Изгои (джен)

Вернувшись домой, Ойген застал Мэри сидящей на кухне. Было уже около часа ночи, и обычно она в это время всё-таки спала — и он, внутренне сжимаясь, ласково и весело произнес:

— Как приятно тебя видеть. Ты тоже соскучилась и решила меня дождаться?

— Я только проснулась, — ответила она. — Устала и легла сразу после работы — а сейчас проснулась и проголодалась.

— Мне везёт сегодня, — улыбнулся он, наливая воду в чайник. — Ты не против спагетти с курицей в томатном соусе? — спросил он, доставая из холодильника уже отваренную курицу и соус.

Что можно и чего нельзя есть при цистите, Ойген нашёл в тот же день, когда узнал о том, что Мэри больна. И, не имея других способов ей помочь, в том числе предложив ей помочь с оплатой медицинских расходов — просто не придумав, как бы это можно было устроить, не признавшись в том, что услышал то, что не предназначалось для его ушей — последнюю неделю готовил исключительно то, что не запрещали противоречивые рекомендации виртуальных специалистов. Тем более, что больших ограничений диета не подразумевала — и, хотя ему уже не хватало жареного мяса, или хотя бы курицы, и остроты в блюдах не хватало тоже, в целом, выходило вкусно. И, в конце концов, в свою тарелку он нередко просто добавлял немного перца… или много.

Большего он сделать для неё не мог — разве что перестал обращать внимание на дурное настроение Мэри и старался отвлекать её и развлекать. Даже снова начал с ней смотреть её любимый сериал — а вечером, ложась в постель с ней, целовал и говорил чуть виновато:

— Прости, я до смерти устал. Сайт доделаю — станет полегче, а пока давай просто поспим? — и Мэри соглашалась почти с радостью, иногда с трудом скрывая облегчение.

Что он ещё мог придумать? Разве что «забыть» напомнить ей на этой неделе скинуться на продукты — а Мэри, к счастью, и не вспоминала. Не бог весть какая сумма, но он знал, как это — считать буквально каждый пенни. Впрочем, Ойген с радостью бы и вовсе все бытовые расходы взял на себя, но позволить себе этого не мог. Вернее, мог бы — но тогда ему пришлось бы выбирать между этим своим желанием и возможностью в обозримом будущем накопить на съёмное жильё и на приличный компьютер.

— Хочется сходить куда-нибудь, — сказала Мэри. — Например, в кино… но ты всё время занят, — она вздохнула.

— Как насчёт пятого ноября? — предложил он. — У тебя день свободен, да и я, пожалуй, мог бы взять выходной: всё равно в понедельник народу бывает немного. Хочешь — отпразднуем, а вечером пойдём смотреть как жгут чучело Гая Фокса.

— Может быть позовём гостей, и пойдём смотреть фейерверки вместе? — она просияла. — Картофель запекать нам, правда, негде, но можно сделать пюре и…

— Его можно запечь в фольге в духовке, — улыбнулся Ойген. — И пожарить ножки там же на решётке.

— И сосиски! — она едва не хлопала в ладоши.

— И их тоже, — согласился он. — Но я всё-таки предпочитаю курицу — впрочем, каждый выберет себе, что хочет… а что за гости?

— Я девчонок приглашу, — оживлённо проговорила Мэри. — У Николь есть парень — пусть придут вдвоём! И познакомимся, — добавила она, и Ойген улыбнулся. Ну конечно. Вряд ли он увидел бы Николь одну. — А ты тоже хочешь кого-нибудь позвать? — спросила Мэри, и Ойген еле удержался от шутливого предложения пригласить к ним Энн с детьми.

— Да я, честно говоря, не знаю, — пожал он плечами. — Не могу сказать, что так уж с кем-то подружился… и потом, мы такую ораву просто не прокормим, — рассмеялся он. — Мне кажется, будет чудесно позвать твоих подруг и их парней.

— Ну и брата твоего, — щедро предложила Мэри.

— Непременно, — кивнул Ойген. — Правда, я боюсь, он нас покинет быстро: Асти ложится очень рано — но почему бы нет?

— Ещё яблок бы неплохо запечь, — оживлённо вернулась Мэри к обсуждению меню. — С ирисками. Ты умеешь?

— Я найду рецепт, — пообещал Ойген. Чайник закипел, и он, поставив вариться спагетти, начал тереть сыр.

— Найди, — Мэри встала и, подойдя к нему, обняла сзади и поцеловала в затылок. — И мы что-нибудь чудесное придумаем на Рождество, да? — прошептала она.

