Изгои (джен)

Ойген приоткрыл один глаз и тут же блаженно зажмурился от удовольствия при виде бьющего в окно солнца и, зарывшись лицом в привычно лежащую рядом подушку — он всегда отталкивал её в сторону, переворачиваясь во сне на живот — ощутил привычную тяжесть на голове, где-то в районе макушки. Он с наслаждением втянул запах чистого белья, всё ещё находясь в том сладостном состоянии, когда сонная нега развеялась ещё не до конца. Пока лето не вступило в свои права, солнечные лучи не пробирались так далеко на подушку, и обычно не будили Ойгена, поэтому он, погасив вечером свет, всегда открывал шторы. Ему нравилось просыпаться и сразу видеть в окно небо, а растущее рядом дерево неплохо скрывало его спящего от непрошеного внимания с улицы, вздумайся ему побродить по комнате или с комфортом расположиться в постели.

В своей и только своей постели…

Они с Рабастаном жили тут уже шесть с половиной месяцев, но Ойген до сих пор почти мурлыкал, счастливо произнося про себя эти два слова: «моя комната». Отдельная, целиком своя и большая: здесь помещалась и кровать, и стенной шкаф, и письменный стол с комодом — и всё ещё оставалось порядочно места, чтобы свободно двигаться, не натыкаясь на мебель, и не чувствовать себя запертым в четырёх стенах.

Триумфальный переезд состоялся осенью, когда оборот достаточно вырос, чтобы они смогли, наконец, попрощаться со своей аномальной квартирой и снять жильё с двумя отдельными спальнями. Небольшой кирпичный таунхаус, стоящий в ряду точно таких же рядом с маленьким сквером. Сам дом был достаточно новый, к тому же со свежим ремонтом, сделанным как раз после предыдущих жильцов, и оба они были рады сменить весьма потасканную архаичность квартиры тётушки Уолша на пространство, свет и отсутствие пыли, окаменевшей в старой краске на плинтусах. Хотя что-то внутри Ойгена всё равно слегка тосковало по старой монументальной мебели, на смену которой пришло удобство и простая функциональность Икеи.

И хоть места, по сравнению с его прежним особняком, там было не так уж много, но это был самый настоящий дом, отдельный, двухэтажный и уютный. Обе спальни располагались на втором этаже, первый же был отдан соединённой со столовой кухне и гостиной. Там же, внизу, располагалась и ванная, просторная ванная с ванной нормальных размеров, в которой можно по-человечески вытянуться, а не биться коленями в лоб, и это было настоящее, незамутнённое счастье; к тому же на втором этаже был ещё один туалет с раковиной.

Этажи соединяла прямая деревянная лестница, которую Рабастан сразу же облюбовал и обжил, выбираясь туда как на пленэр. Он устраивался в районе седьмой ступеньки и начинал рисовать. Со временем у него даже появилась любимая щель между перекладинами, откуда очень удобно торчали карандаши, а Ойген достаточно быстро привык вечерами приносить ему туда кружку чая вместе с чем-нибудь ещё, садиться парой ступенек выше и болтать, прислонившись спиной к стене и уперевшись ногами в перила.

Дом казался им идеальным, и единственным его недостатком было лишь то, что Ойгену пришлось поставить крест на том, чтобы неспешно дойти пешком до работы. Не то чтобы он не мог дойти туда вообще — в конце концов, люди пешком добирались во время Крестовых походов до Палестины — но куда быстрей было спуститься в подземку и проехать пять станций, потратив на это пятнадцать минут. Но и этим способом Ойген всё чаще пренебрегал, позволив избаловать себя тем, что его подвозили, так что можно было чуть-чуть подольше поспать.

Ойген перевернулся на спину, и ему на нос немедленно сверху сполз длинный чёрный хвост с белой точкой на самом кончике. Сейчас этот кончик норовил оказаться во рту у Ойгена, и тот, смахнув хвост с лица, поднял руки и стянул сонного и тёплого кота со своей головы на грудь и так пролежал ещё пару минут, наслаждаясь этим уже привычным утренним ритуалом. Потом кот проснулся, вывернулся, свалился всем своим длинным худым телом Ойгену под бок и принялся вылизываться, просыпаясь, пока его хозяин, потягиваясь, окончательно открыл глаза и уставился на ярко-голубое июньское небо. Там, за окном, было тепло и утро грозило уже перейти в день.

