Изгои (джен)

Домой Ойген, сам не очень понимая, почему, вернулся уставшим и даже не столько голодным, сколько мечтающем о том, чтобы просто тихо посидеть с чашкой горячего чая и чем-то сладким. Сошло бы печенье, но куда лучше был бы, конечно же, шоколад. Пусть даже тот, который они могли себе позволить. Последний Мэри любила, и шоколад в доме обычно водился. О нём он думал, подмерзая на остановке и устало трясясь в ночном автобусе, и когда так же устало снимал ботинки в прихожей. Мэри уже спала, и это его тускло обрадовало — пожалуй, на неё его сил сегодня просто бы не хватило.

На кухне Ойген поставил на плиту чайник и с удивлением действительно обнаружил на столе шоколад. В коробке оставалась пара последних конфет, и Ойген со вздохом убрал её в холодильник, не взяв ни одной — тем более, что на них они, кажется, не и скидывались. По крайней мере, он не помнил эту коробку в списке покупок, и вообще её не помнил. Да и некрасиво забирать последнее — она же ведь оставила им с Рабастаном по пирожному. Но сладкого хотелось — однако печенья в шкафу не нашлось, и ему пришлось удовлетвориться похожим на картон хлебом с черничным джемом и сладким крепким чаем. Получилось приторно и не то. Он уже намеревался пойти спать, но уже собираясь вылить остатки чая в раковину обнаружил там дожидающуюся с утра посуду, которой даже прибавилось. Он поставил чашку на край и закатал рукава, понимая, что делать это с утра будет ещё противнее. Губка была мокрой и уже неприятно пахла, а средства оставалось совсем чуть-чуть. Он открыл воду и тяжело вздохнул — когда-нибудь они с Рабастаном заведут посудомоечную машину, потому что, кажется, посуды он намылся уже на всю жизнь вперёд. А то и на две. Дурацкое занятие, не имеющее конца: сколько ни мой, на следующий день придётся мыть снова.

А Мэри не делает даже этого! Его вдруг словно захлестнуло горячей волной ярости и гнева, и он громыхнул тарелкой. Она даже эту проклятую посуду перестала мыть — хотя это была одна из двух оставшихся у неё обязанностей! А пылесосить — когда она занималась этим в последний раз? Обычно прибирались Ойген с Рабастаном — выбирали какой-нибудь из дней, когда смена у него начиналась в четыре, и приводили дом в порядок. Подметали, полы мыли… когда Мэри вообще в последний раз брала в руки пылесос? Что она вообще в своём доме делает? И как вообще это произошло? Когда и как он взял на себя всё то, чем обычно заняты домовые эльфы?

Когда он закончил с посудой, на часах было уже без пятнадцати два. И он бездумно расставил её в сушилке, как положено по размеру, переставив несколько чистых тарелок, которые Мэри вечно ставила не туда, вымыл раковину и, бездумно стянув с себя свитер, стараясь не слишком шуметь, отправился мыться.

Насколько же волшебники не ценят привычный комфорт собственной жизни! Кто из них представляет, насколько магия, не говоря уже про домовых эльфов, делает проще их быт? Ойген тоже никогда не задумывался об этом… а может быть, вдруг пришло ему в голову, детям до совершеннолетия ещё и потому запрещают пользоваться палочками, чтобы они хоть немного ценили потом ту свободу, которую дарит им волшебство? Но кто же об этом думает? Разве что магглорождённые… наверное. Ему вдруг стало интересно, а как, в самом деле, те видят волшебство.

Ойген так глубоко задумался, пытаясь себе это представить, что совсем забыл о времени — а когда спохватился, торопливо выключил воду и, растираясь жёстким полотенцем, пообещал себе, что однажды у них будет достаточно денег, чтобы никогда. Больше. Не. Считать. Воду. И отопление.

И шоколад.

Надо будет его завтра купить — Ойген всё равно основательно влез в отложенную на будущее жильё сумму, и пара фунтов тут уж точно ничего не решала.

Выйдя из ванной, Ойген поёжился: в доме было прохладно. Надо был подняться наверх, переодеться в тёплую фланелевую пижаму и завернуться в одеяло, как в кокон, но у Ойгена не было сил. Он посушил волосы полотенцем и упал на диван в гостиной. Ноги в тапочках начали зябнуть, и он снова поёжился. В самом деле, нужно купить грелку, потому что сколько можно каждый раз дрожать?

Он почти неслышно включил телевизор и тупо уставился на экран. Кажется, ему повезло, и он попал на ночные новости. Глаза слипались, и он, кажется, задремал, и проснулся от чужого холодного прикосновения — кто-то стащил полотенце с его головы.

