Изгои (джен)

Ойген задремал, едва Ролин ушла, и проснулся лишь во время вечернего обхода. Доктора Галлахера его сонливость ничуть не удивила, и, кажется, даже устроила — и когда Ойген спросил, когда его отпустят домой, он ответил:

— Обсудим это в понедельник. Если всё будет нормально, утром и поедете.

Почти сразу после его ухода медсестра принесла ужин — но есть Ойгену совершенно не хотелось. А вот пить — да, но та жидкость, что здесь называли чаем, вызывала у него уныние. Лучше бы ему принесли простой воды! Впрочем, его спас сок, принесённый Ролин. Да, апельсиновый сок оказался удивительно уместным — и, глотая его, Ойген думал, что надо будет попросить Рабастана купить ещё. Если, конечно, тот придёт… и где он, ведь обещал, что вернётся ужину?

И ведь даже не позвонишь, подумал Ойген. И сам посмеялся над собой: как быстро он привык к мгновенной связи! А ведь будь он волшебником, он бы счёл такую ситуацию нормальной. Хотя, конечно, был бы он волшебником — сейчас бы не лежал здесь. Целителям… да вот тому же Северусу хватило бы нескольких движений палочкой и пары заклинаний. И, может, ещё зелий. И всё… Ойген уже давно был бы на ногах. Хотя нет — раз у него трещины в костях, пришлось пить бы костерост. И синяки большие… но даже если так — он всё равно уже бы был в порядке. За ночь.

А тут…

Штора сдвинулась, пропуская Рабастана, и Ойген радостно ему заулыбался. Тот выглядел намного лучше: он явно вымылся, побрился и, кажется, даже поспал — ну и, разумеется, переоделся, и сейчас казался вполне бодрым.

— Мне сказали, что, наверное, отпустят в понедельник, — сказал Ойген. — Утром.

— Ты один? — с подчёркнутым удивлением спросил Рабастан в ответ. — Я думал, твоя подруга здесь останется, по крайней мере, пока я не приду.

— Она ушла недавно, — примирительно возразил Ойген. — Был обход, потом принесли… это, — он покосился на стоящий на столике поднос и попросил: — Ты мне не купишь апельсинового сока?

— Куплю, — кивнул Рабастан — и вышел. А, вернувшись, поставил на столик целых три коробочки и спросил: — И что? Скажи, стоила она того?

— Ролин? — улыбнулся Ойген. — Стоила, конечно. Но она здесь не при чём: просто нужно было взять такси. Ну, или вот подземка...

— То есть мне ждать продолжения? — Рабастан уселся на стул, глядя вроде бы насмешливо, но в то же время и сердито.

— Я на предсказания не ходил — и моё внутреннее око туманно, — Ойген не смог удержаться от соблазна подразнить его. — Но обещаю в следующий раз брать такси. Асти, не ворчи, — попросил он, без особого успеха пытаясь оторвать от коробочки с соком приклеенную сбоку упакованную в полиэтилен трубочку. — Лучше помоги мне, — сдался он.

— Я чай принёс, — сказал Рабастан, извлекая из рюкзака термос, о существовании которого в их хозяйстве Ойген до сих пор и не подозревал. — И цыплёнка, — он извлёк небольшой упакованный в фольгу свёрток, и когда развернул его, от поплывшего по палате запаха рот Ойгена наполнился слюной.

— Ты террорист, — сказал он, сглатывая. — Представляешь, каково соседям?

— Вот бедняги, — усмехнулся Рабастан, убирая со столика поднос и ставя на него… тарелку, на которую и выложил приборы.

— Асти, — Ойген поглядел на него с восхищением, и тот, ухмыльнувшись довольно, уселся на край кровати.

— Есть ты сам толком не сможешь, вероятно, — заявил он, беря в руки нож и вилку. — Видимо, придётся мне тебя кормить.

Ойген фыркнул, но протестовать не стал: руки, и особенно пальцы у него действительно опухли и при попытках двигаться ужасно ныли, и, пожалуй, держать нож и вилку ему в самом деле было бы сейчас не то что невозможно, но непросто. Так что он расслабился и позволил Рабастану накормить себя — и вспоминал, как делал то же сам. И как радовался, когда Рабастан начал, наконец, жевать. Как давно это было! Словно бы не два года прошло, а… а хотя почему два? От силы полтора… м-м-м… если сейчас ноябрь, то полтора года назад был… был… надо посчитать. Октябрь… сентябрь… потом три летних месяца… и май. Да. Был апрель — и в апреле Рабастану было уже лучше… кажется, по крайней мере, ел он сам…

Ойген так глубоко погрузился в эти расчёты, что не заметил, как Рабастан, напоив его чаем, сел на стул и открыл книгу. А Ойген лежал и вспоминал всё, что случилось с ними за прошедшие два года — и удивлялся тому, как много уместилось в этот срок.