Ойген нашарил заряжающийся на тумбочке телефон, и, пожалуй, минут пятнадцать отвечал на завалившие его смс с поздравлениями. Он улыбался, читая или набирая ответ, и время от времени отвлекался на почёсывание кота во всех положенных в этом древнем ритуале местах, и явно делал это если не хорошо, то по меркам кота хотя бы приемлемо.

— А мне сегодня сорок четыре, — поделился с ним, наконец, Ойген. Кот в ответ одарил его пристальным взглядом зелёных глаз, в которых явно читалось насмешливое сомнение, затем потянулся, встал, мяукнул — и потрусил к стоящей возле комода миске, где уселся и выразительно мяукнул чуть громче. — Мне, а не тебе, — возразил Ойген, но кота его слова ничуть не впечатлили, и он снова замяукал, а потом боднул лбом пустую миску, и Ойген, показательно и глубоко вздохнув, поднялся и как спал нагишом, так и пошёл кормить ненасытного зверя. Миску и коробку с кормом он поставил здесь примерно через пару недель после появления кота в их доме, когда Ойген замучился по утрам сонным спускаться по лестнице, чтобы насытить мяукающую утробу. Почему-то эту обязанность Базиль возложил на него, явно возмутившись тем, что с утра Рабастан предпочитал презренных собак, так что еду по утрам он требовал исключительно у Ойгена. Но и спал он только с ним, что было весьма приятно.

Насыпав корм в миску, Ойген ещё раз потянулся лениво, а затем, накинув хлопковый лёгкий белый халат, босым отправился вниз.

Аромат кофе Ойген учуял ещё в коридоре, когда посвежевший после душа вышел из ванной. И точно, в кухне обнаружился давно проснувшийся Рабастан, который засыпал зёрна в их новенькую кофеварку.

— Ты слишком рано встал, — сказал он с упрёком, увидев Ойгена. — Я собирался принести тебе кофе наверх — а ты всё испортил.

— Окажешь мне эту милость завтра, — разрешил Ойген.

— Завтра у тебя уже не будет дня рождения, — возразил Рабастан. — И я снова превращусь из домашнего эльфа в свободного человека.

— Эх, — вздохнул Ойген, садясь за стол и оглядываясь. — А завтрак, завтрак тоже должен быть подан в постель? — спросил он с недоумением. — Кофе — это замечательно, конечно… но я хочу есть!

Базиль тем временем занял наблюдательный пост на пустом подоконнике, освобождённом исключительно для него, и с любопытством глядел на сидящих на ветке вяза, что рос перед окном, воробьёв.

— Есть, брат мой, ты будешь позже, — заявил Рабастан, ставя перед ним крохотную чашечку эспрессо. — Глупо наедаться перед праздничным обедом.

— Обед в шесть! — возмутился Ойген. — А сейчас всего, — он посмотрел на часы, — без десяти двенадцать! Асти, ты не можешь морить меня голодом в мой же собственный день рождения!

— Я? Не могу? — очень удивился Рабастан, и они оба рассмеялись. — За кого ты меня принимаешь? Впрочем, есть куда более мягкие и сочувствующие сердца. Надира что-то наверняка приготовила, — добавил он как будто вскользь, и Ойген демонстративно принюхался. — Похоже, она точно уверена, что мы совсем не едим.

— Я не виноват, что снова похудел со всей этой работой! — воскликнул Ойген, открывая духовку.

