Изгои (джен)

Восьмое декабря выпало на воскресенье. И, глядя на календарь, Ойген расстроенно вздыхал: накануне очередной рабочей недели он чувствовал себя особенно бесполезным. Пусть ему было гораздо лучше, дома ему предстояло торчать ещё как минимум неделю, хотя от бронхита остался только рудничный кашель — и даже он донимал Ойгена теперь лишь иногда. Однако он всё еще был закован в лонгету — и, хотя уже отлично освоил прыжковый способ передвижения, из дома так выходить было, конечно, нельзя. Да и ботинок у него по-прежнему не было: Рабастан еще только собирался идти и искать что-нибудь на уже начавшихся рождественских распродажах.

Единственное, что Ойгена действительно радовало — то, что синяки, в основном, с него всё же сошли. Лицо благодаря крему Толлета давно уже вновь стало чистым, и грим ему точно не требовался. Тело тоже приятно радовало хотя бы тем, что Ойген больше не напоминал себе испачканную в бурой и фиолетовой краске палитру, и лишь в тех местах, которым особенно сильно досталось, синяки имели желтовато-зеленоватый цвет — и даже с ними он планировал тоже распрощаться достаточно скоро. Зато были новые синяки, и Ойген, смазывая волшебным кремом досаждающие ему места, не раз думал о том, насколько же маггловская медицина негуманна к больным.

И всё-таки ему уже было достаточно хорошо, чтобы вместо боли его жизнь теперь отравляла… скука. Днём ему теперь приходилось делить компьютер с Рабастаном, который уже привык считать его целиком своим, а когда за окном темнело, Ойгена страшно клонило в сон, и работа не слишком спорилась. Вернее, никак не шла — общая слабость давала о себе знать, хотя головные боли его больше не мучали, а если и возвращались, то скорей от лишнего сна и сидения дома. Но, в целом, Ойген чувствовал себя куда лучше — и все вечера без Ролин и Рабастана проводил, в основном, просто листая страницы в сети и много, действительно много болтая в аське, жадно приобщаясь к событиям, которые проходили мимо него. Он только сейчас начал осознавать, насколько он уже привык и к кафе, и к собственной студии — и какое огромное место в его жизни они занимали.

И конечно, отдельным, привычным, и осиротевшим сейчас без него было дело «потерянных душ». Офицеры Джонс и Бейтс, кажется, отнеслись к предложению Ойгена вполне серьёзно, и за те дни, что Ойген отсутствовал по болезни, поток расстроенных владельцев, потерявших своих любимцев, ощутимо возрос. Теперь все эти люди, не обнаруживая на месте «мистера Мура», к которому их отправляли стражи закона, у которых и своих дел под рождество было уже с головой, чувствовали себя преданными и обманутыми. Реагировали они на его отсутствие по-разному: кто-то требовал им всё равно помочь, а кто-то растерянно топтался, спрашивая:

— А что же делать теперь? Что же делать?

Да и в целом градус нервозности вырос — сказывалась предпраздничная атмосфера.

Ойген прежде даже и не замечал, что к нему за помощью приходит иногда по несколько человек в неделю — но теперь, когда выяснилось, что он уже не и умирает, этих несчастных опосредованно отправляли к нему. Разными путями — ему и звонили, и слали письма, и писали в аську прямиком из кафе — и, немного поудивлявшись, он быстро выяснил, что до сей поры его просто не трогали и жалели.

И вот так внезапно все члены Лимбуса оказался втянуты в дело, остававшееся до сей поры частной инициативой Ойгена, и которое он бы, наверное, мог назвать своим хобби. Потому как ещё называть то, чем ты долгое время занимаешься регулярно, не имея с этого ни малейшей коммерческой выгоды? К тому же Ойген действительно по ним скучал — и, читая вечером в аське очередной рассказ об убежавшем на прогулке джек-рассел-терьере, вздыхал, ловя себя на предательской мысли, что расспрашивает сдерживающего натиск безутешной хозяйки Саймона не только о бедном псе, но и о ней самой. Причём без всякой необходимости.

Оромэ (17:05 08/12/2002)

Очень нервная леди лет сорока. Кажется, я вызываю у неё какие-то подозрения.

Йоген (17:05 08/12/2002)

В чём именно?