Время шло, и он почти начал дремать — но чай, сок, да и ужин в какой-то момент решили напомнить ему о том, что Ойген ещё жив, и его тело функционирует как должно.

— Асти, — позвал он, заворочавшись. — Ты знаешь, я, кажется, оценил всю прелесть свободы воли. И для её осуществления мне нужна твоя помощь.

— Ойген? — Рабастан тревожно глянул на него, и тот пояснил:

— Мне бы дойти до туалета. Да, я знаю, что стоит там, — он скосил взгляд вниз, — но некоторые вещи я всё-таки предпочитаю делать старым добрым привычным способом.

И это оказалось вовсе не так просто, как представлялось Ойгену — начиная с того, что принять вертикальное положение было болезненно и непросто, и заканчивая отчаянным головокружением, заставившем его почти повиснуть на Рабастане. А ещё Ойген обнаружил, что фактически не может наступать на правую ногу, затянутую в странный пластиковый лубок… К счастью, Рабастан не подгонял его, но и не уговаривал остаться — просто подождал, поддерживая, а потом помог неспешно допрыгать на здоровой ноге, и, убедившись, что внутри туалета есть поручни, сказал:

— Стучи, если что.

К счастью, стучать Ойгену не пришлось. Зато он, наконец-то, смог увидеть себя в зеркале — и долго-долго стоял, опираясь на раковину, и разглядывал своё отражение. Правая сторона его лица представляла, в сущности, один большой кровоподтёк, и была покрыта мелкими царапинами — словно по ней провели мелкой тёркой. Хотя, конечно, куда более вероятен был асфальт, по которому Ойгена, наверно, протащили.

А вот фингала не было.

И как он это объяснит во вторник? А объяснять придётся, потому что Ойген всерьёз вознамерился быть на встрече. Пусть даже и на костылях, потому что наступать на ногу было не слишком приятно, и сейчас он удивлялся тому, что вообще дошёл до дома. Но дошёл же? Значит, и туда дойдёт. Подумаешь. Трещина — не перелом. Ему ведь не танцевать там. До места встречи он доберётся на такси — а дальше как-нибудь допрыгает.

Наверное.

Это коротенькое путешествие отняло у Ойгена все силы — и, едва вновь оказавшись в кровати, он провалился во тьму, тем более свет приглушили. И проснулся только когда утром сестра снова принесла лекарства.

Странно, но сейчас Ойген чувствовал себя хуже, чем вчера: тело ныло — но это он мог списать на отсутствие капельницы. Так же, как и небольшой жар, который у него, определённо, был, и общую разбитость.

Он откашлялся — кашель отозвался болью справа, но дышать стало полегче. Ойген шмыгнул носом и подумал, что, похоже, ещё и простудился, и что с удовольствием бы сейчас выпил чего-нибудь горячего. И хотя Рабастан уже проснулся, дёргать его Ойген не хотел, так что он просто выпил свои таблетки — и уснул. До обхода — потому что завтрак ему милосердно вновь позволили проспать.

Дежурный врач, в целом, остался вполне удовлетворён увиденным — тем более, что лёгкий жар к его приходу спал, и про свою теорию про простуду Ойген не стал озвучивать, не желая рисковать возможным завтрашним освобождением. И вновь уснул — и проснулся к ланчу, которому предпочел принесённый Рабастаном из кафетерия омлетом.

Ойген как раз его доедал, когда из-за шторы появились Джозеф с Саймоном. Увидев их, Ойген, на сей раз настоявший на том, чтобы поесть самостоятельно, отложил вилку и сказал:

— Привет, Джозеф. Саймон, я идиот. Давно нужно было вернуть тебе ноут — но… я сделаю всё, что в моих силах, чтобы расплатиться с тобой до Рождества.

— Ты совсем не о том думаешь, — возразил тот. — Забудь. Вернёшь, когда получится.

— Тут другое плохо, — вмешался Джозеф — и тут же сдал назад: — Но сперва — как ты?

— Нормально, — Ойген вновь откашлялся, почти что не поморщившись. — Что плохо?

— Мы посмотрели — ты говорил, что хочешь перенести всё в компы в Лимбусе. Ты не успел?

— Я переписал на диски, — тихо сказал Ойген, ощущая тоскливую пустоту внутри. — Но не помню, где они. В Лимбусе нет?

— Нет, — Джозеф покачал головой.

