стекло?

— Я думаю, во время сборов, — предположил Рабастан. — Ты вспомни, как здесь было… мягко говоря, неприятно. Птичий помёт и перья… это весьма раздражает.

— Это как же надо было тогда собираться? — с сомнением возразил Ойген. — Мне кажется, это могла сделать сама старушка. Искала что-то — и задела… локтем, например, или какой-то вещью…

— И прямо у шкафа скончалась, и канарейки мрачно кружили над ней… — хмыкнул Рабастан и погрузился в свой блог.

Как бы это досадное происшествие ни случилось, зияющая пустота раздражала Ойгена, и давно пора была избавиться от неё. Что ж, раз он забыл сделать это вместе со стёклами для окна, придётся идти в мастерскую снова. А само стекло вставит уже Рабастан — он, как Ойген с некоторым удивлением выяснил, умел и это.

А пока что они приводили офис в порядок, и Ойген шутил, что может теперь идти не только подмастерьем плотника, овладев шуруповёртом, но и в целом наниматься ремонтировать чужие квартиры, раз он научился шпаклевать и красить. Валиком. Валик привёл Ойгена в настоящий восторг.

После того, как со стёкол сняли малярный скотч, и ещё раз протёрли, комната словно преобразилась, и Ойген с удивлением подумал, как много, оказывается, даёт помещению окно. И как же здорово было окончательно отмывать полы и возвращать назад всю их разномастную мебель!

Новоселье, ориентируясь на него, справляли во вторник, смело шагнув в июль. Отмечали только своей небольшой компанией, пригласив лишь Фила, Марка, Рабастана и Уолша — и, когда они все собрались, Ойген несколько театрально забрался на стул и, держа в одной руке бокал с шампанским, нарочито пафосно заговорил:

— Друзья! Сегодня, здесь, сейчас, с этой маленькой и уютной комнаты мы начинаем большой путь! Тут дальше должна быть длинная и пафосная речь, — произнёс он, спрыгивая обратно на пол — шампанское, конечно же, расплескалось, удостоившись его укоризненного взгляда, но он как ни в чём ни бывало продолжил: — Однако, я решил эту часть пропустить, и сразу перейти к главному. Два года назад я даже и вообразить не мог, что буду стоять здесь, и у нас будет своя собственная маленькая веб-студия, которую мы сможем сделать такой, какой захотим. И я хочу поднять этот бокал за то, чтобы в следующем году мы выросли и…

— Ну вот, я же говорил, что вы не просто так начали обживать и соседние комнаты — заметил Уолш, и они все рассмеялись. — Я так и знал! Вот так ирландские эмигранты заселяли Америку.

— Ну, если вы настаиваете… — проговорил Ойген.

— С такой настырностью вы затмите и Амазон, — добродушно усмехнулся Фил.

— Так выпьем же за это! — подхватил Ойген — и они, наконец, подняли бокалы и осушили их.

— Ну, мне пора, — заявил Уолш и, сделав знак подождать, вышел — и сразу же вернулся с перевязанным золотой ленточкой огнетушителем, который и вручил хохочущему Ойгену под дружные аплодисменты: — Поздравляю! И оставляю вас — дела, — он поднял сжатые руки в приветственном жесте. — Наслаждайтесь!

Он взял сэндвич с ветчиной, подумал, взял ещё один, добавил к нему пару печений — и ушёл, оставив их есть сэндвичи, пиццу и пить шампанское.

— А давайте в твистер? — предложила Энн, когда они, наевшись, расслабленно болтали, рассевшись по стульям и даже устроившись на подоконнике.

— А есть? — оживился Джозеф, пока Ойген вспоминал, что это вообще такое. Он точно слышал это слово, он даже знал, что это какая-то игра, но… Энн, тем временем, вытащила из большого пакета коробку, поставила её на стол, открыла и извлекла оттуда то ли коврик, то ли простыню, покрытую разноцветными кружками — и Ойген вспомнил. Ну конечно! Он же не раз видел эту игру в кино!

— Да ну, — поморщился Фил. — Энн, это же глупо!

— А у нас тут вовсе даже и не научная конференция! — парировала Энн.

— Давайте я буду водить, — предложил Рабастан.

— Я пас, — Фил поднял руки.

— Тогда играем парами? — азартно уточнил Джозеф.

Ойген хотел было предложить поставить в пару Энн и Марка, но не успел — она сказала ему первой:

— Чур я с тобой! Это будет честно!

— Почему? — он улыбнулся.

— Потому что старший с младшей — и два средних! — Энн скинула кеды и жестами поторопила остальных: — Среднее арифметическое по возрасту. И я, по своему опыту, думаю, что всем лучше разуться, — она рассмеялась, Джозеф подхватил, и они, сбросив обувь, встали вокруг коврика. Рабастан закрутил рулетку, и игра началась.

