Изгои (джен)

После обеда, за которым Ойген сумел почти наполовину опустошить свою тарелку, он снова устроился на диване в гостиной, завернувшись в пледы. Базиль немедленно улёгся сверху, и Ойген, чувствуя, что его вновь клонит в сон, включил телевизор, чтобы отвлечься. Найти подходящий канал оказалось сложно: новости Ойгена раздражали, на сюжете какого-то боевика он так и не мог сосредоточиться, и даже по его любимому Энимал Плэнет сейчас шла передача про жизнь тараканов — домашних и диких. Наверное, это могло бы быть интересно, но Ойгена передёрнуло. В конце концов, он, как ни странно, остановился на кулинарном шоу. Это был идеальный выбор: на экране всё время что-нибудь происходило, и при этом от Ойгена совершенно не требовалось помнить, кто все эти люди и даже что именно они готовят: вполне довольно было самого процесса.

Ойген то начинал дремать, то просыпался и вновь смотрел, как на экране кто-то что-то жарил, резал или варил — кажется, вяло подумал Ойген, он случайно набрёл на кулинарный канал, потому что люди на экране были уже другие… вроде бы. А, может, и нет…

В какой-то момент он опять начал мёрзнуть, и, каким бы удобным ни казался диван, у Ойгена затекла спина, и он, осторожно, чтобы не согнать Базиля, перевернулся набок лицом к стене. Теперь экрана было не видно, и Ойген просто слушал, время от времени пытаясь повернуть голову. В комнате было уже темно, но свет включать совсем не хотелось.

— Ты чего тут в темноте? — раздался голос Рабастана, и тот подошёл к дивану. Базиль проснулся и, мяукнув, подбежал к нему, а затем направился на кухню, напоминая о том, что его пора бы покормить.

— Вот, — ответил Ойген, переворачиваясь и Рабастан кивнул:

— Понятно, — и отправился на кухню кормить кота — но затем вернулся и всё же спросил: — Может, тебе спать лечь? По-человечески? На кровати?

— Я не хочу, — Ойген поёжился и завозился, плотнее заворачиваясь в пледы.

— Ты же замёрз, — Рабастан подошёл ближе. — И почему не хочешь?

— Не хочу, — повторил Ойген, закрывая глаза. И когда Рабастан снова спросил:

— Почему? — тихо ответил:

— Я не хочу к себе. Там эта… сумка.

Наверное, это звучало смешно, и точно — жалко, но Ойгену мучительна была мысль о том, чтобы оказаться вновь рядом с ней. Там, где его и то, что в ней лежало, будут разделять лишь тонкая дверь шкафа, как если бы она кишела изнутри тараканами — дикими и домашними.

— Хочешь, я её заберу? — почему-то совсем не удивился Рабастан. — Не насовсем, — тут же добавил он, словно уловив что-то.

— Хочу, — Ойген сглотнул, открывая глаза. — Асти, ты можешь? Не насовсем?

— Да, — он поставил на столик стакан и положил какую-то коробочку. Лекарство, судя по формату — точнее Ойген в темноте не мог разобрать. — Я был в аптеке. Купил, в том числе, и твоё снотворное, — пояснил Рабастан — а затем поднялся наверх. Ойген прислушался, надеясь услышать, как тот вошёл к нему в комнату и открыл шкаф, и шаги, когда Рабастан отправится в свою комнату, но скорее придумал это, чем по-настоящему смог разобрать.

И всё же, от мысли, что его комната теперь свободна, Ойгену стало немного легче — достаточно, чтобы он сел и, не включая свет, в голубом мерцании телевизора открыл упаковку таблеток, выдавил из блистера одну штуку и положил на язык, ощущая слабый привкус мяты и чего-то ещё. Запил водою — и подумал, что, наверное, лучше бы это был чай.

Его ведь можно было и заварить, если это не сделал Рабастан.

Но когда он представил себе, сколько нужно для этого сделать: встать, дойти до кухни, налить воду в чайник, поставить его на плиту… зажечь газ, дождаться, пока вода вскипит — нет, не так уж он этот чай и хотел.

Ойген всё-таки поднялся, но вместо кухни поплёлся в ванную, считавшуюся у них гостевой. Вымыться целиком ни сил, ни желания он в себе не нашёл, но зубы всё-таки почистил и умылся. И, глядя на покрывавшую его руки жемчужно-белую пену, уронил их на край раковины и закрыл глаза. Зачем он это делает? Зачем он вообще что-либо делает? Ради чего? Как будто это что-нибудь изменит… Он бездумно присел на унитаз, и в этот момент природа милосердно напомнила ему о том, что у некоторых вещей всё же был смысл, приносивший некое облегчение…

Вышел он уже чуть бодрей и даже поднялся по лестнице… увы, дверь по-прежнему укоризненно тихонечко подпирала стену, и Ойген, поглядев на неё, вздохнул. Потом заглянул к себе, и комната показалась ему отвратительно безжизненной и пустой.