— До него ещё два месяца, — заметил Ойген, постаравшись сказать это как можно мягче. Пусть было это было слишком оптимистично, даже скорее несбыточно, но какой-то частью своей души Ойген надеялся, что они успеют съехать до Рождества, и встретить его с Асти уже в новом доме и этим начав новую главу для себя. Но реальность диктовала свои условия, и возможности накопить нужную сумму пока просто не было. Да и уезжать прямо перед праздником — не самый красивый поступок, значит… придётся отмечать его здесь, и надеяться успеть до пасхальных каникул. Тоже выйдет вполне символично… они ведь католики? По умолчанию? Интересно, а во что верит Мэри? — А какой ты принадлежишь конфессии? — спросил он, отложив сыр и повернувшись к Мэри. — Раз уж мы заговорили о Рождестве.

— Какая разница? — она искренне изумилась. — Мне всё это неблизко.

— Я думаю сходить на службу, — сказал Ойген.

— Ты? — Мэри так удивилась, что он улыбнулся.

— Я, — кивнул он. — Я, возможно, не очень хороший католик, но Рождество есть Рождество. Так что мы с Рабастаном идём на всенощную.

— Ну не-ет! — протянула она расстроенно. — А я?

— Я тебя поэтому и спрашиваю, — кивнул он. — Не хотел бы задеть твоих религиозных чувств.

— Я пойду с тобой, — буркнула она и отвернулась. Кажется, ему пришёл в голову неплохой вариант, раз уж они не съедут, и придётся провести Рождество с Мэри.

Ойгену отчаянно не хотелось проводить сочельник вот так: с её подружками и телевизором. Но раз они будут здесь, оставить Мэри он вряд ли сможет — но хотя бы саму праздничную ночь он мог бы спасти, хоть отчасти. В его детстве они в Пьемонте ходили на рождественскую службу с маминой роднёй в небольшую церковь, стоящую среди холмов, и это было очень красиво. Почему бы не пойти сейчас? Тем более что они с Рабастаном, возможно, обязаны вознести благодарность за то, что сейчас имеют. Он ещё не забыл, как прошлой зимой шептал отчаянные мольбы в церкви, и кто знает, может быть, ему и ответили. В конце концов, это стоило того, чтобы отсидеть проповедь и послушать, как летит под своды собора рождественский гимн.

Однако долго Мэри обижаться сейчас не собиралась, и, когда Ойген поставил на стол полные тарелки, спросила:

— А куда мы пятого пойдём?

— Ну, это же ваш праздник, — улыбнулся он, берясь за нож и вилку. — Ваш Вестминстер едва не взорвали. А короля спасли.

И подумал, какие, всё-таки странные вещи люди празднуют порой.

— Идём посмотрим на гуляния! — решила Мэри. — А потом в кино. И в ресторан… или в кафе, — добавила она, чуть-чуть подумав. — Можно даже в центр съездить, если хочешь!

— Давай, — ему в самом деле было интересно. Сколько можно сидеть дома?

Они ужинали, обсуждая предстоящую прогулку, и вместе легли спать — а утром, накормив Мэри завтраком, Ойген сперва отпросился-таки у Уолша на пятое ноября, а затем сел за компьютер, чтобы закончить начатую вчера страницу о пропавшей женщине. А потом начал размещать ссылки и объявления на нужных сайтах — и провозился до самого выхода из дома, даже про обед забыв. Слишком хорошо он представлял, как это жутко и тоскливо — не знать, что происходит сейчас с близким человеком и где он. Но если сам он мог строить хоть какие-то догадки о судьбе Маркуса, надеясь, что он тоже предпочёл такую, как у них, свободу, и сумел устроиться как минимум не хуже, то миссис Мэшем оставалось только ждать. И надеяться, что однажды всё-таки увидит живой свою подругу.

Рабастана не было — вероятно, он с утра ушёл в музей — и Ойген, увлёкшись, едва не опоздал на работу… где и продолжил работать с сайтами о пропавших. И только к вечеру, когда, когда потрясённый количеством бесследно исчезающих людей каждый год, закрыл последнее окно, он, наконец сбавил темп — и вспомнил, что ведь обещал прийти на воскресную службу. Вот, пожалуй, откуда всплыла в голове идея отправиться в церковь на Рождество — подсознательно он наверняка об этом помнил. Наверное, неплохо было бы посмотреть пока сайты других церквей — не на магазин же игрушек ему ориентироваться в таком деле, хотя последнюю версию новостей он наверняка просто перенесёт, ему самому нравилось, каким удобным получился модуль.