Оромэ (17:05 08/12/2002)

В некомпетентности, конечно. Одно дело — ты. Она надеялась — а тут сидит непонятно кто. И неправильно ей сочувствует.

Йоген (17:06 08/12/2002)

Хм. А почему ты сочувствуешь ей неправильно?

Оромэ (17:06 08/12/2002)

Из общей, видимо, зловредности… так, я чуть позже напишу.

Оромэ (17:38 08/12/2002)

Слушай — у нас есть идея. Насчёт твоего сайта.

Йоген (17:38 08/12/2002)

Какая?

Оромэ (17:39 08/12/2002)

Давай прикрутим туда личный кабинет? Вот хоть как у ДжиБиСи Лимитед? Или у тех ресторанов.

Йоген (17:39 08/12/2002)

Личный кабинет?

Оромэ (17:40 08/12/2002)

Там на полчаса работы — я сейчас и сделал бы. И Джозеф тут… отрежем всё ненужное — и будем отправлять владельцев самостоятельно всё заполнять.

Йоген (17:40 08/12/2002)

Вау! Слушай, да ты просто гений!

Оромэ (17:41 08/12/2002)

Я просто программист. )) Мне проще один раз что-то написать, чем каждый раз всё делать самому. Не говоря уже о Джозефе, у которого от нашей дамы дёргается ухо.

Йоген (17:41 08/12/2002)

А он тут причём?

Оромэ (17:41 08/12/2002)

Он рядом комп настраивал. Вот мы и решили. Делаем?

Йоген (17:42 08/12/2002)

Я буду вам обязан! Да! ))

Оромэ (17:42 08/12/2002)

В бой! Надеюсь дама меня кусать не станет …

И всё же ведущей актрисой в театре жизни запертого в четырёх стенах Ойгена была ужасная скука. Которую, впрочем, порой разбавляли неожиданные и трогавшие Ойгена до глубины души послания из внешнего мира — и к концу своего домашнего заключения ему только оставлялось удивляться тому, сколько людей о нём помнит. В прошлую среду ему позвонил отец Ансельм и, справившись о здоровье, спрашивал, не нужна ли какая-нибудь помощь. И сказал, что они всем приходом молятся за его скорейшее выздоровление. В четверг, пятого, когда температура все ещё донимала Ойгена, Рабастан вернулся со смены с большим пакетом, в котором обнаружилась коробка печенья с изюмом и мясной рулет. И открытка с пожеланием здоровья — от Мэшемов.

А уже в пятницу тот же самый Рабастан явился с двумя коробками с отлично знакомой Ойгену эмблемой его любимого сайта с ирландскими пирогами — и, проухав с порога, заявил:

— Я чувствую себя совой и в третий раз потребую за доставку печенья!

— Совой? — переспросил Ойген.

— Уолш принёс, — пояснил тот. — Сказал, от О’Брайенов — мол, они тебе желаю здоровья и передают привет. Вообще, удобно, — он положил коробки на стол. — Ещё немного — и не придётся вовсе тратиться ни на какую еду.

Один пирог был с почками, второй — с яблоками, и это было вправду вкусно. И Ойген пообещал себе, что к Рождеству украсит этот маленький и, в общем, простой сайт так хорошо, как только сможет.

А вчера привезли подарок и от Бассо — корзину с сыром, ветчиной и десятком баночек с фруктовой горчицей, джемами, оливками и даже шоколадно-ореховой пастой. А ещё — с большущим ореховым пьемонтским пирогом. Сам Бассо тоже позвонил — и они долго с ним болтали, и тот звал Ойгена заехать просто так, обедать, конечно, когда тот будет в силах. Рабастан это новое «подношение», как он сказал, встретил ироничным:

— Ну вот видишь. Как я и сказал: неделю можно ничего не покупать. Может быть, тебе потом ещё подраться с кем-нибудь? Смотри, как выгодно выходит.

И всё-таки к среде скука стала невыносимой, а способы борьбы с ней — весьма экзотическими. Как-то, в попытках себя чем-то занять, Ойген решил починить точилку для ножей, доставшуюся им вместе с квартирой — и даже смог собрать её обратно, и она заработала: ручка крутилась, и точильная часть действительно точила! Однако несколько оставшихся лишними болтов и Ойгена, и взиравшего на его труды Рабастаном весьма озадачили, и тот, подумав, попросил его больше пока ничего не чинить.