Энергичная, живая и чем-то похожая и одновременно удивительно непохожая на свою дочь, Надира-сахиба появилась в их доме ближе к Рождеству. Не то чтобы они даже в мыслях держали кого-нибудь нанимать… Но сперва переезд в куда большие площади, которые требовалось убирать, а затем и растущий как снежный ком объём дел — Ойген уже даже спать не успевал, не говоря о том, чтобы что-то ещё по дому делать, заставил Рабастана окончательно взвалить всё на свои плечи. Но долго продолжаться так не могло, и Ойгену в какой-то момент стало стыдно, особенно когда Рабастан снова сбежал со своей художественной тусовкой на четыре дня, и посуда в раковине и на столах начала копиться, дожидаясь, когда же вернётся тот, кто её перемоет.

Вот тогда-то они оба и сообразили, что вполне могут позволить себе приходящую помощницу по хозяйству — не каждый день, конечно, но хоть раз в неделю. Или даже два.

За помощью в поиске Ойген обратился, конечно же, к Амине, которая в разросшемся коллективе Лимбуса взяла на себя полноценную должность офис-менеджера и местами снабженца. Она внимательно выслушала их пожелания, а, затем, подумав и посмотрев резюме… просто привела им свою же маму Надиру.

Теперь зарплата Амины была достаточной, чтобы маме не нужно было работать, как прежде, и она могла уделить время внучке, но сидеть без дела на шее у дочери Надира-сахиба, конечно же, не желала, и подработка пришлась очень кстати, тем более Ойген и Рабастан были для неё уже не совсем чужими людьми.

Конечно, Ойген согласился сразу, безо всякого формального собеседования — и не прогадал. Пусть язык давался Надире куда сложней, чем дочери, но зато она прекрасно знала, как позаботиться о двух занятых мужчинах. Пускай они с Рабастаном оба были достаточно чистоплотными, их дом никогда не был прежде таким ухоженным, чистым и приятным для жизни. Словно они вернулись в те благословенные времена, когда рубашки в шкафу были идеально выглажены, а постельное бельё, которое они отродясь не гладили, было приятно отпарено и аккуратно застелено, так что Ойген, ложась спать и просыпаясь, наконец-то ощущал, что всё как надо.

После годины тяжёлых лишений в их жизни всё вообще становилось так, как должно было быть: от прекрасных новеньких простыней из плотного фактурного сатина до тех самых идеально белых рубашек. Появились костюмы, из которых можно было бы выбирать, и они, о чудо, не были куплены в чарити. Теперь в шкафу Ойгена висели шейные платки, кашне и приличные галстуки. Мерлин его подери, он даже смог найти недорогие шелковые носки, не говоря уже о том, что они разжились приличной обувью.

Ойген до сих пор ловил себя на детском ощущении праздника, когда шёл по магазину и просто брал с прилавков или полок всё, что хотел, не глядя на ценники, вернее, не глядя на них нервно и не задумываясь тоскливо о том, что их снова ждёт картофельное меню.

Конечно, они не ударились в крайности и не перешли исключительно на деликатесы, в конце концов, икра и крабы хороши скорее по случаю, и лучше, чтобы это был банкет, на который его пригласили, но Рабастан, скучавший по морской живности, теперь спокойно выбирал себе рыбу, и, наконец, смог утолить свою нерастраченную тоску по мидиям. Ойген же предпочитал цыплят и тихо радовался, что свежий апельсиновый сок можно было теперь просто отжать.

К тому же, полностью освобождённый от работы по дому, он всё равно порою готовил. Готовил уже просто так, для удовольствия — и потому что восточная кухня Надиры была всё же слегка для него специфичной, и хотелось чего-то ещё — знакомого и родного.

Но сегодня его ждало заботливо оставленное ему карри с говядиной, не слишком острое, как Ойген любил. Он завтракал с большим удовольствием, вприкуску с тёплыми ещё роти, наполнявшими кухню запахом выпечки. Рабастан же играл с теперь валяющимся на полу котом.

— Ты же отвезёшь нас сегодня? — спросил Ойген, бросая коту маленький кусок лепёшки, до которых тот был большим охотником: вероятно, ему никто не рассказал о том, что коты не едят хлеб.

— Бессовестный, — вздохнул Рабастан с упрёком. — Ты хочешь лишить меня возможности поднять за брата бокал?