Он развернулся и пошёл к Рабастану. Дверь была приоткрыта, но он всё-таки постучал, чтобы привлечь внимание, а затем прислонился плечом к косяку:

— Как ты на нём спишь? Неудобно же… — Рабастан уже разложил свой диван и даже успел его застелить.

— Зато он не мешает в комнате, — повернул к нему голову Рабастан. — Очень удобный диван, если его разложить. И не собирает лишнюю пыль.

— Да? — с сомнением спросил Ойген, впервые ощутив некоторую неловкость по поводу того, как они с Рабастаном поделили комнаты. Сам Ойген занял главную, «родительскую» спальню, Рабастан же поселился в комнате, которую когда-то занимал сын предыдущих жильцов. Ойген даже не помнил, как они приняли это решение, и сейчас подумал вдруг, что, может, слишком надавил тогда на Рабастана. И вышло несправедливо, но Рабастан вроде бы не выглядел недовольным, и даже оставшийся постер Пинк Флойд его, похоже, не смущал.

— У тебя в комнате кроме кровати почти ничего не помещается, — Рабастан просто пожал плечами. — Мне кажется, это ужасно неудобно.

— Асти, — помявшись, спросил Ойген, наблюдая, как тот собирает на столе цветные карандаши. — А ты не скучаешь по тем временам, когда мы жили там? В том доме?

— Нет, — ответил Рабастан. — Здесь мне жить нравится. А что? — он обернулся.

— Ну, — Ойген провёл ладонью по лицу. — Я… В общем, ты не мог бы… ты... переночуешь у меня сегодня? — выдохнул он. — Со мной.

— Мог бы, — после совсем маленькой паузы согласился Рабастан. — Переночую.

И Ойген сумел практически улыбнуться:

— Спасибо.

— Я приду, — Рабастан забрал свою пижаму. — Но загляну в душ сперва.

Пока его не было, Ойген сам забрал его подушку и одеяло, и принёс к себе, положил слева, затем, подумав, отправил их на правую половину кровати, которая была ближе к отсутствующей двери. И лёг, завернувшись в своё одеяло.

Рабастана всё не было. Ойген полежал немного, встал, надел на совершенно ледяные сейчас ноги носки, и снова лёг. Ему было холодно и неуютно, и постель почему-то казалась отсыревшей — он даже проверил, поводив по ней рукой, но нет, всё как обычно. Сухо.

Когда вода перестала течь в ванной, а затем в комнату вошёл Рабастан и лёг, стало уютнее и словно теплее. Вслед за ним пришёл Базиль — и, запрыгнув на кровать, остановился там в недоумении, глядя на обоих своих хозяев. Постояв немного, он улёгся было на Ойгена, потом переместился в ноги к Рабастану, затем снова встал и, покрутившись, лёг между ними. И когда Ойген уже выключил лампу, с которой он обычно читал, и они с Рабастаном начали засыпать, Базиль снова встал и всё-таки устроился прямо на Ойгене, очень долго перед этим топча его передними лапами.

Странно, но уснул Ойген довольно быстро, и сам не знал, что ему в этом помогло: то ли подействовало снотворное с лёгким мятным вкусом, то ли компания.

Он проспал всю ночь, не просыпаясь, и проснулся в одиночестве. Судя по серости за окном, утро давно миновало, и Ойгену предстояло прожить ещё один пасмурный ноябрьский день. Рабастан, конечно, давно уже встал и даже вернулся с прогулки. Базиля тоже не было, и Ойген, полежав немного, заставил вылезти себя из постели и поплёлся в ванную, а затем и вниз. И с некоторым удивлением понял, что утро ещё совсем даже не кончилось: на часах была половина десятого, и Рабастан как раз собирался завтракать. На столе стояла тарелка овсянки.

— Овсянка заряжает энергией — и ненавистью на весь день, — скривился он при одном только взгляде.

— Хочешь? — бодро спросил в ответ Рабастан, и Ойген был готов поклясться, что тот почти издевается, но он не стал сдаваться:

— Зарядиться ненавистью? Уволь.

Ни весело, ни смешно ему не было — скорее, он проявил остроумие по привычке: раз уж шутка сама вышла собой, почему не дать ей прозвучать вслух? Глаза Рабастана смеялись, и Ойгену стало немного неловко: кажется, он создал у него неверное впечатление нормальности… пусть.

