Изгои (джен)

— Ита-а-а-ак, — возбуждённо протянула Мэри.

Они втроём стояли возле ёлки, под которой были сложены подарки. Мэри уже привела себя в порядок, причесалась и оделась, и выглядела очень возбуждённой и счастливой.

— Начинай, — кивнул Ойген.

— Та-а-ак, — она присела на корточки, разглядывая карточки на немногочисленных коробках. — Это от кого? — спросила она, беря одну, обёрнутую ярко-красной блестящей бумагой и обвязанную золотой лентой.

— От меня, — Ойген наклонился и поцеловал её. — С Рождеством.

Мэри торопливо развязала ленту и, сорвав бумагу, открыла коробку — и немедленно прижала её к груди, то ли радуясь, то ли скрывая содержимое от Рабастана.

— Ой, не смотри, пожалуйста! — попросила она у него, и когда тот демонстративно отвернулся, опустила коробку на колени и вытащила оттуда сперва бюстгалтер, а затем и трусики. Ойгену комплект очень нравился: элегантный и, в то же время, чуть кокетливый, украшенный нежным тонким кружевом, он точно стоил тех усилий и тех денег, что он на него потратил. — Шёлковый, — протянула Мэри, и в её голосе было совсем не так много радости, как Ойген ожидал… или, по крайней мере, надеялся.

— И красный, — он присел с ней рядом. — Ты же такой хотела?

— Ну, — она мужественно улыбнулась. — Да, но… но я думала, он будет… ну… ну, эротичнее…

— А мне кажется, он эротичный, — прошептал он ей на ухо.

— Правда? — недоверчиво спросила Мэри. — Он же… ну… совсем закрытый, — она посмотрела на трусы. — Я думала, там будут стринги…

— Стринги вовсе не так эротичны, как ты думаешь, — мягко возразил он, приобняв её за плечи. — Если бы ты мне сказала…

— Ну, я думала, ты догадаешься, — она вдохнула и снова улыбнулась. — Но вообще он красивый, конечно. Я его надену?

— Сперва надо постирать, наверное? — спросил он. — Руками. Натуральный шёлк лучше стирать руками.

— Натуральный? — Мэри вдруг округлила глаза. — То есть настоящий? Ты хочешь сказать, он правда настоящий? Вот прямо из шелкопряда?

— Ну да, — Ойген очень удивился. Он не стал, конечно, придираться к «шелкопряду», но её реакцию совсем не понимал. — Ты же хотела настоящий.

— Да нет, я… я имела в виду… ну, нарядное блестящее бельё… атласное такое, — она растерянно захлопала глазами. — Я же не думала… оно же дорогущее!

— О, — Ойген тоже растерялся. — Прости, я тебя не понял…

Он чувствовал себя невероятным идиотом. Но, с другой стороны, как он мог бы догадаться, что Мэри имела в виду? Впрочем, теперь это всё равно: подарок есть, и оставалось лишь надеяться, что он окажется удобным.

— Ничего себе, — Мэри провела рукой по шёлку. — Настоящий шёлк… где ты его нашёл?

— Я заказал, — Ойгену стало, наконец, смешно. Дурацкое недоразумение — но всё-таки, скорей, забавное. — Если его постирать сейчас, к ночи он уже, пожалуй, высохнет. Но это после — а сейчас давай продолжим, — предложил он. — Там ещё одна коробка для тебя, по-моему.

Мэри убрала бельё в коробку и, поставив её у ног, открыла следующую — более узкую и вытянутую, обёрнутую в пёструю бумагу с надписью: «Счастливого Рождества!» — и достала зелёный складной зонт. И тут же, встав и отойдя на пару шагов, раскрыла его — и заулыбалась рисунку из ветвей и зелёных листьев.

— Красивый, — сказала Мэри, закрывая зонт, и подошла к Рабастану. — Это же ведь от тебя?

— Да. С Рождеством, — ответил он — и она тут же поцеловала его в щёку.

— А это тебе, — Мэри наклонилась и, подняв подарок, сама вручила его Рабастану. — Я надеюсь, что я всё купила правильно, и тебе понравится, — сказала она, чуть краснея.

