Изгои (джен)

Воскресенье выдалось холодным и ветреным — словно бы погода старалась соответствовать календарю и наступившей накануне зиме. Для того, чтобы лучше проникнуться духом грядущего Рождества, первому дню Адвента не хватало, пожалуй, лишь снега, но дело, кажется, к нему и шло — уж очень холодным был ветер сегодня.

Рождественский венок Ойген принёс домой накануне и устроил его на подоконнике в гостиной. А сегодня утром символически зажёг первую свечу — и на вопросительный взгляд наблюдавшего за этим Рабастана пояснил:

— Раз уж мы католики. Сегодня первое воскресенье Адвента.

— Ты её на целый день гореть оставишь? — спросил Рабастан с сомнением.

— Нет, конечно, — Ойген даже удивился. — Погорит сейчас немного — и я погашу перед уходом. Потом вечером снова зажгу, если вернусь не поздно. Или ты зажги, — предложил он, хитро улыбнувшись кивнувшему в ответ Рабастану. — Ну, мы же с тобой оба католики.

На сей раз Ойгена с Нарциссой-Хизер оправились в Национальную галерею, и сегодня их визит был посвящён Диккенсу — о котором Ойген уже был наслышан, но сам не читал и теперь чувствовал себя ужасно неловко. Признаться в том, что он не был знаком с творчеством такого маститого классика маггловсковй английской литературы, Ойген, разумеется, не мог: в конце концов, Диккенса даже Северус когда-то проходил в нелюбимой им маггловской школе. Чтобы поддерживать разговор, Ойгену пришлось вспоминать все свои навыки говорить о том, о чём он имел весьма скудное представление, и благодарить небеса за то, что не так давно они с Рабастаном застали весьма неплохую экранизацию, и Ойген смог поздравить себя с наконец-то с тем, что он выяснил, кто такой Дух прошлого Рождества, которым когда-то давно Северус его напугал. Что ж, когда-то в юности Ойген мастерски умел поддержать любую тему, включая беседу о дальней родне, которую он даже не видел, и теперь ему весьма пригодилось это умение, и он выжал из «Рождественской песни» всё, что мог.

Впрочем, его спутницу это нисколько не удивило, и она смогла открыть для него мир незнакомой ему английской классики, так, как наверное, делала это для собственных учеников. Это был весьма интересный опыт — сперва вглядываться в полотна, иллюстрирующие сюжет, и лишь затем погружаться в саму историю и узнавать, что или кто послужил прототипом персонажей или сюжета, и отдельно интересно был бы потом прочесть сами книги. Свою идею восполнить культурный багаж и прочитать хотя бы главные и известные каждому книги Ойген постепенно воплощал в жизнь, но пока добрался до середины приключений главного английского детектива. Он, конечно, понимал, что свернул несколько не туда, но сама затея эта ему очень нравилась, и он намеревался вернуться к обязательной школьной программе. Ничего, ещё немного — и однажды он доберётся и до Диккенса.

— Вы не любите сентиментальный диккенсовский реализм, — сказала в какой-то момент Н… Хизер, когда они стояли возле картины, на которой был изображён старый Лондон. Она была сегодня бледна, и Ойген, заметив это, даже спросил, не случилось ли у неё чего и хорошо ли она себя чувствует, когда они ещё до открытия галереи сидели утром в кафе и пили чай. Но Хизер заверила его, что просто устала, и минувшая неделя выдалась напряжённей обычного; просто не выспалась, блекло улыбнулась она, а затем призналась, что порой ей после аварии снятся странные тревожные сны, но они уходят, если дать себе отдых.

— Честно признаться, я из него почти ничего и не помню, — слегка виновато улыбнулся Ойген. — В школе мне, пожалуй, было не до этого. Но вы так рассказываете, что я испытываю стыдное сожаление — и непременно заглажу вину пред классиком.

— Вы ему ничем не обязаны. Читать нужно для удовольствия и души, — она тоже улыбнулась, но он пылко возразил:

— Но я правда хочу! Я так многое упустил — теперь, похоже, настало время это восполнить.

— А что же вас увлекало в школе? — спросила она.

— Спорт, — он, в общем, не солгал. Он действительно любил квиддич и был в команде одним из лучших охотников, но сейчас просто не позволял себе даже вспоминать про полёты — потому что это была одна из тех вещей, по которым он отчаянно скучал, и которых не было и быть здесь не могло. — Я был скорее активным, чем умным, — он рассмеялся негромко.

— А потом? — спросила она с любопытством, и Ойген только сейчас понял, что придётся или рассказать ей то, что в этом мире было правдой, или же соврать — но что? У него не было легенды — он вообще не подготовился к тому, что в их разговоре вдруг всплывёт тема его прошлого.

— А теперь я занимаюсь программированием, — ответил он. — И читаю совсем другие книги. Знаете, пока я вас не встретил, я даже толком и не вспоминал о том, что книги — вещь не исключительно утилитарная.