— Приготовить тебе что-нибудь другое? — предложил Рабастан. — Яичницу?

— Ешь, — Ойген посмотрел на овсянку — и ощутил во рту вкус той, другой овсянки, с рыбой, которой их кормили в Азкабане. — Холодная она ещё… ещё лучше заряжает. Я потом.

— Это недолго, — отмахнулся Рабастан, и Ойген попросил:

— Я буду просто сыр. И чай. Я, правда, совсем не голодный.

После завтрака — на который ушло всего-то полчаса — Рабастан поднялся к себе поработать над раскадровкой будущей серии, а Ойген… Ойген понял вдруг, что ему совсем нечем заняться. Работать он не мог и не хотел — одна мысль о том, чтобы открыть ноутбук и хотя бы прочитать почту наполняла его такой тоской, что у него холодели руки. Какая может теперь быть работа? Он всё испортил, он всё сам сломал — причём заранее, задолго до начала… Как он теперь туда вернётся? И зачем?

Ойген просто тупо сел перед телевизором — что ещё ему оставалось делать? — но ничего интересного там не нашёл: какой-то фильм, который он случайно включил, оказался унылым, скучным и плоскими; новости казались откровенно бессмысленными; а брачный сезон бегемотов вызывал отвращение к самому себе и был откровенно неинтересным. Почему их просто не могут оставить в покое? Путешествия по пустыне заставили Ойгена просто вздохнуть и заставить погаснуть экран.

Побродив по дому, Ойген выглянул в их задний дворик. Дождя не было, но на улице стояла сырость, так что он вернулся за курткой и ботинками и всё же вышел. Сад был гол и пуст, и чёрные ветви кустов уныло торчали из покрытой жухлой серо-жёлтой травой земли. Ойген обошёл весь двор, вспугнув каких-то мелких птиц, вспорхнувших с одного из кустов, немного постоял у дырки к зелёной изгороди, убедившись, что и у соседей двор выглядит таким же невесёлым и пустым, сделал ещё круг — и вернулся в дом.

Ему не хотелось двигаться, но и сидеть на одном месте тоже ему претило, и он не знал, чем бы себя занять, покуда его взгляд не упал на лежащий на одной из книжных стеллажей фурминатор.

Базиль лежал на своём излюбленном подлокотнике и лениво следил взглядом за Ойгеном, и когда тот подошёл к нему с фурминатором в руках, громко заурчал. Он любил, когда его вычёсывают — правда, этим обычно занимался Рабастан, но Ойген полагал, что справится. И, в общем-то, оказался прав — вот только он никак не ожидал, что вычесанный чёрный пух окажется везде, начиная от рукавов его свитера и заканчивая его собственным ртом и носом. Впрочем, Ойген не то чтобы не обращал внимания на подобные мелочи, просто смахивая их машинально, и всё продолжая вычёсывать Базиля, кажется, в какой-то момент впав в подобие транса на пару с ним.

Выдернул его из этого состояния стрекот пронёсшегося за окном мотоцикла. Ойген заморгал — шерсть почему-то сразу начала щекотать ему глаза и ноздри, и он начал собирать её с себя, сперва с лица, затем и с рук… а потом со всего вокруг, потому что и он сам, и диван, и кот выглядели так, словно бы тут только что случилась большая драка, оставившая после себя целое облако чёрного пуха.

Собирал Ойген его довольно долго. Базиль, вернувшийся на свой подлокотник, всё это время следил за ним с каким-то почти научным интересом, сперва вылизываясь с лап и до самого кончика своего хвоста, а потом устроился, обвив лапы хвостом. Ойген же, собрав наконец, весь вычесанный из кота пух, долго сидел и смотрел на большой, с его кулак, пушистый комок. Базиль заинтересовался им и, спустившись на диван, принялся его обнюхивать, и Ойген, провёл рукой по его гибкой спине:

— Да. Это ты. Смотри, из него можно сделать ещё одного тебя. Только поменьше.

Базиль вопросительно мурлыкнул, наклонив голову, и Ойген принялся ему демонстрировать справедливость своих же слов. И сам не понял, как сумел свалять фигурку, и впрямь весьма напоминающую прототип.

— У вас тут что-то случилось? Пушистый Армагеддон? — услышал он голос Рабастана и показал ему своё творение:

— Вот.

— Что это? — брови Рабастана взлетели, и он, подойдя поближе, изумлённо посмотрел сначала на него, а потом на Ойгена. — На зверя апокалипсиса вроде бы не похож?

— Наверное, кот, — не слишком уверенно проговорил Ойген. — Я его вычесал. Базиля. И вот…

— Ну вот, — Рабастан взял валянного кота. — Если ты захочешь, ты сможешь заняться валянием профессионально. Я думаю, у тебя получится.