В гостиной было темно, и мрак разгонял лишь льющийся из с экрана неживой свет. Он невольно скосил глаза и практически замер — рядом на диване, чуть ли не вплотную, сидел Тёмный Лорд. На нём была длинная чёрная мантия, расшитая какими-то незнакомыми Ойгену символами, и в мерцающем свете экрана тонкие пальцы казались сделанными из костяного фарфора. Лорд с отвращением убрал со столика перед ними вновь полную окурками пепельницу и, аккуратно сложив, положил на краешек влажное полотенце.

— Мальсибер, что бы сказали твои родители! — безнадёжно, но как-то по-доброму покачал головой Лорд и похлопал его бледной рукой по колену.

И в одном этом жесте было столько поддержки, что Ойген практически шмыгнул носом. Это было как в те времена, когда он ещё не носил метку. Тогда ему казалось, что нет на свете слушателя приятнее и внимательнее. Человека, который понимал и принимал любого из них.

Ойген, вроде бы, едва открыл рот — и только спустя какое-то время понял, что нашёл, наконец, человека которому действительно можно пожаловаться. Он жаловался на Мэри, на нищету, на быт, и снова на Мэри.

Лорд слушал его и кивал. В какой-то момент он взял пульт и выключил телевизор, однако в гостиной почему-то не стало темней.

— Я так долго пытался вам объяснить, — негромко и очень сочувственно проговорил Лорд. — Такова их животная суть. Глупая маггла, — он протянул руку, тонкую и длинную, и ласково погладил Ойгена по голове, и тот даже сквозь волосы почувствовал прикосновение холодных пальцев.

Ойген говорил и говорил… рассказывал про всё — про все скандалы и про выброшенную еду, и про печенье… то самое печенье, что ему когда-то испекла мисс Мэшем. Первый ему искренний здесь подарок… Ойгена вновь захлестнула острая обида — такая сильная, как в тот самый день, когда он это обнаружил. Словно всё произошло только что…

— Ойген, Ойген… как ты мог позволить маггле так обращаться с собой и с ним? — укоризненно спросил Лорд, посмотрев вверх, где сейчас в своей спальне мирно спал Рабастан. — Ты же знаешь, насколько важны вы для мира. Ойген, она же должна, просто обязана знать своё место.

— Должна, — Ойген тоскливо кивнул. — Но я… я не могу. Не знаю, как так вышло…

— Она не вправе поступать с тобой так, — продолжил он. — А ты не можешь постоянно перед ней оправдываться. И ты ведь скидываешься на еду. А это немалые деньги. И уж тем более ты не обязан мыть за этой убогой посуду.

— Мне правда можно не мыть? — с какой-то болезненной светлой надеждой уточнил Ойген.

— Это её обязанность. — строго ответил Лорд. — Даже не прикасайся к ней, пускай зарастает плесенью. Сколько можно. Моё разрешение у тебя есть. А ещё ты выносишь мусор — хотя мусорит она намного больше, — он с отвращением посмотрел на окурки. И вытираешь пыль. И полы моешь тоже ты. Она даже забыла, где стоит пылесос. Низвела тебя до домового эльфа. Пошли её к Мордреду.

— Я не хочу этим всем заниматься, — Ойген вдохнул, — но...

— Если ты не хочешь заниматься всем этим — всегда есть Авада, — сочувственно и понимающе предложил Лорд, и вновь погладил Ойгена по голове — а потом вложил в его руку палочку.

— Теперь я могу разве что ткнуть её этим в бок, — растерянно произнёс Ойген, чувствуя пальцами такое знакомое дерево. — Я больше не волшебник... Даже не сквиб…

— Тогда просто запри её, — разумно предложил Лорд.

— Куда? — снова растерявшись, уточнил Ойген

— Например, в стенной шкаф. И корми раз в сутки. Ей давно стоило бы похудеть.

— А она не умрёт там? — спросил Ойген не слишком неуверенно. — Мне нельзя... тогда нас вернут обратно...

Лорд лишь высокомерно фыркнул, резко вставая с дивана, и Ойген послушно пошёл за ним.

Они пополнялись по лестнице и беззвучно открыли дверь в спальню Мэри. Лорд стремительно подошёл к шкафу, взмахнул палочкой — дверь отъехала, но за ней не было ящиков с бельём и коробок.

Ойген, словно со стороны, увидел собственными глазами, как они с Лордом споро заворачивают Мэри в тёплое одеяло, и, подняв с двух концов, заносят в шкаф, оскальзываясь на склизких камнях.

О, это место Ойген хорошо знал изнутри. Эту камеру. Они положили начавший брыкаться кулёк на узкую, хорошо ему знакомую деревянную койку, а затем споро выскочили наружу, и Лорд заблокировал дверь ручкой швабры. Так вот где она была — вдруг понял Ойген. Даже швабру она не убрала на место!

Он знал, что Мэри там не умрёт — просто будет сидеть… спать… и жить… Потом можно будет поставить ей там телевизор. Ну, а ему больше не придётся с ней скандалить. Никогда.

И мыть за ней посуду.

