Изгои (джен)

Мэри действительно надела подаренный комплект белья, и Ойген должен был признать, что деньги заплатил не зря: оно сидело превосходно. Конечно, он не знал, насколько Мэри удобно, но, в конце концов, она не собиралась носить его хоть сколько-нибудь долго. Несмотря на то, что в комнате было довольно холодно, она не надела больше ничего, и ждала Ойгена на расстеленной кровати, улыбаясь с возбуждённым ожиданием. Выходило больше нервно, чем игриво, но ей так хотелось выглядеть кокетливой и соблазнительной, что Ойген принял правила игры — как, впрочем, и всегда.

— Я тебе нравлюсь? — спросила Мэри, беря свои груди в ладони и слегка поигрывая ими.

— Тебе очень идёт, — искренне ответил он, стягивая свитер вместе с рубашкой. И, чуть ёжась от холода, избавился от остальной одежды и, скользнув в постель, накинул себе на плечи одеяло. Нет, всё-таки не должно быть в комнате так холодно! Впрочем, он быстро согрелся: всё же то, чем они с Мэри занялись, этому весьма способствовало. Тем более, что Мэри была сегодня такой пылкой и горячей — во всех смыслах — что Ойгену очень скоро стало даже жарко. Её страстность увлекла его — или же он сам позволил этому случиться, потому что всегда любил чужое удовольствие, особенно если сам и был его источником, и, когда всё завершилось, он чувствовал себя таким довольным, удовлетворённым и расслабленным, каким давно не был. И как же ему не хотелось выбираться из-под тёплого одеяла в этот холод!

— Ну погоди, — жарко прошептала Мэри, удерживая его на… и в себе. — Не убегай. Побудь со мной.

— Я быстро, — он, преодолевая почти привычное её сопротивление, мягко, но настойчиво освободился и сел — и тут же весь пошёл мурашками от холода. Нет, ну невозможно экономить так на отоплении, подумал он, ёжась — у него даже волоски на ногах вздыбились! К счастью, Мэри тут же обняла его сзади, со спины, укрыв их обоих одеялом, и жарко и кокетливо протянула:

— Ну Ойген! Милый, я хочу ещё, — Мэри сжала его плечи и скользнула рукою по его руке, которой он как раз снимал презерватив — уже не в первый раз: на имела раздражающую привычку делать так. — Останься!

— Я вернусь сейчас, — он обернулся и коснулся губами её влажного лба. — Ты позволишь воспользоваться твоим халатом?

— Давай я сама? — она сжала его правую руку, в которой он держал презерватив.

— Ну что ты, — удивился он. — Так я возьму халат?

— Бери, — ответила она. — Но ты вернёшься же? Сейчас? Да?

— Ну если лестница подо мною не провалится, — засмеялся Ойген, — или же за мной не прилетят инопланетяне… и ты за это время не закуришь…

Он надел её халат — и какое же наслаждение было вновь почувствовать тепло! Этот пушистый халат был и вправду тёплым и удобным, хотя и слишком широким для него — и, отыскав в темноте свои тёплые тапки, сбежал по лестнице, вошёл в ванную в комнату и, привычно обтерев презерватив снаружи куском туалетной бумаги, пустил в него воду.

И замер, недоверчиво глядя, как на самом его кончике набухает, а потом отрывается и падает в раковину капля.

А за ней вторая.

Ойген трясущимися рукам выключил воду, вытер их, и, уже не чувствуя холода, поднялся наверх, подошёл к кровати, на которой его ждала Мэри, зажёг ночник и сказал слегка севшим голосом:

— Мэри, ты только не волнуйся, но у меня скверная новость. Презерватив оказался бракованным. Кажется, он порвался.

— О, — сказала Мэри и захлопала глазами. — Но я… ну… я подмоюсь, — она начала вставать, и Ойген перебил её с досадой:

— Мэри, что за глупости! Причём здесь это? Это всё ужасно неприятно, и, возможно, нужно будет сменить марку… или просто не повезло… не важно, — он вздохнул и, опершись коленом о кровать, наклонился к ней и проговорил сочувственно: — Я понимаю, всё это очень не вовремя и, ты, должно быть, напугана. Но у меня есть «Левонелл» — я подстраховался заранее, — он чуть улыбнулся. — Помнишь, мы с тобою как-то обсуждали, что мы будем делать, если что-то такое случится? Мы же не хотим детей, да? И ты мне сама сказала, что тогда проблему можно будет решить подобным образом. Я решил, что бежать куда-то среди ночи в этом случае будет неудобно, нервно и добавит неприятных ощущений нам обоим. Я сейчас принесу.

— Да зачем? — Мэри пожала плечами, плотней натянув одеяло. — Сейчас дни безопасные, и мы были… ну… недолго… и эти всё вещи… у них же наверняка целая куча побочных эффектов, о которых не говорят, зачем нам так бессмысленно рисковать? Да ничего не случится, я просто уверена!

