Изгои (джен)

Когда они с Рабастаном вернулись из магазина Ойген решительно водрузил бутылку Талламор Дью на стол и заявил:

— У меня сегодня выходной, и я намереваюсь посвятить его выращиванию в себе ирландца, — он не знал, сколько времени проведёт в суде, и поэтому не планировал ничего важного на сегодня. Так что мог отдыхать — по крайней мере, до тех пор, пока кому-то не понадобится.

— А это, как я понимаю, достойное удобрение? — Рабастан кивнул на жидкий дар зеленого острова за тёмным стеклом.

— Да! — Ойген распахнул дверцу холодильника и достал бараньи отбивные, отмахнувшись от попытки Рабастана ему помочь: ему хотелось заняться чем-то привычным и приятным, чтобы отвлечься.

Он дурачился, пока жарил мясо, разыграв целую пантомиму — клоунадой он пытался заглушить мерзкое ощущение тоски, преследовавшее его с первых минут суда, но выходило как-то не очень. И, похоже, Рабастан видел его насквозь, однако же подыграл, делая вид, что ничего такого не замечает — и Ойген был ему за это благодарен.

Потом они обедали — и Ойген, отбросив вымучивать веселье, просто поставил на стол стаканы, открыл бутылку, и попросил, разливая виски:

— Не пей, если не хочешь — но сделай вид, ладно?

Он очень надеялся на то, что хотя бы виски сумеет перебить тот неповторимый привкус тюрьмы, что остался у него на языке и в сердце. Ни прогулка, ни болтовня, ни даже баранина с этим не справились, но, возможно, виски сможет?

Может, взять и сегодня напиться? Ну, ведь не просто же так люди поступают так веками — это средство обычно работает. Раз уж не всё остальное не помогает… Ну, почти всё.

— Зачем же вид, — Рабастан взял стакан и, с сомнением поглядев в него, всё же сделал глоток. — Ты знаешь, мне кажется, что у нас сегодня отчётливо Азкабаном веет.

— Я принёс этот запах на себе из суда, — ответил Ойген, но шутливость тона его вышла какой-то тусклой. — Ты знаешь, я себя постоянно ловил на мысли, что пытаюсь высмотреть дементоров по углам. Настолько ощущалась похоже, что они где-то там зависли под потолком или притаились в тенях.

— Да почему бы нет? — пожал плечами Рабастан, наблюдая, как Ойген делает второй глоток. И третий. — В Азкабан же их не вернули — где-то же они должны теперь обретаться. Я бы не поручился, что их всех поймали и отправили в какой-нибудь заповедник.

— Думаешь? — почему-то эта мысль показалась Ойгену не то чтобы приятной, нет, но в ней было что-то… правильное.

— Не самая легкая дичь, — Рабастан пригубил виски снова. — Мне кажется, у нынешнего Министерства Магии будет долго болеть о них голова. Особенно если эти твари будут вести себя разумно и осторожно.

— Ну, почему нет? — пожал Ойген плечами, допивая виски и наливая себе ещё. Рабастану он подливать не стал. — Мы-то точно знаем, что они более чем разумны. Во всяком случае, достаточно, чтобы выполнять приказы и сторону выбирать. Наверняка могут сообразить, что если не вытягивать души где-нибудь в центре Лондона, можно же жить и жить.

— Тем более, — кивнул Рабастан, — что кормовая база здесь на любой депрессивной окраине… или вот тюрьмы, над которыми можно иногда пролетать… впрочем, и без тюрем — если телевизору верить. Финансовый кризис, как они говорят. Прекрасная кормовая база. У тебя сегодня было так скверно? — мягко спросил он, возвращаясь к тому, о чем они начали говорить.

— Нудно было, — Ойген поёжился. — И абсолютно безнадёжно. Как будто всё предрешено заранее, и мы отыгрываем назначенные нам роли, не слишком понимая, для чего: все знают, чем история закончится. Хотя, — возразил он сам себе, пробуя глотая согревающую янтарную жидкость, — ты знаешь, вот как раз концовка, кажется, не слишком-то удалась.