Ну и, конечно, он не оставил и идею с равиоли. А ещё с пастой, с которой Ойген начал свои новые кулинарные подвиги, заготовив им с Рабастаном месячный запас прекрасной домашней пасты, резать которую ножом ему не то чтобы понравилось, но ввело в некое почти медитативное состояние. Он так задумался и так увлёкся, что очнулся только когда на натянутой под кухонными шкафчиками верёвке для сушки закончилось место.

Впрочем, пасты много не бывает, рассудил Ойген — и на следующий день, дождавшись, когда Рабастан уйдёт на смену, приступил к лепке равиоли, готовясь к назначенной как раз на воскресенье вечеринке.

Ойген даже не понимал, насколько по всем соскучился, покуда не увидел их. Всех разом! Как они все поместились на их маленькой кухне, кажется, не понимал никто — но оказалось, что вокруг стола вполне помещается целых семь человек! Пусть и совсем вплотную друг к другу.

— Итак, — торжественно провозгласил Ойген, расставляя тарелки. Ему нравилось обретённая вновь возможность почти нормально двигаться, и он использовал практически любую возможность ей воспользоваться. — Это — равиоли-ассорти, — сказал он, ставя, наконец, на стол большую супницу, дождавшуюся когда она хоть кому то окажется нужной. В ней, собственно, и располагалось главное и основное сегодняшнее блюдо. — Есть курица, свинина и баранина, сыр… и пара сладких. К сладкой жизни, — за столом засмеялись. — Кому достанется — считайте, вы счастливчик. Ещё в одном для кого-то спрятан орех — я заменил им монетку. И есть с перцем — к острым ощущениям. Ну что — начнём? Я сам не знаю, где какие.

— Против монетки возразил я, — заметил Рабастан. — Я уже был у стоматолога — мне вполне хватило.

Все снова рассмеялись.

— Равиоли — не пудинг, — заметил Джозеф. — Это вполне разумно.

— Его не натыкать вилкой — весь сок прольётся, — глубокомысленно добавила Энн. И попросила: — Давай скорее! Я голодная! — И, едва Ойген, наконец, наполнил все тарелки равиоли, демонстративно насадила один на вилку и сунула в рот. И, едва начав жевать, вдруг рассмеялась, зажала рот рукой и, проглотив, сказала: — Так нечестно! Ты это нарочно!

— Что? — спросил тот, округлив глаза.

— Ты нарочно мне сладкий подсунул! — она облизнулась. — Это было вкусно, права. Но ты нарочно! Чтоб меня порадовать.

— Ни за что! — искренне воскликнул Ойген. — Это должен быть исключительно знак судьбы! Вот она тебе его и подала. И это здорово — значит, всё будет отлично!

— Слушай — это вкусно! — с некоторым удивлением заметил Толлет. — На что я равнодушен к итальянской кухне…

— Я старался, — Ойген сделал скромный вид — который, впрочем, никого не обманул.

Они ели и болтали — и когда разговор вертелся вокруг несчастных потерянных душ и их незадачливых хозяев, а то и родных, Саймон воскликнул вдруг:

— Слушайте! А это мысль! Хорошая штука — мозговой штурм… А что, если дать им возможность писать друг другу?

— Кому? — пошутил Ойген. — Зверюшкам?

— А хоть бы и им, — ответил Саймон. — Но вообще хозяевам, конечно. Да и всем пользователям в целом. Мне кажется, быстрее будет. И намного эффективнее. Увидел где-нибудь кого похожего — и написал владельцу.

— А давайте! — Ойген даже вилку отложил.

— Тут просто, — хмыкнул Джозей, — эта последняя дама нам уже оборвала все телефоны. Я уже думаю, может быть, её убить?

— Да, бывает, — согласился Ойген, снова беря вилку. — Некоторым кажется, что раз уж разместили объявление — всё сделано, и зверь вот-вот найдётся. Прямо сейчас… ох-х, — выдохнул он, когда его рот практически обожгло щедрой порцией перца.

— Что? — вскинулся было Рабастан.

— Меня ждут острые ощущения, — Ойген буквально схватил стакан с водой и залпом его выпил. — Бастет. Я… не рассчитал. Слегка.