И это оказалось необыкновенно весело и азартно! Ойген не помнил, когда так хохотал — и, хотя он и выбыл первым, настроения ему это ни капли не испортило.

Следующий круг они играли уже каждый за себя — но Рабастан всё равно крутил рулетку… и рисовал — чего, кажется, никто, кроме Ойгена, не заметил. Они все смеялись так громко, что в какой-то момент Ойген подумал, что сейчас сюда придёт из кафе дежурный и надерёт им уши — потому что, кажется, их должно было быть слышно. Хотя, может быть…

Что «может быть», Ойген додумать не успел, когда на него упала Энн, и, хохоча, сообщила ему:

— Ты мягкий!

— И устойчивый… наверное, — смеясь, ответил он, дожидаясь, пока она поднимется, и пытаясь дотянуться левой рукой до красного круга, и видя краем глаза, как хмурится Фил.

— Давай-давай, — ехидно подбодрил его Рабастан. — Тянись на красное.

— Я слишком для этого стар! — воскликнул Ойген, которому ужасно мешали его скрещенные ноги. И попенял: — Ты мог бы подыграть мне, между прочим!

— Я честный человек! — возразил Рабастан. — И верю в тебя. Давай, ещё немного.

Ойген всё-таки дотянулся, и Рабастан ему даже поаплодировал, однако же ему всё равно хотелось отомстить, и когда раунд закончился, он предложил:

— А впятером играют?

— Да, и это максимум, — сказала Энн, и Ойген, кровожадно потерев ладони, поманил к ним на коврик для игры Рабастана:

— Давай! Один разок. Нечестно там сидеть и наблюдать наш всеобщий позор.

— Ты пожалеешь, — предупредил Рабастан, легко вставая и присоединяясь к ним.

Однако, предложив ему сыграть, Ойген даже и предположить не мог, чем всё закончится! И что Рабастан их обыграет — всех, причём, похоже, без особого труда.

— Это нечестно! — заявил Ойген, когда из игры выбыла оставшаяся предпоследней Энн. — У тебя руки длиннее! И ноги тоже!

— Ойген, учись проигрывать, — наставительно проговорил Рабастан, садясь по-турецки прямо на коврик.

— Да, это чрезвычайно полезное умение! — добавил Фил.

— Асти, я тебе всё время проигрываю! — трагично воскликнул Ойген, вызвав этим дружный взрыв хохота — и, понурившись, печально вопросил: — Что? И никому меня не жалко? Да? — Он громко шмыгнул носом, и Энн тут же кинулась обнимать его и утешать, гладя по голове.

— Тебя всем-всем тут жалко! — заверила она его. И, обернувшись, спросила требовательно остальных: — Да?

— Да! — охотно подтвердили Марк и Джозеф.

— Нет! — саркастично воскликнул Фил, поднимая бокал и выпивая за это шампанское.

— А я злобный старший брат, — заявил, Рабастан, по старой привычке хлебнув из стоящей недалеко от него бутылки. — Мне тоже не жаль. Ни капли!

— Он меня обижает, — пожаловался Ойген, обвиняющее указав на Рабастана, и Энн тут же погрозила ему пальцем:

— Ну как вам не стыдно? Младших обижать нельзя!

— Сказала старшая сестра, — хмыкнул Джозеф.

— А я не обижаю! — тут же возразила Энн. — Я их воспитываю! Это совсем другое!

— Ну хорошо, — согласился Рабастан. — Тогда я тоже. Воспитываю. Пока, правда, без особого эффекта, — признал он, — но я стремлюсь. Вот, например, я тоже вам игру принёс, — добавил он, безмерно этим удивив Ойгена. — Интеллектуальную!

Он встал и достал из своего рюкзака зелёную коробку Скрэббла.

— Я в детстве её так любил! — обрадовался Марк.

— Вот тут я вас сейчас всех сделаю, — потёрла руки Энн. — Я с младшими играю постоянно.

— А посмотрим, — хищно возразил Ойген.

Они расселись вокруг одного из столов, и, поскольку подставок для букв было лишь четыре — почему-то авторы игры считали, что играют в неё от силы вчетвером — он, объявив, что таков удел каждого руководителя, просто прикрывал свои буквы ладонью, так же, как и Рабастан. И Ойген вспоминал, как они играли так итальянскими летними вечерами — только Скрэббл был волшебным, и буквы сами появлялись на доске, когда ты составлял их у себя, довольно было указать начальную клетку.

Как это было давно… как будто в другой жизни.

И вроде ничего особого они в этот вечер не делали — но как же не хотелось им расходиться! Но всё же, конечно, пришлось — сперва их покинул Рабастан, отправившийся на свою вечернюю прогулку, а потом засобирались и другие — и часов в девять они вчетвером вышли на улицу. Было всё ещё очень тепло, и Ойген, обнимая на прощанье Энн и пожимая руки Джозефу и Марку, с грустью смотревшему в сторону уже ожидавшего её на своём мотоцикле Фила, думал, что, похоже, лето будет жарким.