— Почему? — Рабастан тоже сделал глоток.

— Да сам не знаю, — Ойген поморщился. — Но как в плохом кино: ты смотришь, смотришь, ждёшь развязки… а оно заканчивается как-то вдруг, да ещё и невнятно. И вроде бы и предсказуемо, но… нет, не знаю, — покачал он головой. — Как будто самого главного ответа так и не дали. Хотя всё, вроде бы, как нужно: три с половиной года… не много и не мало. Но… — он снова качнул головой и поморщился болезненно: — Там была мать его.

— По крайней мере, — заметил Рабастан, — он к ней вернётся. И они оба об этом знают.

— Ну, вернётся, — как-то совсем безрадостно согласился Ойген — и снова сделал щедрый глоток, чувствуя, как обожгло пищевод, и внутри стало невыносимо жарко. Он спросил, отчаянно желая хоть как-нибудь отвлечься, от навалившейся на него тоски: — А что ты делал?

— О, — Рабастан слегка улыбнулся и покачал виски в своём стакане. — Сегодня был почти рыцарский поединок за сердце одной симпатичной сенбернарши. У неё течка закончилась пару недель назад, а всё равно, стоит ей прийти на площадку… — он покачал головой, и Ойген улыбнулся. — Ты знаешь, можно было принимать ставки, кто дольше всех продержится рядом, пока дама не рыкнет в ответ.

— И кто же выиграл? — смеясь, спросил Ойген.

— Ты знаешь, как ни странно, маленький, но очень упорный бульдог, — ответил Рабастан — и тоже засмеялся. — Французский. Мы до слёз хохотали, глядя, как он пытается к ней пристроиться. А она в итоге его пожалела, видимо, и попросту легла. И знаешь — у него даже что-то получилось. Ну, что может получиться у кастрированного кобеля.

Они рассмеялись.

— Думаешь, его настойчивость её и пленила? — спросил Ойген.

— Женщины, — пожал плечами в ответ Рабастан, и перешел к следующей собачьей байке.

Он рассказывал о Бенсоне и о прогулках, и лисах, за которыми тот иногда норовил погнаться, и Ойген вслушивался в его слова, старался представлять всё это как можно ярче и стремясь изгнать из своей головы лицо матери осуждённого сегодня мальчишки и выражение его собственных глаз в момент оглашения приговора. В них были недоверие, растерянность, упрямство — но не понимание. Нет, он ничего не понял — и вряд ли его ждет внезапное озарение, когда он окажется в камере с кем-то вроде себя. А значит, всё бессмысленно…

Нет, Ойген не хотел думать об этом — предпочитая обсуждать с братом Бенсона и звать доброго пса снова к ним в гости. Ну, или хотя бы напрашиваться на вечернюю прогулку.

Пьяным Ойген себя, несмотря на то, что они уговорили половину бутылки, не ощущал совсем — однако под конец обеда почувствовал, что глаза у него слипаются и он клюёт носом. Наверное, сказался недосып, решил он и, зевнув, попросил:

— Я брошу всё тут, ничего? И пару часов подремлю. Потом проснусь — и мы с тобой пойдём гулять, если меня никто из клиентов не будет искать. Ладно?

— Да, иди, конечно, — махнул рукой Рабастан.

И хотя Ойген опасался, что снова не сможет уснуть, он выключился, едва лёг в кровать — и буквально провалился в тёплую спокойную темноту.

Когда он проснулся было еще светло, и он ощущал себя на удивление отдохнувшим, выспавшимся и бодрым. Потянувшись, Ойген нащупал на тумбочке свой телефон и с недоумением уставился на время. Без пятнадцати десять. Утра. Да нет, не может быть…

Он встал и, затягивая пояс халата, пошёл в гостиную, где, обнаружив Рабастана на привычном месте за компьютером, потребовал:

— Скажи мне, брат мой, сколько времени!