— Бокал, стакан и даже, думаю, пару рюмок, — засмеялся Ойген.

— Вот-вот, бокал, стакан... над рюмками я ещё крепко подумаю — но куда важнее другой вопрос, — Рабастан горестно вздохнул. — Тебе не стыдно?

— Стыдно, — подумав, признал Ойген. — Но мне так нравится иметь своего личного водителя! Мне же по статусу положено — я глава быстро развивающейся инновационной компании!

— По статусу, значит? — переспросил Рабастан, и Ойген засмеялся. — Пожалуй, — Рабастан глубокомысленно кивнул. — Ну да, господин глава, авто тебе полагается. С водителем в виде скромного маленького меня. Всё правильно.

Они расхохотались, и Ойген живо возразил:

— Я просто влюблён в твой зелёный автомобиль. Нет, правда, каждый раз смотрю на него и радуюсь...

— Поэтому мы его и купили, — согласился Рабастан. — Да, он похож на кузнечика, и то, что дешевле него был только розовый с заедавшей передней дверью, значения не имеет. Не то чтобы у меня сохранилось стойкое отвращение к розовому в больших объёмах, но... Так что нам повезло.

— Это называется «удачное совпадение», — назидательно сообщил ему Ойген. — И вообще, это была любовь с первого взгляда, и я помню, как ты сел за руль. Нам везёт с тобой на такие вещи.

— Традиция, — важно произнёс Рабастан, и они снова засмеялись.

Они действительно купили слегка подержанный Форд Фиеста, выпущенный три года назад, на удивление удачно: дёшево и в превосходном состоянии. Благодарить за это им обоим следовало Росса, который, выслушав их пожелания, свёл их со своим человеком, который и отвёз их в тот гараж на другом конце Лондона.

Вообще же Росс и остальные клиенты Лимбуса вдруг оказались в уникальном положении: хотя теперь главным и, в общем-то, единственным проектом студии стали именно Зеркала, своих старых клиентов они всё равно не бросили, выделив для поддержки несколько специальных людей и продолжая исполнять свои обязательства по контрактам.

От некоторых они, правда, собирались потихоньку отказаться, оставив только рекламу на Зеркалах, однако того же Росса Ойген бросать не хотел — так же, как новостников, сайт кафе и сети Бассо, и ещё те пироги, чей сайт до сих пор вызывал у него нежные сентиментальные чувства. И хотя теперь доход от этого составлял не самый большой процент, дело было совсем не в деньгах. Когда-то, когда они все только начинали, эти заказы позволили Лимбусу вообще существовать, а друзей ведь не бросают?

Пусть даже теперь название Лимбус числилось в основном в документах.

Но у каждого были на устах «Зеркала». Если не во всём мире, то уж точно во владеньях Британской короны.

Они уже давно перешагнули отметку в миллион зарегистрированных человек — и хотя в тех же Штатах, как чума, поразив все университеты страны, их потеснил Фейсбук, запустившийся с отставанием от них на год⁽¹⁾, и первоначально их аудитория не слишком пересекалась… но… британское академическое сообщество проявило завидный патриотизм, и теперь поздно было говорить о том, что они не будут бороться за каждый из рынков, например, за Австралию. Не собирался Ойген уступать и Европу…

Но сегодня Ойген совсем не желал забивать себе такими вещами голову. Это был его первый день рождения здесь, по эту сторону мира, который он мог отметить так, как хочется, а не на сколько у них хватит денег: просто снять зал в ресторане и всё заказать заранее, и пригласить всех. И не думать, не думать о том, смогут ли они потом оплатить счета за квартиру!

До этого года Ойген даже не представлял, насколько же он устал всё время всё считать. Деньги, время, силы — всё на свете. Он ведь никогда не любил подобных вещей и не получал ни малейшего удовольствия от всей этой возни и сошедшегося баланса. И теперь, будучи избавлен, наконец, от мелочных скрупулёзных подсчётов денег, которых нет, ощущал себя просто счастливым. Нет, конечно же, он всё равно следил за своей домашнею бухгалтерией — бухгалтерией Лимбуса теперь занимался специалист — но теперь это отнимало у него куда меньше сил. А главное, Ойген мог больше не думать нервным тревожным фоном о скудном содержимом собственного кармана каждый день! Как же он от этого устал, оказывается!