Оба этих дела до того захватили его внимание, что следующие дни Ойген почти ничем больше и не занимался, так что Хэллоуин в этом году показался Ойгену, наверное, самым скучным на его памяти. Не худшим, нет: довольно было вспомнить, как они с Рабастаном провели его в прошлом году, чтобы сравнить, или, к примеру, все те, что они провели в Азкабане. Этот же выдался просто скучнейшим: Ойген весь вечер провёл на работе, и ему было не до тыкв и конфет. Возможно, он просто подсознательно вовсе не хотел отмечать теперь ту ночь, что была одним из символов самого волшебства — а возможно, настроение у него было такое из-за той пропавшей женщины. Тем более, что не думать о том, что когда-то подобная судьба постигла в этот день даже Лорда, он просто не мог. Наверное, он слишком хорошо помнил, как тот взял и пропал. Без предупреждения, без всяких зловещих предзнаменований накануне этого рокового дня. Ойген посмотрел на монитор, сменил цвет фона на чёрный и представил, как выглядела бы страничка с объявлением о том, что его разыскивают и ждут. Впрочем, когда он вспомнил, к скольким исчезновениям причастен сам, ему стало отвратительно и тоскливо, и он просто постарался сосредоточиться на строчках кода.

Такая напряжённая работа принесла свои плоды, и к утру воскресенья Ойген был вполне готов к беседе с отцом Ансельмом. Надо было, вероятно, заранее договориться с Дойлом и, возможно, встретиться с ним перед службой — ну да церковь вряд ли так уж велика. Не потеряются. Ойген слушал новости за завтраком, и буквально поперхнулся, услышав об очередной совершённой Подлинной ИРА попытке теракта — теперь уже Бирмингеме. На сей раз никто из людей не пострадал, взорвалась лишь машина, но для них с Рабастаном это всё равно значило, что скоро им вновь предстоит заново знакомиться с детективом Блэком. И Ойген задавался вопросом, догадаются ли министерские обливиаторы заодно подправить память и Мэри. Если нет, то сцена может выйти очень и очень странной. Впрочем, это была уже не его забота, твердил он себе — и сам не знал, испортила эта новость ему утро или нет. С одной стороны, напоминание было не слишком неприятным, а с другой… Да, конечно, отношения министерских специалистов с мистером Блэком проходили мимо него, но всё же… всё же это была практически весточка с другой стороны Статута, из незримого занавеса, за который ему нельзя заглянуть.

В церковь Ойген вошёл одним из последних и тихонько сел на задней скамье — и всё равно его заметили, и всю службу он ощущал на себе внимательные и любопытные взгляды, хотя и сидел, упрямо глядя или в пол, или на отца Ансельма. Сегодня тот говорил о жестокости, равнодушии и насилии, на которые нельзя закрывать глаза. Он говорил проникновенно и хорошо, так, что какие-то важные струны отзывались на его слова и внутри самого Ойгена. Проповедь не оставила его равнодушным, может быть, ещё и потому, что атмосфера церкви вновь напомнила ему детство, а сам отец Ансельм чем-то напоминал итальянских патеров: то ли неожиданной у лондонца живостью, то ли ранней сединой, то ли почти римским профилем. Разумеется, к причастию Ойген не пошёл — всё же это несколько попахивало святотатством — и, дождавшись окончания мессы и заранее высмотрев среди сидящих Дойла, тихо подошёл к нему и, поздоровавшись сперва с его женой, сказал:

— Прекрасная служба.

— Вы всё-таки пришли! — обрадовался Дойл и, решительно взяв его под локоть, повёл за собой к отцу Ансельму. Дождавшись, когда тот закончит с очередной прихожанкой, он на удивление ловко вклинился между ним и следующей страждущей и представил ему Ойгена. Секунду или две они внимательно смотрели друг на друга, а затем отец Ансельм подал ему руку — и отнюдь не для поцелуя. И, извинившись, попросил немного подождать — и Дойл немедленно оттащил Ойгена куда-то в сторону, где тот буквально столкнулся с Уолшем и его неожиданно многочисленным семейством. Миссис Уолш — Маргарет — оказалась дородной дамой с копной густых тёмно-каштановых волос и сильным низким голосом. Детей у них было четверо, трое сыновей и дочка, все — мал мала меньше, на удивление похожие на мать и очень-очень серьёзные… на вид. Но Ойген хорошо видел за этой серьёзностью взгляды, которыми обменивались дети и тоскливо бросали в сторону сверстников, и догадывался, что родителям благонамеренное поведение малышей стоило немалых усилий и нервов.

Пока дети негромко перешёптывались между собой в надежде покинув взрослых и вернуться к своим куда более важным делам, взрослые разговорились о погоде, падении цен на и потрясшем Бирмингем прошествии.

— Приходите зажечь свечу в первое воскресенье Адвента, — под конец беседы позвал Ойгена Уолш, и тот с благодарностью кивнул:

— Непременно!