— Тут у меня девять сорок шесть, — ответил тот. — Привет, ты выспался?

— Так, правда утро? — недоверчиво переспросил Ойген. И, получив кивок в ответ, спросил: — А что же ты меня не разбудил? Мы же договорились…

— Ты сказал, что не станешь спускаться к ужину, и велел эльфам больше не беспокоить молодого хозяина, — ответил Рабастан, — вот эльф и оставил тебя в покое. Асти хороший эльф.

— Я так сказал? — улыбнулся Ойген. — Даже не помню, что мне снилось… Но сколько же я проспал?

— Часов, наверное, восемнадцать, — любезно посчитал Рабастан.

— Ох, — Ойген потёр лицо руками. — А ты знаешь, может быть, и правильно… я, вроде, выспался. Меня, наверное, искали?

— Я предупредил, что у тебя был тяжёлый день, — возразил Рабастан.

— Ну да, — Ойген взъерошил себе волосы. Ему было жаль потерянной прогулки, да и вообще того, что он проспал часть выходного дня — но, с другой стороны, он чувствовал себя отлично, и голова его снова была ясной, а преследовавшее его накануне чувство омерзения ушло. Пожалуй, это того стоило…

Позавтракав, он отправился в офис, где имевшиеся в наличии члены банды встретили его так радостно, что он даже не стал спрашивать, не случилось ли чего в его отсутствие. Сказал только:

— Извините, ребята. Я не собирался пропадать — лёг подремать часа в четыре и только сейчас проснулся.

— Да ничего — вчера тут было тихо, — ответил Джозеф. — Даже не ломалось ничего.

— Наверно, надо мною кто-то сжалился, — ответил Ойген, открывая почту и бегло просматривая заголовки писем. — И не звонил никто, и ничего такого… и это кстати: мне вчера нездоровилось.

— Твой брат так и сказал, — ответил Саймон.

— Что именно? — уточнил Ойген, и тот улыбнулся:

— Что у тебя в анамнезе суд, а потом вы решили поправить твоё расшатавшееся здоровье чисто ирландским средством.

— И оно помогло, — Ойген тоже улыбнулся, заметив входящего с кофе Толлета — и в ответ на вопросительные взгляды рассказал всем троим о суде, чувствуя, что его рассказ сжался практически до сухой новостной заметки. Словно это было не с ним… — В общем, чувствовал я себя разбитым и решил, что надо ненадолго прилечь — и вырубился как старый компьютер, — закончил он.

— Ты не один такой — сказал Джозеф сочувственно. — Энн нездоровится второй день. Она из дома работает.

— А что с ней? — тут же заволновался Ойген. — Она болеет?

— Говорит — устала, но ничего ужасного, и так бывает, — успокоил его Саймон, но Ойген уже принял решение. Всё равно кто-то должен был ей отвести диски с фотографиями, что вчера вечером привёз курьер от клиента — а он так давно не был у Энн в гостях! В офисе особых дел не было — так что он решительно вызвался тоже выступить в роли курьера:

— Вспомню-ка старые добрые времена — прыгну в автобус и отвезу-ка ей диски. Я же когда-то так весь Лондон оббегал на этих вот двух ногах.

По дороге Ойген думал захватить пирожных, но в последний момент остановился: кто знает, как отнесётся сейчас Энн к еде. К любой еде: женщины во время беременности в этом вопросе бывают совершенно непредсказуемы. Так что он ничего покупать не стал и приехал к ней налегке — и, обнимая открывшую дверь Энн, заулыбался, глядя на её уже вполне отчётливо округлившийся, пусть пока ещё и небольшой живот.

— Чудесно выглядишь, — сказал Ойген, целуя её в щёку. — Мне, видимо, соврали.

— Тебе, конечно, уже доложили, — вздохнула Энн.

— Конечно, доложили, — Ойген кивнул, снимая ботинки, не желая тащить с ними грязь. — Как ты?

— Я отлично, — она поманила его. — Чай с нами будешь пить?