— Я дома не смотрел, — вмешался Рабастан.

— Боюсь, они остались в рюкзаке, — признался Ойген.

— Ну, что-то в ящике осталось, — без особенной надежды сказал Саймон. — Послушай — ну мы же не мега корпорация. Пароли мы уже поменяли везде. А данные восстановим.

— Ну да, — усмехнулся Ойген. — Особенно бухгалтерию — за год. Нет, можно запросить, конечно, и в банке выписки, и кинуть клич клиентам — мол, ребята, напомните, а кто нам что уже платил, а кто еще должен? Пожалуй, так и нужно будет сделать. Я вас подвёл, — сумрачно подытожил он.

Про бухгалтерию он пока что думать попросту боялся. Всё равно прямо сейчас он сделать ничего не мог.

— Во-первых, до конца финансового года ещё больше месяца, — возразил Саймон. — А во-вторых, даже если ты в этот раз чего-то не доплатишь сразу по налогам — потом добавишь. Ну, будет некоторая задолженность… сейчас за это в яму не сажают. Максимум в тюрьму — и то не сразу, — он улыбнулся. — А до финансового отчета нам далеко.

— Я постараюсь всё успеть привести в норму, — пообещал Ойген.

— Конечно, — на лице Саймона буквально читалось желание его успокоить, и Ойген постарался сделать вид, что это получилось.

— Что до Уолша, — вступил Джозеф, — то мы пока что твои смены поделили.

— Я тоже возьму, — сказал вдруг Рабастан — и Ойген, быстро обернувшись, хотел было возразить ему, но передумал, наткнувшись на хорошо ему знакомый упрямый взгляд. — Я звонил Уолшу.

— Мы договорились встретиться с ним в понедельник, — сказал Джозеф. — И решим как раз, кто что возьмёт.

— Я буду только рад, — добавил Саймон — и Ойген, чуть кивнув, подумал мрачно, что это здорово, конечно — но на что им с Рабастаном жить? Нет смен — нет и зарплаты. И хорошо, если Уолш его и не уволит вовсе — но даже так… когда Ойген сможет выйти? Наверняка не раньше, чем лицо придёт в порядок. Ну и руки. Неделя минимум… и как же всё это некстати именно сейчас!

Но ничего подобного он не сказал, конечно. Тем более, им было, что обсудить: пусть Ойген и собирался всё-таки пойти на встречу во вторник, он должен был учитывать и то, что может просто не суметь. Так что они довольно долго обговаривали все детали — пока у Ойгена серьёзно не разболелась голова, настолько, что ему пришлось попросить прервать пока беседу и перенести её на завтра.

Заснул он сразу же, едва Саймон и Джозеф ушли, но спал недолго — может, час от силы. Когда он проснулся, Рабастан сидел и смотрел куда-то в пустоту — и его застывший взгляд напомнил Ойгену о Хейгейте.

— Асти? — позвал он. Рабастан вздрогнул, и его взгляд стал нормальным. — Ты сказал, что возьмёшь смены в кафе, — наверное, не следовало говорить это вот так в лоб, но Ойгена это слишком беспокоило.

— Пока ты не поправишься — возьму, — ответил тот.

— А собаки?

— Утром я буду сам гулять, — слегка пожал плечами Рабастан. — На вечер я пока договорился. Я посчитал — мы меньше потеряем так в деньгах. Потом, когда ты выйдешь, я возьму кого-то на дневной выгул.

— Тебе будет тяжело сидеть по восемь часов в кафе, — сказал Ойген. — Тем более, до полуночи.

— Я должен быть, наверное, растроган? — спросил Рабастан после недолгой паузы. — Такой заботой?

— Не злись, пожалуйста, — тихо попросил Ойген, и Рабастан, вздохнув, кивнул. И вдруг признался:

— Ты прав, на самом деле. Мне будет тяжело. Хотя я понимаю, что это, в общем-то, смешно. Тем более что мне действительно пора подумать о работе — не думаю, что в следующем году мне оставят пособие.

— Но точно не в кафе, — решительно возразил Ойген, опять закашлявшись и морщась. — Мы оба знаем, чем это может кончиться. Оно того не стоит.

— Знаешь, как обидно сознавать, что Руди, кажется, был прав? — спросил Рабастан после довольно долгой паузы.

— В чём именно? — осторожно поинтересовался Ойген.

— Когда обращался со мною как со старинной вазой, — Рабастан поморщился. — Но вообще ты тоже прав — нужно что-то придумать.

Ойгену показалось, что он что-то не договорил, и хотел продолжить — но тут из-за шторы появилась Ролин, и их разговор прервался.