— Безопасные? — Несколько секунд Ойген просто на неё смотрел, пытаясь вспомнить, когда у Мэри были в последний раз месячные. Кажется… да, как раз когда Нарцисса отменила встречу. И он ходил расстроенный и думал, что, по крайней мере, может несколько дней спокойно ночевать один...

— Конечно, — она бодро улыбнулась. — Да не будет ничего, не бойся! Уж если даже я не боюсь, — она засмеялась несколько натянуто.

— Вот как, — негромко проговорил Ойген. Это было две недели назад. Две недели. Бастет. Мордред!

— Ну да, — она, кажется, почувствовала что-то и то ли растерялась, то ли занервничала, и слегка отодвинулась от него, но это уже не имело значения.

Тяжёлое, мрачное понимание накрыло его; Ойген почувствовал, как холод разливается внутри, отдаваясь на корне языка тошнотворной горечью, и поспешил выйти из спальни.

Войдя в соседнюю комнату, он включил свет, впервые не обратив внимания на спящего Рабастана, и, открыв шкаф, заглянул в ящик с бельём, нащупал под стопкой трусов едва начатую пачку презервативов и вытащил всё, что было, на свет. Тщательно их ощупал, но ничего не нашёл. Это было бы слишком просто, нехорошо усмехнулся он. А затем посильнее нажал — и увидел, как маслянистая капелька смазки показалась на шве. Аккуратный такой прокол по самому шву — чтобы дырочка не бросалась в глаза… Он нажал на второй, и результат оказался тем же — все имевшиеся десять штук были испорчены. И ему вряд ли стоило винить в этом производителя. Это должно быть не так просто… интересно, как Мэри при этом умудрилась попасть иглой в самый кончик? Ловко… Похоже, ей пришлось много тренироваться. Он оторвал один, и разорвав упаковку, уже зная, где искать, растянул презерватив и посмотрел на свет — и снова усмехнулся. А Мэри основательно подошла к делу… Сунув презервативы в карман халата, Ойген отыскал в самой глубине тумбочки небольшую коробочку и бросил её в другой карман, а затем, прихватив стакан воды с тумбочки Рабастана, ушёл, позабыв выключить за собой свет.

— Это ведь ты сделала, — сказал он очень спокойно, швыряя презервативы ей на кровать. — Я знаю, что ты. Нарочно. Да? — он смотрел в её светлые глаза, не отрываясь, и наблюдал, как они наполнились слезами. Мэри начала плакать — он ей не мешал и ничего не говорил, только продолжал смотреть — и ждать. А поняв, что она не скажет ничего, продолжил: — Ты же знаешь, что я категорически не хочу никаких детей. Мы это обсуждали. Много раз. И я сказал «нет», и ты это подтвердила. Ты ведь помнишь это?

— Да! — не выдержав, выкрикнула она истерично. — Да! Я нарочно! Потому что ты рано или поздно меня бросишь, я точно знаю! А ребёнок останется. А я… а я хочу от тебя ребёночка, — заговорила она торопливо. — Ты думаешь, я ничего не вижу? Не знаю? Да? Не знаю, где ты был позавчера? Где ночь провёл? Что ты был с женщиной! Все изменяют, все, все одинаковые! — она разрыдалась. — Но ладно, ладно, пусть, пусть — уходи! А мне ребёночек останется… такой, как ты! И умный, и красивый… я… я ничего же от тебя не требую, ни алиментов, ничего! Какая тебе разница, если ты всё равно уйдёшь?

— Какая разница? — переспросил неверяще Ойген.

— Какая, да? Ты про него и не узнаешь даже — а я с ним буду жить, да! Мне тридцать! Я с ним буду его растить для себя, — повторила она, — а ты даже не узнаешь! Какая тебе разница? Какая?

— Ты сумасшедшая, — медленно проговорил он, испытывая отчётливое отвращение. — Кто дал тебе право решать, иметь ли мне ребёнка или нет? Кто. Дал. Тебе. Право. За меня. Решать? — его голос звучал совсем негромко, но Мэри сжалась, словно он кричал, или, может, даже замахнулся.

— Да какая тебе разница?! — истерично воскликнула она опять. — Ты бы даже не узнал! Ушёл бы — да и всё! И всё! Я бы ничего у тебя никогда не попросила, никаких денег! Никогда! Какая тебе разница, есть у тебя ребёнок или нет?!

Очень тихо и спокойно Ойген поставил стакан и подался вперёд и одним плавным движением взял Мэри за волосы на затылке, медленно запустив в них пальцы и сжав их в кулак — и потянул назад. Её голова запрокинулась, и он снова заглянул в её глаза.

— Это не тебе решать, — негромко проговорил он очень холодно и ровно.

А потом отпустил её и повернулся к свету, слыша её испуганные рыдания, но не отвлекаясь на них. Он достал из кармана коробочку с «Левонеллом», распечатал, достал инструкцию и внимательно её прочитал, а затем выдавил из блистера одну таблетку.

— Ты можешь выпить это сама, — сказал он, поворачиваясь в рыдающей Мэри, — или я заставлю тебя. Поверь. Я отсидел двадцать лет не за незаконный отлов редких бабочек.