— Ты научила Шедоу пить чай? — шутливо изумился Ойген, снимая дафлкот и пристраивая его на вешалке — а потом, пройдя за ней в комнату, увидел Марка, сидящего прямо на полу в окружении кучи деталей и досочек и с интересом изучавшего инструкцию и пересчитывающего болты.

— И чем это будет, когда ты его соберёшь, если верить этой инструкции? — с любопытством поинтересовался Ойген, крепко пожав Марку руку.

— Оно будет Сундвиком, — отозвался слегка озабоченно тот.

— Звучит вполне травоядно, — ответил Ойген. — И всё-таки, это кто? — он присел на корточки.

— В перспективе — пеленальный столик, — сказала Энн. — Но пока что он побудет простым комодом.

— Возьмёшь меня помощником? — попросился Ойген, и Марк кивнул:

— Конечно, присоединяйся. Подержи тогда вот это, — попросил он — и Ойген, усевшись на пол рядом с ним, включился в процесс сборки, поинтересовавшись у сидевшей на краю кровати Энн: — А где, кстати, Шедоу? Я думал повидаться…

— А он тут… был, — она начала оглядываться. — Только что тут был и мешал Марку! Шедоу, мохнатя задница! Кис-кис-кис! — позвала она, но никто не отозвался. Энн пошла его искать и вернулась, смеясь: — Он сидит на холодильнике на кухне и там прячется. Мне кажется, он тебя узнал и испугался.

— Это ужасно, просто чудовищно несправедливо! — воскликнул Ойген. — Марк, скажи, а он и тебя боится?

— Нет, Марка он обожает! — возразила Энн. — И спит на нём при всяческом удобном случае, — Ойген удивлённо поглядел сначала на неё, потом перевёл взгляд на чуть порозовевшего — или так показалось? — Марка, когда Энн подошла к нему и погладила по плечу. — Он просто полагает тебя сродни божеству. И разумно по этому поводу опасается. Так, просто на всякий случай.

— Это нечестно, — вздохнул Ойген. — Я же доброе божество!

— А ты приходи почаще, — предложила Энн, — и он привыкнет. Не грусти — и хочешь новость?

— Да, — заулыбался Ойген, подавая Марку очередную деревяшку.

— Мы уже знаем пол этой крохи! — глаза Энн засияли, и она погладила свой живот. — Угадаешь?

— М-м-м, — протянул Ойген, морща лоб. — Хм-м… Я даже не знаю… Рискну предположить… Неужели девочка? — спросил он — и когда она радостно закивала, воскликнул, сжав кулаки в победном жесте: — Да! У меня будет-таки племянница!

Мы? Он отлично слышал, что она сказала. И теперь очень, очень хотел знать, кого она имела в виду. Свою маму? Или он со всеми своими делами пропустил что-то важное?

— Ха, это она тебе ещё не показывала фото дочки, — улыбнулся Марк неожиданно ярко, и Ойген недоумевающе переспросил:

— Какие фотографии? Она же ещё не родилась…

— УЗИ, — Энн улыбнулась. — Правда — хочешь посмотреть? Не всем, я знаю, это интересно…

Что такое УЗИ, Ойген знал ещё с тех времён, когда лечил… водил по врачам Рабастана. Но какое оно имело отношение к нерождённой девочке? Как вообще можно сфотографировать того, кто еще не родился? Донельзя заинтригованный, он как-то недоверчиво разглядывал вручённые ему Энн снимки, где на чёрном фоне смутно виден был силуэт младенца — с большой головой и маленькими ручками. И… рёбрами. Ойген ошеломлённо разглядывал тонкие светлые полоски точно на том месте, где должны быть рёбра. И думал, что ни о чём подобном в волшебном мире никто никогда не слышал. Нет, целители, конечно, видят что-то там и пол точно определяют — но вот чтоб сфотографировать младенца в утробе матери… да даже просто дать его увидеть, хотя бы родителям — такого он точно припомнить не мог

Да, в его новом и странном мире больше не было магии, но чудес в нём оказалось с лихвой.