Рабастан ещё не спал — лежал, укрывшись одной простынёй, и читал своего Черчилля… но, впрочем, кажется, это был уже другой том.

— Ты как? — спросил его Ойген, задумчиво глядя на своё одеяло. Спать под ним было уже откровенно жарко… но он определённо не был готов удовлетвориться одной простынёй. Похоже, им нужно было что-то промежуточное…

— Прекрасно, — Рабастан даже улыбнулся немного мечтательно. — Думаю, примерно так и выглядит моя идеальная вечеринка.

— Мало народу, все свои — и не дома? — уточнил Ойген, и Рабастан кивнул:

— Ага. Особенно потому что не дома. Возможно, если бы дом у нас был большой, это было бы не так важно, но… но, впрочем, — добавил он, — твой день рожденья мне тоже понравился. Скажи, — спросил он чуть лукаво, — а завтра тебе одному пожинать плоды?

— В каком смысле? — нет, определённо, одеяло будет лишним, решил Ойген, и принялся извлекать его из пододеяльника. В конце концов, пока что можно взять второй — у них же были чистые. Хотя, возможно, ему хватит и покрывала.

— Я в жизни не поверю, что вы перед уходом всё привели в порядок, — ответил Рабастан.

— Нет, конечно, — Ойген легко вздохнул и улыбнулся. — Нет, — повторил он. — Ничего, я завтра приду пораньше и приберусь. Там не так уж много.

Ойген искренне собирался встать действительно пораньше и сразу же отправиться в офис, но пока он проснулся, пока позавтракал, пока проверил почту, было уже далеко за полдень. Так что на местах боевой славы он появился ближе к часу дня — и обнаружил там деловито оглядывающуюся Энн со щёткой в руках. Выглядела она весьма воинственно, так что он вежливо постучал о косяк и спросил:

— Добрый день, это студия Лимбус? Здесь сегодня кого-нибудь убивают?

— Да надо бы! — воскликнула она, сверкнув глазами и сжимая рукоятку щётки. — И, кстати, у нас нет мусорного ведра.

— Моя вина, — быстро проговорил Ойген. — Я схожу и куплю… да хоть сейчас — тут есть неподалёку магазинчик. Не убивай меня, пожалуйста?

— Не буду, — она глубоко вздохнула и сообщила, фыркнув: — Ты представляешь, Фил приревновал меня к тебе. И дулся до самой ночи.

— Дурной твой Фил, — недоумённо пожал плечами Ойген. — Ну его. Иди, обниму, — он раскрыл объятья, и Энн, с грохотом уронив щётку на пол, подошла и ткнулась лбом в его грудь, обнимая в ответ.

И он, зарывшись лицом в её чёрные волосы, стоял и думал, что ужасно тоскует в последнее время по прикосновениям. Самым обычным — дружеским и родственным объятьям, похлопываниям по спине, плечам… по всему тому, что отгоняло ощущение одиночества и вины, изводивших его с того момента, как в зале суда прозвучал приговор Саймону.

И ему повезло, что Энн любила обниматься — к счастью, безо всякого подтекста, как с, к примеру, любимым дядюшкой или кузеном. А Ойген каждый раз с печалью думал, что ведь через год она скорее всего уедет… и что это, конечно, правильно. Но ему так не хотелось никого больше терять! Снова и снова…

— Смешно же, — сказал Энн, чуть слышно шмыгнув носом. — Он порой такой дурак!

— Почему смешно? — с шутливой обидой спросил Ойген, и она, подняв голову, посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась:

— Потому что ты слишком хороший, чтобы уводить чужих девушек.

— Звучит душераздирающе, — вздохнул Ойген. Энн заулыбалась, и он, крепко-крепко прижав её к себе, сказал: — Тогда у меня есть предложение для чужой девушки.

— Какое? — она снова улыбнулась.

— Идём покупать ведро? — спросил он очень торжественно. — И знаешь, можем заодно шикануть, и купить даже тряпку. Такую, красивую, для комплекта. В тон.

Энн прыснула и, хохоча, высвободилась из его объятий и воскликнула:

— Ты антиромантичен!

— Ты просто ничего не понимаешь, — возразил он, кое-как скрывая улыбку. — Вместе выбирать ведро и тряпку, на самом деле, в сто раз романтичнее, нежели, например, кольцо. Это же и есть подлинная и настоящая близость. Не каждому такое доверишь.

— А мне ты, значит, доверяешь, — Энн склонила голову на бок, и пригрозила, когда он кивнул: — Ну хорошо. Смотри, потом не жалуйся.