— Хороший вариант, — Ойген посмотрел на него снизу вверх, даже не улыбнувшись. Базиль вдруг встал и, потянувшись, спрыгнул на пол и требовательно побежал на кухню. — Ты знаешь, — сказал Ойген, — я тут думал. И пришёл к выводу, что наш кот относится ко мне как к богу. Да, пожалуй что, и тебе тоже.

— Почему? — Рабастан присел было на другой подлокотник, но Базиль наступил на край своей миски и отпустил его, и та громко бумкнула об пол. — Идём, — позвал Рабастан Ойгена, вставая, и тот, вздохнув, послушно поднялся. Ему ужасно не хотелось двигаться, но невозможно же сидеть всё время? Или? — Так, возвращаясь к богословским вопросам, почему же ты так решил? — спросил Рабастан, когда они, насыпав коту корма, расположились на кухне.

— Что решил? — переспросил Ойген, глядя, как кот ест.

— Что кот относится к нам как к богам, — терпеливо повторил Рабастан, открывая холодильник.

— Исходя из моих многочисленных наблюдений, — Ойген уныло упёрся локтями в стол. — Он игнорирует наше с тобой существование до тех пор, пока ему от нас что-нибудь не понадобится.

— Я думаю, что он не исключение, — Рабастан достал лоток с куриными бёдрами и спросил: — Будешь курицу?

— Буду, — Ойген голода не ощущал, и ему было всё равно, что именно есть. Но раз Рабастан так хочет… — Почему же не исключение?

— Мне кажется, что большинство котов относятся к своим хозяевам как к богам, — ответил Рабастан, ставя на огонь сковородку.

— Послушай… — встрепенулся вдруг Ойген, глядя, как синеватое пламя лижет ей дно, — а когда мы были в церкви в последний раз?

— Давно, — Рабастан едва заметно пожал плечами. — Ты хочешь сходить?

— Наверное, — Ойген не то чтобы хотел, нет, но сейчас он подумал, что это было бы, наверное, правильно.

— Давай сходим, — кивнул Рабастан. — Сегодня поздно уже … и, кстати, — он бросил на Ойгена осторожный взгляд, — ты не звонил доктору Куперу? Хочешь, я сам позвоню? — он постарался сказать это мягко, но тревогу Ойген всё-таки уловил.

— Да, — он поглядел просящее на Рабастана в ответ. — Позвони, пожалуйста.

— Ты правда попробуешь с ним поработать? — в глазах Рабастана была такая надежда, что Ойген вздохнул и просто сказал:

— Да, Асти. Да.

— Я позвоню, — пообещал Рабастан, заметно повеселев.

Пока он жарил курицу, Ойген смотрел в окно, за которым две школьницы лет двенадцати жарко о чём-то спорили. Он не слышал их слов, да и не особо стремился — ему просто хотелось на них смотреть. Они заворожили его своей реальностью, и Ойген разглядывал их куртки, зелёную и синюю, и клетчатые юбки по колено, и, конечно, лица. Они были чем-то схожи, и Ойген вяло гадал, может, они сёстры? Возможно, двоюродные…

Отвлёкся он только на уже накрытый обед, после которого Рабастан пошёл звонить доктору Куперу, а Ойген снова перебрался в гостиную на диван. Базиль отправился вслед за ним — и первым увидел всё ещё лежащий на столике фурминатор. И, призывно мурлыкнув, упал рядом с Ойгеном, обхватив его передними лапами.

— Ты ещё хочешь? — спросил тот. — Ну давай…

На сей раз пуха получилось меньше — но его всё же хватило на ещё одного валяного кота, совсем маленького, но, на взгляд Ойгена, удавшегося куда лучше. Между тем, за окном начало темнеть, и заканчивал своё творение Ойген уже почти в темноте — ему даже пришлось включить телевизор, чтобы завершить работу. На экране вместо бегемотов, тараканов или ещё каких-нибудь разочаровавших его в последнее время божьих тварей прыгали яркие разноцветные лягушки, и Ойген засмотрелся на них и не услышал, Рабастан вернулся в гостиную.

— Я договорился с доктором Купером на завтра, — сказал он. — На утро, на восемь часов — он примет тебя до начала основного приёма. Ты не против?

— Да, — ответил Ойген, немного досадуя — ну он же уже согласился? К чему снова переспрашивать?

Рабастан сел рядом с ним, и они, молча, втроём с Базилем смотрели, как на экране скачут яркие, красивые и такие ядовитые земноводные, которых так и хотелось взять в руки…