И если сегодняшний вечер Ойген и собирался провести с друзьями, затем ночь — с Ролин, то день был отдан Рабастану.

— Поедем, покатаемся? — позвал его Ойген сразу после завтрака.

— Ты бы сдал на права, — заметил тот, впрочем, выглядя весьма довольным.

— Я сдам, — пообещал Ойген, как делал весь последний месяц. Он уже утащил у Рабастана материалы для подготовки, и они третий месяц валялись на его столе, и Базиль любил на них лежать, глядя в окно.

Впрочем, Ойген не особенно и рвался, хотя теоретически ему эта идея очень нравилась. Но у машины — как и у метлы — должен быть только один хозяин, это Ойген понимал, и не настаивал. И ещё и потому оттягивал сдачу экзамена, которая поставила бы перед ними вопрос покупки второй машины — а значит, бензина, который не планировал дешеветь, и парковки. С ней в их районе тоже было весьма непросто…

Ну и тогда, конечно же, у Ойгена не будет повода просить Рабастана сперва отвезти его в офис, а после и забрать. А ведь эти поездки уже почти что превратились в их собственный маленький ритуал, и… честно говоря, Ойгену ужасно нравилось порою представлять, что у него и вправду есть свой личный водитель.

Кататься они поехали в Редбридж, открыв окна и наслаждаясь тёплым ветром, и Рабастан сперва продемонстрировал Ойгену новые граффити, а затем повёл машину через самые красивые особняки и скверы, а затем мимо небоскрёбов в Стаффорде. Потом они добрались до центра, и, бросив машину, долго гуляли по людным по случаю хорошей погоды цветущим Кенсингтонским садам: болтали, ели мороженое и лениво грелись на летнем солнце, как когда-то давно, когда во время каникул никуда не нужно было спешить.

Вернулись домой они так, чтобы в полшестого быть уже в ресторане. Ойген хотел проследить за всем — и, конечно же, он непременно должен был быть на месте к приходу первого гостя.

Покопавшись в шкафу, костюм Ойген выбрал светлый — приличный и подобающий летним вечерам вариант — и к нему, конечно, белую рубашку. Он вовсе не считал, перефразируя одно известное утверждение, что рубашка под костюм может быть любого цвета, если она белая, однако белые рубашки действительно любил и собрал уже маленькую коллекцию. Для полноты образа не хватало лишь цветка в петлице, так что по дороге в ресторан — куда по случаю водительской забастовки Рабастана пришлось брать такси — они притормозили у цветочного киоска на выезде из их квартала.

— Дай, я сам, — сказал Рабастан, задумчиво оглядывая цветы. Потом подошёл и решительно извлёк из вазы небольшую ещё толком не раскрывшуюся нежно-розовую розу, отломил ненужный кусок стебля и сам вставил свою добычу в петлицу Ойгену.

— Я думал о белой, — Ойген поглядел на себя в отражении зеркала и, солнечно улыбнувшись продавщице, положил на прилавок три фунта — столько стоила дюжина тех маленьких роз, что выбрал Рабастан. — Спасибо, красавица, но нам нужна только одна, — сказал он и, помахав рукой заулыбавшейся темнокожей девушке за прилавком, вышел, услышав, как Рабастан ей пояснил:

— День рождения. Не судите строго.

В ресторане они были без двадцати шесть, и Ойген сперва долго обнимался с хозяином, на итальянский манер хлопая друг друга по спине, а потом так же долго и с удовольствием с ним болтал. Он ощущал себя неимоверно счастливым: здесь, у Бассо, ему всегда были рады почти как родному и кормили вкусно и досыта. Если закрыть глаза, он мог бы представить, что он и правда перенёсся в Италию. Тем более что Бассо теперь специально для Ойгена выписывал оттуда некоторые продукты — от пьемонтского орехового ликёра до сыров.