— Я. Не. буду, — Мэри упрямо потрясла головой и отползла от него на другой край кровати, — Я не буду! У тебя нет права меня заставлять!

Спорить Ойген не стал — просто подошёл ближе. Он не чувствовал сейчас ничего, кроме ледяной, всепоглощающей ярости — и своих попыток удержать её, потому что эта женщина точно не стоила возвращения в Азкабан. Видимо, прочитав намерения по его лицу, Мэри испуганно пискнула и, соскочив с кровати, забилась в угол.

— Я кричать буду, — сквозь слёзы испуганно произнесла она.

— Не будешь, — Ойген спокойно обошёл кровать — и Мэри всхлипывая, сползла по стенке.

Он приблизился, опустившись рядом с ней на колени, и поставил на пол стакан. Она не сопротивлялась, даже не шевелилась — лишь смотрела на него расширившимися глазами, плотно сжав челюсти.

Свободной рукой Ойген взял Мэри за шею — но не для того, чтобы задушить, а, сдвинув руку вверх, он запрокинул её голову и с силой нажал пальцами на края щёк, вынуждая открыть рот. А затем положил таблетку её ей на язык. Потом взял стакан и, поднеся к губам, велел:

— Пей, глупая маггла. И глотай.

Мэри, продолжая беззвучно плакать, послушно сделала глоток, затем второй и третий. Когда она опустошила стакан примерно наполовину, Ойген отставил его и приказал:

— Открой рот, — Мэри неожиданно легко послушалась, и он тщательно проверил и её язык, и все места за щеками и у дёсен. — Закрывай, — разрешил он — но не ушёл. А, оставив её сидеть в углу, молча сел на кровать, пристально следя за ней — чтобы быть уверенным, что она всё-таки не выплюнет таблетку.

А ещё потому, что в инструкции было написано о том, что в течении первых трёх часов Мэри может вырвать — и тогда придётся пить «Левонелл» ещё раз. А значит, ему придётся тащиться в ночную аптеку.

Три часа. Он переоделся, кинув Мэри халат, и, всё так же не спуская с неё глаз, снова сел. Взял свою Нокию и посмотрел на время — была половина двенадцатого. Он поставил будильник на половину третьего — и, прислонившись к спинке кровати, замер. Он намеревался подождать, и не собирался все эти три часа выпускать Мэри из вида — но она, похоже, неверно истолковала его действия и, подобравшись к нему, обхватила его колени, положив на них голову и продолжая теперь тихо плакать. Он ей не мешал — он вообще не шевелился, просто сидел и смотрел на плачущую на его коленях женщину и… нет. Даже не думал — ждал.

— Но я правда ничего не попросила бы, — вдруг тихо всхлипнула Мэри, прижимаясь к нему почти судорожно. — Правда, никогда. Я просто бы его растила… ну, или её, но мне почему-то всегда казалось, что это будет мальчик… Я ему сказала бы, что его папа был очень хорошим, но он умер… он не знал бы, кто ты. Правда, я… ну просто… ты же ведь уйдёшь, — она вжалась в него. — Я знаю… У тебя есть женщина, ты у неё даже ночуешь… у неё и кот есть, я шерсть видела… но я всё понимаю, — я не для тебя, конечно… но ты ничего бы не потерял, правда — некоторые даже донорами бывают… Пойми меня, пожалуйста… я просто… я просто не хочу, чтобы ты совсем исчез из этой моей дурацкой жизни… Я такого больше не встречу ведь никогда…

Она говорила всё это и говорила, а он просто сидел и смотрел даже не на неё, а в пустоту. Он чувствовал себя словно в аквариуме, или же в стеклянной клетке — и, пожалуй, это было хорошо. По крайней мере, там он никого не сможет убить. Хотя это ведь так просто… Голова Мэри лежала на его коленях, и если он возьмёт её в ладони, она даже не попытается сопротивляться — да и не успеет ничего понять. Долохов учил их… Ойген никогда так и не смог сделать что-то подобное. Просто руками, без капли магии, но технику запомнил, кажется, навсегда… а ещё можно было просто её задушить. Пояс её халата всё ещё призывно лежал на краю.

— Ну прости меня, пожалуйста, — он, кажется, не уловил, когда она сменила тон и тему. Теперь её голос звучал просяще-жалобно, а ещё она в какой-то момент успела взять Ойгена за руку, и всё время гладила её — и это раздражало, но он не убирал руку. Он вообще не шевелился. — Прости. Я… я неправа, я знаю, так нельзя… ты говорил, да — но я просто… пожалуйста, не уходи? А? Ойген, ну не оставляй меня… я буду… я так никогда не буду больше… правда… Я просто… я не хочу тебя терять… Ты же простишь? Простишь меня, да?

Она повторяла это и повторяла, а он просто молчал — а потом она затихла постепенно и, кажется, задремала, так и не поднявшись с пола, а он всё сидел и ждал — и когда вдруг в ночной тишине прозвучал сигнал будильника, Ойген словно бы проснулся.

А может быть, это осыпалось стекло его аквариума.