— Так тебе и надо, — с облегчением засмеялся Рабастан.

— То есть, — уточнил Джозеф, возвращаясь к прежней теме, — эта милая леди — не исключение?

— Нет, конечно, — Ойген утёр выступившие на глазах слёзы. — Иногда они садятся в зале — мол, ну нам же сейчас за ним ехать.

— Знаете, — спросил вдруг Саймон, — что меня сильнее всего потрясло в тюрьме?

За столом стало тихо, и Ойген после короткой паузы спросил:

— Что?

— Люди, — серьёзно ответил Саймон. — Вы знаете, сами преступления — как много среди них было… откровенно глупых. Странных. Многие так дико попадались… я ощущал себя… ужасно умным. И это было так неловко.

— О да, — негромко поддержал его Ойген, поглядев на молча глядящего в окно Рабастана. — Да, я это понимаю. Даже я порою себя чувствую таким. А ты в сто раз умнее.

— Кто бы говорил, — улыбнулся Саймон. — Но не важно — просто так много людей делали такие глупости. Не просто глупости, а нечто алогичное. Знаешь, половину убийц ловят в первые же сутки — потому что они даже и не думают ни о каких следах.

— Да. Знаю, — тихо сказал Ойген.

Ойгену было, что вспомнить и том, как многие глупо попадались в школе учителям, и о том, к чему приводили глупости с магией, и по каким идиотским причинам школьники оказывались в больничном крыле, и о том, на какие глупости были способны взрослые люди. Даже он сам — и свидетельство глупости всё еще оставалось шрамом у него на руке. Принося свои клятвы верности, он ведь даже не думал, что это всерьёз, и что из этого выйдет.

Да и вообще…

— Так, в общем, делаем? — прервал неловкое молчание Саймон. — Пусть, значит, друг другу пишут?

— Делаем! — воскликнул Ойген — и все снова оживились. — Ну, в смысле, делайте, — поправился он. — Потому что я…

— Да там несложно, — возразил Джозеф. — Серьёзно — мы так прикинули уже — мы сделаем за пару дней. Ну как на форуме в личку, или можно даже как сделать что-то типа публичной дискуссии.

— Да, это просто, — согласился Саймон. — На неделе сядем — и напишем.

— Ещё бы доски автоматизировать… — пробормотал себе под нос Джозеф.

— Какие доски? — быстро спросил Ойген.

— Объявлений. Но это мы так… между собой практически, — ответил Джозеф. — Мы тут думали… Удобно было бы.

— Как автоматизировать? Ты представляешь? — Ойген вмиг представил, насколько это бы всё упростило.

— Тут никак — мы за них их работу не сделаем… — отозвался Саймон.

— Ну и Бастет с ними, — пыл Ойгена несколько угас. — У нас и так работы много сейчас. У вас! А я тут сижу разве что на звонки отвечаю. Ещё и это… я…

— Я помогу с радостью, — вмешался сидящий рядом с Энн Марк. — Я думаю, я представляю, как это можно кое-какие вещи получше сделать. И время у меня сейчас есть…

— Да нет, правда, — немного неуверенно попытался возразить Ойген, — это же куча кода. Вы и так придумали и кабинет, и письма эти…

- Так это же всего один раз написать, — возразил Марк. — И не срочно.

— Зато потом представь, как это заработает! — подхватила Энн.

— Ой, — Марк вдруг перестал жевать и улыбнулся.

— Орех — это к деньгам! — напомнил Ойген.

— Нет, он сладкий, — Марк смущённо улыбнулся, и все почему-то зааплодировали, вогнав его в краску.

— Это к радости и счастью! И, в целом, к сладкой жизни, — довольно сказал Ойген.

— Правильно, — поддакнул Рабастан. — Тебе сладкая жизнь — а мне просто деньги. Меня устраивает.

— У тебя орешек? — спросил Ойген, и Рабастан кивнул и добавил под общий смех: — Всё очень справедливо: Марку — счастье, мне — деньги, а тебе от этого всего — острые ощущения.

Они смеялись, и Ойген, собирая грязные тарелки, чтобы накрыть стол к чаю, думал, что когда-то и от кого-то слышал, что самые гениальные вещи имеют привычку рождаться на чьей-нибудь кухне словно бы невзначай — и в тот момент он и представить не мог, что из этого выйдет.