В конце концов, Бассо всё же оставил их, и Ойген, мурлыча себе что-то под нос, смотрел, как настраиваются музыканты в украшенном ветвями и цветами зале и улыбался так счастливо, что Рабастан не удержался и шепнул ему на ухо:

— Ты похож на нашего кота, выбирающего между ветчиной и сыром.

— И куском лепёшки, — добавил Ойген.

— Ты счастлив, — с улыбкой констатировал Рабастан.

— Да-а-а-а, — протянул Ойген. — Каждую секунду! Весь последний год. И собираюсь это повторить раз… м-м-м… пятьдесят!

— Не много? — спросил Рабастан с сомнением.

— Магглы доживают и до ста! — пафосно возразил Ойген и рассмеялся. — Да и неважно — сколько ещё будет лет, все мои. И знаешь, мне эта жизнь нравится! Нет, правда, — он приобнял его за шею. — Асти, я впервые в жизни сделал что-то настоящее! И делаю. И мне порою кажется, что я всегда мечтал об этом. Именно об этом.

Затем пришло время встречать гостей: Ойген жал руки друзьям, целовал дамам, обнимал всех, кто хотел обниматься, принимая многочисленные поздравления и складывая на специально отведённый для этого столик подарки. Коробки и коробочки в разноцветных ярких обёртках громоздились уже опасною башней, и Ойген не мог дождаться, когда все соберутся, и он сможет что-нибудь ответить всем им. Возможно, в следующем году можно было бы вообще арендовать какой-нибудь прогулочный кораблик, и отметить этот день, катаясь по Темзе. Тем более что не просто же так именно начало июня выбрано для празднования королевского дня рождения, и можно быть почти уверенным в том, что погода их не подведёт.

Но это в следующем году — а сегодня Ойген позволил себе ненадолго поверить, что он и правда сейчас на совсем других берегах. Бассо действительно постарался, и всё — от антипасти с прошутто, сыром и колбасами, и до солнечных пьемонтских вин, напоминало Ойгену о той стране, которую он так любил — со всеми её залитыми солнце патио, неровными старинными улочками, крышами, покрытыми потемневшей от времени черепицей и вечным праздником. Страной, которую Ойген всё ещё помнил из своего детства.

И когда все гости были за уже столом, первые бокалы были выпиты, и антипасти с удовольствием съедены, Ойген встал и пару секунд просто стоял, глядя на улыбающиеся лица тех, кто стал почти его семьёй. На Энн и Марка, между которыми в высоком детском стульчике сидела маленькая Элизабет Лин Льюис, сосредоточенно сейчас облизывающая большую блестящую ложку. На Джозефа и рыжую Хэрриетт, которые теперь жили в той квартирке, откуда полгода назад почти сбежали Ойген и Рабастан. На Саймона и Деб, на чьих безымянных пальцах виднелись полоски белого золота. На Толлета, на Лукаса, на Питера, на Уолша с супругой и многих других… Наконец, на Рабастана и на Ролин, которая так ярко улыбалась сейчас виновнику торжества.

— Я рад, что в этот день сейчас вы все здесь, — сказал, наконец, Ойген. — И я тоже, — он улыбнулся, и все засмеялись, — и это только благодаря вам. Без каждого из вас меня бы здесь сейчас не было. Не только метафорически, но даже буквально. За этот год мы все прошли огромный путь, и я… мы с Рабастаном — больше всех. Мы начали жить почти что с нуля… и все вы теперь часть нашей жизни. И я, — он прижал руки к сердцу, — всех вас люблю. И хочу вас видеть в этот день ещё лет пятьдесят. За нас, всех нас и всё, что нам ещё предстоит только сделать! — он поднял бокал и осушил его под общие аплодисменты.

1) Вообще, Марк Цукерберг запустил своё детище 4 февраля 2004, но в этой реальности он вдохновился немного раньше, как и пораньше открыл свободную регистрацию.

Вернуться к тексту