— Мне показалось, что вы неплохо ориентируетесь в античности, а ещё знаете и любите Марло и Шекспира, — заметила она. Они неспешно шли по залам, иногда ненадолго останавливаясь возле какой-нибудь картины, а после продолжая путь.

— Я люблю театр, — ответил он — и спросил вдруг, осенённый внезапной идеей: — Полагаю и вы?

— Театр? — переспросила она, удивлённо глянув на него. — В самом деле?

— По мне и не скажешь, да? — весело спросил он, и она кивнула, тоже улыбнувшись:

— Отнюдь. Вы вообще чем-то похожи на уайлдовских персонажей, словно отчасти сошли с книжных страниц. Что же — в этом мы чем-то похожи… надо же.

— Признаться честно, — о, теперь он знал, что сделает, хотя покуда и не представлял, во сколько ему это обойдётся, — больше всего я люблю оперу.

— Оперу? — она даже остановилась от неожиданности и так изумлённо посмотрела на него, что он снова рассмеялся — тихо, почти шёпотом.

— О да. В моём детстве, да и, пожалуй, в юности мы всей семьёй, хотя, наверное, чаще мамой выбирались туда, и это одни из самых ярких моих воспоминаний.

— Вы полны сюрпризов, — сказала она, глядя на него со смесью удивления, уважения и почему-то иронии — но доброй, мягкой и невероятно идущей ей.

— Хизер, простите меня за бестактность, — он слегка наклонил голову, тепло улыбаясь ей, — но бы вы мне ответили, если я пригасил бы вас в оперу? В следующее воскресенье? Если у них сейчас что-то идёт.

— Меня? — переспросила она, слегка смутившись — а потом вдруг улыбнулась и кивнула. — Я отвечу вам «да». Хотя, признаюсь, это весьма неожиданно.

— Я люблю музыку, — признался ей Ойген. — И зрелищность тоже люблю, — он улыбнулся озорно, и она ответила ему такой же улыбкой — и Бастет, в этот миг он мог поклясться, что перед ним Нарцисса! И наплевать, что там откопал за свои два фунта братишка Энн. Никто другой не мог улыбаться так! — Наверное, у меня слишком бедное воображение, — он шутливо вздохнул. — В книгах, читая, всё надо представлять — а тут тебе в превосходнейших декорациях уже показывают готовое.

Нарцисса — потому что это всё-таки была Нарцисса, и он просто не смог сейчас назвать её чужим именем! — тихо засмеялась и легко, как будто вскользь коснулась его руки.

— Я очень давно… — по её лицу пробежала странная тень, — не была в опере, — призналась она слегка неуверенно. — И опять же, это немного не то — бывать в таких местах в одиночестве.

— Надеюсь, я уже смог зарекомендовать себя достойной компанией? — улыбнулся ей Ойген. — Я сам соскучился невероятно по таким вещам: мой брат пока болеет и вряд ли выдержит несколько актов трагичной любви и лирической смерти — к тому же, он тоже не слишком любил в школе классику, и поход с ним — это совсем не то, что можно было бы вынести из похода в оперу с таким прекрасным наставником, — вновь улыбнулся он.

— С прекрасным? Безусловно, — улыбнулась она в ответ.

Они, наконец, подошли к лестнице, и Ойген заметил:

— Мне кажется, мы заслужили ланч. Если вы не очень торопитесь.

— Не очень, — ответила она, не задумавшись.

— Здесь есть приятный и недорогой ресторанчик, — предложил он.

Ойген наткнулся на его ещё в прошлый раз, когда они приезжали сюда с Рабастаном — а вчера он просто приехал сюда и, стараясь отогнать лезущие в голову мысли, просто бродил по соседним улицам, изучая через окна интерьеры кафе и знакомясь с меню в понравившихся. Это помогло ему успокоиться и заодно найти место, где, в отличие от дешёвых кафе, Нарцисса смотрелась уместно.

За ланчем они болтали сперва об опере, и, оказавшись в своей стихии, Ойген даже вспомнил кабаллету Абигайль из Набукко, когда она упомянула о ней. Затем они говорили просто о музыке, а потом и о спорте — и Ойген очень радовался, что успел заинтересоваться футболом и даже не путался в главных английских клубах, иначе что бы он сейчас делал? Он, конечно же, нашёл бы, что соврать, но ему отчаянно не хотелось лгать Нарциссе. Или Хизер… впрочем, сейчас Ойген об этом вообще не думал. Ему так давно не было ни с кем настолько легко и хорошо, что он просто не хотел тщательно выверять каждое своё слово. Нарцисса или Хизер, эта женщина так резонировала с его внутренним миром, была настолько его человеком, что Ойгену хотелось просто оставаться собой. И когда, расплатившись, они собирались уже уходить, и он подал Хизер пальто, она вдруг обернулась, и их лица оказались совсем рядом. Секунду или две они стояли и смотрели друг на друга, и Ойген почти ощутил на губах вкус поцелуя — но не шевельнулся, так и не позволив ни себе, ни ей преодолеть оставшиеся между ними дюймы.