Он почувствовал, как лорд одобрительно коснулся его предплечья и сказал негромко:

— Если что — позови. Как — ты прекрасно знаешь.

И тут Ойген проснулся. Телевизор всё ещё беззвучно работал, и полотенце по-прежнему было на его голове. Он резко вздёрнул левый рукав и судорожно принялся искать метку… но пальцы встретили только неровный и довольно жуткий на вид и на ощупь шрам.

Секунду или две Ойген гладил его пальцами — а потом его вдруг накрыла волна ужаса и прошиб ледяной пот. И чем больше он осознавал, что именно ему сейчас приснилось — тем хуже ему становилось. И хотя он чувствовал себя разбитым и почти больным, одна мысль о том, чтобы снова уснуть, заставляла его вздрагивать. Когда он понял, зачем искал метку, его затошнило — потому что если уж в его снах ему даже Лорд преисполнился чисто человеческого сочувствия, то… до чего же он сам дошёл! Что его подсознание позволило ему плакаться в мантию Лорду!

Ойген встал и выключил телевизор. Затем сходил умыться — и долго сидел на краю ванной и смотрел на себя в зеркало. Нет, сегодня он явно не ляжет — Ойген точно не хотел знать, что ещё может увидеть во сне. Не сейчас.

Он поднялся в спальню, доставая смену одежды, и, хотя старался двигаться как можно тише, но то ли всё равно разбудил Рабастана, то ли тот проснулся сам — но когда Ойген тихонько пошёл к выходу, намереваясь вернуться в гостиную и, наверное, что-нибудь почитать, услышал негромкое:

— Всё в порядке?

— Нет, — ответил он, неприлично обрадовавшись тому, что может рассказать весь этот абсурд кому-то. — Мне сейчас приснился Лорд и разрешил не мыть посуду. Асти, я, как говорят тут, еду крышей.

— И правильно, — внезапно ответил Рабастан. — Не мой.

— Ты думаешь? — Ойген нервно рассмеялся.

— Вообще, это её обязанность, — Рабастан сел. — Вы так договорились.

— Да, — послушно согласился Ойген. — Так, — и снова рассмеялся.

— Ну вот и не мой, — сказал Рабастан так просто, словно бы речь шла о чём-то совсем обыденном.

— Ну да. Скажу, мол, мне Лорд разрешил, — кивнул Ойген — и снова рассмеялся. И попросил потом: — Я хотел почитать, но не уверен. Может быть, пойдём со мной, что-то посмотрим? Я принёс пару новых серий Мадсомерских убийств. Я думаю, сейчас это как раз то, что нужно.

— И заодно позавтракаем, — согласился с ним Рабастан.

Ойген потянулся к своей Нокии, посмотрел на экран и спросил с сомнением:

— В три часа ночи?

— Ну, тогда поужинаем, — Рабастан не стал спорить.

А потом они сидели в гостиной, закрыв дверь и не включая света, и смотрели сериал — одну серию, а потом сразу же следующую. И ели бутерброды и омлет, и пили чай, и говорили шёпотом, и так же и смеялись. А часам к шести Ойген начал дремать, и Рабастан, поднявшись с ним, отправил его спать, а сам сел за компьютер.

А Ойген, засыпая, думал, что Лорд всё же прекрасно умел понимать людей — если хотел, он умел их слышать и верно трактовал их состояние. И понимал те чувства, что они скрывали — в отличии от женщины, с которой он сейчас зачем-то жил.

К сожалению, поспать ему удалось всего пару часов: разбудил его телефонный звонок, и, хотя это была обычная реклама, уснуть в третий раз ему не удалось. Немного повалявшись, Ойген плюнул и спустился вниз, решив, что раз уж всё равно проснулся, стоит исполнить свою часть обязанностей и накормить Мэри завтраком.

— Ты поздно вернулся, — сказала она, едва с ним поздоровавшись. — Вчера. Верней, уже сегодня.

— Как обычно, — возразил он. — Тебе омлет или яичницу?

— Омлет… Яичницу, — тут же передумала она и уселась за стол. — И кофе. И два тоста.

Пока он всё это готовил, они болтали о погоде и о новостях, а после завтрака, когда Ойген убрал всё со стола и, сложив посуду в раковину, пошёл к двери, Мэри спросила:

— Потом помоешь, да?

Ойген обернулся — и, наверное, у него было что-то с лицом, потому что Мэри вдруг попятилась, хотя его руки даже не шелохнулись.

— Если я не ошибаюсь, это ведь твоя обязанность? — почти ласково поинтересовался он.

— Да, но… но ты ведь всегда сам… — пролепетала она растерянно, но он перебил, пожав плечами:

— Я был неправ. Я думаю, нам стоит вернуться к прежней схеме. Но уже поздно — ты опоздаешь на работу, — добавил он заботливо. — Помоешь вечером. Я всё равно сегодня поздно.