— Я в этом уверен, — заверил её Рабастан, аккуратно разворачивая блестящую серебряную бумагу, под которой оказалась большая коробка с масляными красками и ещё одна, с кисточками. — О, — сказал он. — Спасибо. Это замечательно, — он улыбнулся и, приобняв Мэри, тоже коснулся губами её щеки и повторил: — Спасибо.

— Ну, ты же художник, — она смутилась. — И я подумала, что это неправильно, что у тебя нет красок. Я спрашивала в магазине — эти очень хорошие!

— Да, ты права, — согласился с нею Рабастан. — У художника должны быть краски. Спасибо. Я… не ожидал.

— Тебе правда понравилось? — спросила она, и он кивнул:

— Да. Очень.

— Я рада! — Мэри даже захлопала в ладоши — а Ойген сам не знал, что чувствует. С одной стороны, он был растроган этим жестом, а с другой, не представлял, как на самом деле отнесётся к этому подарку Рабастан. Он пока что даже не пытался пользоваться красками — но, с другой стороны, он вовсе не выглядел сейчас расстроенным… — А это тебе, — проговорила Мэри, протягивая Ойгену небольшую коробку в золотой бумаге с красно-зелёной надписью: «Счастливого Рождества!»

— Спасибо, — Ойген улыбнулся и, развернув её, открыл плоскую картонную коробку и достал оттуда чёрные перчатки из очень мягкой кожи. И тут же их надел — они прекрасно сели, и ещё у них обнаружилась шерстяная подкладка. — Спасибо! — повторил Ойген, привлекая к себе Мэри и целуя. — Это то, что нужно! Они превосходны и прекрасны!

— Как я? — кокетливо спросила Мэри, тоже обнимая его и целуя. — С Рождеством!

— Нет, ты намного лучше! — заверил он её. — Что ж, теперь опять я, — сказал он, снимая перчатки и возвращая их в коробку. — И раз уж мы теперь вручаем подарки сами — то это тебе от меня, — Ойген протянул Рабастану довольно большую коробку в разноцветной бело-зелёной бумаге. — Раз ты так любишь долгие прогулки.

— О-о, — протянул Рабастан, открыв её и увидев ботинки. — Это превосходно. Просто замечательно! Спасибо, — он улыбнулся Ойгену, поднял последнюю оставшуюся коробку, завёрнутую в белую бумагу со снежинками, и протянул ему со словами: — Костюм у тебя есть, но галстук чудовищный. К тому же, классические скучные галстуки совершенно не твоё.

Ойген крайне заинтригованно распаковал коробку, снял крышку — и, увидев содержимое, расхохотался. А, вытащив подарок, воскликнул:

— Аскот! Настоящий шёлковый аскот. Ну ты…

— Фуляры мне всегда казались менее удобными, — довольно улыбнулся Рабастан. — А пластроны я не рассматривал вовсе. ⁽¹⁾ И мне в самом деле кажется, что после того, как ты выпустился из школы, можешь не передерживаться в одежде строгих факультетских формальностей.

— Пожалуй, — Ойген накинул платок на шею и немедленно пошёл к зеркалу. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и повязал его самым простым и классическим узлом — и вгляделся в своё отражение. Тёмно-бордовый шёлк в мелкий чёрный горошек оттенял его бледное лицо, добавляя ему красок, и придавая облику в целом элегантности и давным-давно забытого шика. — Спасибо, — сказал Ойген, вернувшись и обнимая Рабастана. — Я вообще забыл об их существовании.

— Тебе подходит, — сказал Рабастан.

— А мне кажется, такое больше подошло бы тебе, — вмешалась Мэри. — Ты же художник — вам положено носить на что-то романтичное вокруг шеи. Как во всех этих исторических фильмах по BBC.

— Я подумаю об этом, — серьёзно ответил Рабастан.

— Пока не началась трансляция королевской речи, — сказала Мэри деловито, — я думаю, нужно поставить индейку запекаться. И давайте обедать здесь? Только стол нужно принести с кухни сюда, — она огляделась. — А я достану скатерть — у меня есть красивая.

— Поможешь мне? — попросил Ойген Рабастана, снимая аскот и бережно укладывая его в коробку.

Они отнесли подарки наверх, а затем вдвоём отправились на кухню — и, покуда Ойген занимался индейкой, Рабастан чистил картошку для пюре. Они неспешно говорили о какой-то ерунде, и Ойген ловил себя на совсем забытым им ощущении умиротворения — ему даже, в кои-то веки, не мешал табачный запах, пропитавший, кажется, здесь даже стены.