А потом, чтобы если не справиться совсем, то, по крайней мере, сгладить возникшую неловкость, аккуратно поправил воротник её пальто и, улыбнувшись мягко, сделал шаг назад, снял с вешалки свою куртку и спросил, как ни в чём не бывало:

— Вы позволите вас проводить до дома? Я всё надеюсь увидеть в окно ваших питомцев.

— У вас есть шанс, — кивнув, ответила она. — Мистер Лайт любит высматривать меня в окно.

— Один? — они вышли на улицу, и Ойгену после тёплого ресторана и вкусной еды показалось, что там стало ещё холоднее.

— Иногда мистер Руквуд к нему присоединяется, — ответила она с улыбкой, и Ойген опять едва не вздрогнул, услышав это. Руквуд. Да какие ему ещё нужны доказательства? Руквуд, кот-отшельник!

Но ведь была, была та Хизер Ходжесс, что работала в… как эта школа называется? Ойген позабыл — но помнил, что она имела скверную репутацию. Он окончательно запутался — и, проводив Нарциссу-Хизер и сидя в полупустом поначалу вагоне подземки, Ойген думал, что просто обязан разгадать эту загадку. Он, конечно, знал, что чудеса были привычной частью окружавшей реальности, но представить, что в Англии существует две таких женщины, не мог даже он. Нет, тут было что-то другое — но что? Он буквально голову сломал — и вдруг похолодел от простой, логичной и очень пугающей мысли.

Размышляя о причинах того, почему Нарцисса, лишившись своей прежней жизни, была предоставлена самой себе, он почему-то даже не пытался задуматься, а насколько на самом деле она свободна?

Ведь если он не видит рядом с нею никого, кто мог бы её контролировать — это не значит, что такого человека нет. Кому, как не ему, знать, что такое Империо и как оно работает.

И если это именно так, Нарцисса, вполне возможно, живёт не сама по себе, считая себя обыкновенной магглой, а находится под чьим-то незримым присмотром, словно жук в банке у Северуса на столе.

И… мог ли этот кто-то узнать в нём Ойгена Мальсибера? Или же знать об этом заранее и предопределить эту их встречу? И если мог — то… что? Чем это могло для него обернуться? Для него… и Рабастана.

Он не знал. И не узнает, пока — и если — этот некто не решит себя перед ним обнаружить. Но даже если это и случится, Ойген ничего не сможет ему противопоставить. Абсолютно ничего.

Ойген остро ощутил себя беспомощным и уязвимым. Кто он теперь? Даже не маггл — хуже, потому что, если какой-нибудь волшебник решит с ним что-то сделать, вряд ли Аврорат поспешит вмешаться. Они с Рабастаном не то чтобы вне закона: нарушь они его, им путь в Азкабан — но вряд ли тот закон их станет защищать больше, чем защищает магглов. А как он защищал этих магглов, Ойгену ли было не знать. Но что он сможет противопоставить сам? Волшебнику? Да ничего — он даже пистолет купить не может. Кажется, магглам вроде него можно было иметь разве что охотничье оружие? Но легально ему вряд ли что-нибудь продадут, а нелегально — это снова путь в Азкабан. Да и что даст ему тот пистолет? В дуэли — да, возможно, у него бы был шанс. Но кто же будет драться с ним в открытую?

Нет, думать о таком бессмысленно — только портить себе настроение и нервы. Всё равно он ничего не сможет сделать — остаётся лишь надеяться, что, раз до сих пор с ним не случилось ничего, так будет и дальше. А пока что он поедет в Ковент-Гарден и попробует купить билеты на следующее воскресенье, решил Ойген — но когда он оказался в кассе, стоимость билетов его настолько ошарашила, что он даже позабыл о злобных магах, что могли бы угрожать его спокойствию. Не то чтобы у него не было на карте такой суммы — нет, там было больше, но…

Он вышел на улицу и, дойдя до одноимённой станции, спустился в подземку и, доехав до Ковент Гардена, обнаружил, что в воскресенье, девятого декабря, словно по заказу, давали Тоску. С афиши на него гордо смотрела, если верить подписи, Франка Марич — чьё имя ничего ему, конечно, не говорило — но билеты в кассе были, во всяком случае, пока… но ему следовало всё же подумать. Или, может быть, просто решиться взять и выложить за один вечер пару сотен фунтов… или даже больше. Наверняка больше. Снова придётся взять из тех денег, что были отложенные на жильё, как прежде с компьютером? Как же он устал ощущать себя… уже не нищим, нет, но возмутительно бедным! Он должен выбраться из бедности, как выкарабкался, кажется, из нищеты — он должен иметь возможность просто прийти в кассу и купить любой билет. Или билеты. Не задумываясь о том, сколько ему придётся эту сумму зарабатывать.