— Ты загадал желание? — спросил Ойген, укладывая, наконец, нафаршированную индейку на противень. — Вчера, на службе.

— Если оно сбудется, — ответил Рабастан, — то следующее Рождество будет совсем другим.

— Да, — согласился Ойген. — Будет. Я уверен. Но ты знаешь — это намного лучше прошлого.

— А уж позапрошлого, — усмехнулся Рабастан. — Удачная тенденция.

Они рассмеялись — и тут Мэри позвала их:

— Через минуту всё начнётся! Идите же!

— Идём, послушаем нашу королеву, — позвал Ойген, ставя противень в духовку. — Интересно, она знает?

— Что именно? — Рабастан вытер мокрые руки полотенцем.

— Что по её стране ходит некоторое количество бывших волшебников. Как думаешь?

— Я бы на месте нашего, да и их министра ничего не стал бы сообщать этой пожилой леди, — покачал головой Рабастан. — Мне кажется, было бы излишнее волновать её подобными вещами.

— Пожалуй, — согласился Ойген.

…А потом они смотрели выступление королевы, и все вместе сервировали стол, и смешивали эгг-ногг — вернее, два эгг-ногга, добавляя в один бренди, и, пока ждали индейку, смотрели все втроём какое-то неожиданно забавное рождественское шоу. И Ойгену порой казалось, что они живут втроём давным-давно, и что, может быть, всё вовсе не так плохо, как ему последние недели представлялось, ведь когда-то, когда он только принимал решение съезжаться с ней, Мэри была понимающей и милой — такой же, как все эти дни, и как сегодня. Она не устроила скандала из-за явно не понравившегося ей подарка, она улыбалась и шутила, и, в конце концов, возможно, она просто в последнее время переживала непростые времена? Он ведь помнил и про врачей, и про те деньги, что Мэри занимала у Хелен, и понимал, что ей тоже должно было быть непросто. Да и, в самом деле, она ведь не бесчувственная кукла: наверняка она понимала, что он отдаляется… и кто бы на её месте не нервничал?

— Давайте поиграем в Бинго? — предложила Мэри после десерта. Пудинг, кстати, оказался превосходным, и Ойген подумал, что стоит сохранить одну коробку, и в следующем году купить такой же. Она почти что не пила сегодня — лишь чашку эгг-ногга с бренди, а потом решительно присоединилась к Рабастану. Ни пиво, ни вино они даже не открыли: Мэри заявила, что с неё, пожалуй, хватит, а Ойген не был готов выпить целую бутылку в одиночестве, да ему и не хотелось.

— В Бинго? — переспросил Рабастан — и Мэри охотно принялась объяснять ему правила.

Это оказалось весело — тем более, что ставки они делали исключительно символические, десять пенни за карточку. Брали по три — и финансового интереса как раз было достаточно, чтоб немного подстегнуть азарт, но не расстроить сильно в случае проигрыша. Ойген сперва устойчиво выигрывал — до тех пор, покуда, круге примерно на третьем, не принялся подыгрывать.

А вечером они втроём пошли гулять — ехать в центр им, правда, не захотелось, но по окрестным улицам и парку они прошлись, легко и весело болтая обо всякой ерунде, а когда вернулись — пили чай с остатками пудинга, убирали со стола и мыли, снова все втроём, посуду. После чего Рабастан, извинившись перед ними, ушёл спать, а Мэри с Ойгеном смотрели, уютно сидя на диване в гостиной, милую рождественскую то ли комедию, то ли сказку — и незаметно, под конец, начали сперва тихонько целоваться… а потом пошли наверх, и Ойгену пришлось, не включая света, в темноте, шарить в шкафу на полке, открывая очередную пачку с презервативами — покуда Мэри, он это точно знал, переодевалась в ванной комнате в его рождественский подарок.

1) Все три аксессуара — это разные варианты мужских шейных платков. Аскот и фуляр похожи, но аскот более короткий. Они оба похожи на шарф, совсем узкий в середине и широкий на концах; у пластрона же широкий только один из концов, а на другом сделана петля.

Вернуться к тексту