Желанное и заслуженное (гет)

Мчась по полупустой федеральной трассе под триста километров в час, мы с Марией сидели в уютном салоне автомобиля марки «Insomnia Lux A-IV». Моя любовь смотрела в свой мобильник, но очень часто поднимала голову или вовсе откладывала его, чтобы понаблюдать за проносящимися мимо нас пейзажами потеплевшей Сибири.

Поистине завораживающее зрелище. Федеральную трассу на Карфаген строил гений. Можно сказать, художник. В любой момент ты можешь сесть за мольберт и полностью отдаться музе. Жаль только, мольберт не поместится в салоне автомобиля. Но мне это не кажется столь важным, ведь самый главный холст уже нарисован за любого мастера — кистью самой природы и тем, кто построил дорогу в этом райской красоты месте.

— Боги, надеюсь, Япония выстоит… — внезапно сказала Мария.

В ее тоне я заметил сильное беспокойство и усталость. Похоже, утренние новости выбили ее из колеи. Она не просто переживает все эти новости. Несмотря на ее молодой возраст и отсутствие боевого опыта, я иногда замечаю в ее глазах такую жуткую скорбь, будто встретил американского ветерана.

— Не волнуйся, любовь моя. Самурайский дух не сломить ничем. Вспомни середину двадцатого века, даже после атомной бомбардировки японцы не хотели сдаваться.

— Помню-помню, милый. То было страшное время. Великая нация была сломлена и вынуждена сдаться.

— Так было и с нами, но времена изменились. Теперь мы вынуждаем всех вокруг преклонить перед нами колени.

Мария заметно оживилась и довольно улыбнулась. Какая же она отходчивая. Минуту назад ее настроение было втоптано в грязь, а сейчас она будто парит среди облаков. Гармония и душевный покой накрыли ее, будто мы снова сидим в саду напротив Фудзиямы в самый разгар цветения персиковых деревьев. Никогда не забуду наш медовый месяц.

Мария встала со своего сиденья напротив меня. Я протянул руку, и голова моей возлюбленной оказалась у меня на груди. Я поцеловал ее в макушку, Маша хихикнула и стала тереться щекой о мое плечо.

Король сделал мне поистине бесценный подарок. Не могу представить, как бы я жил, если бы мой старинный друг не свел нас с Марией. В ней есть все, о чем я мечтал с самого детства — бездна страсти, море любви, океан доброты и глубокая верность.

Каждую минуту, когда я закрываю глаза, я всегда думаю либо о ней, либо о работе. Хотя, можно ли считать то, что тебе нравится, работой? Наверное, нет. Впрочем, совсем скоро я уйду и от политики, и от публики, и посвящу себя полностью своей семье, которая состоит, пока что, из меня и моей единственной.

Из машинных динамиков послышались нарастающие звуки гимна нашего родного анклава. Вскоре мелодия зазвучала настолько громко и объемно, что казалось, будто симфонический оркестр играет прямо в салоне автомобиля. Он играл несколько минут. Таков был закон — гимн Карфагена нужно было исполнять целиком, а не отрывками.

Когда струнные, клавишные и духовые замолчали, послышался радостный голос диктора:

— Дамы и господа, просим вас прослушать обращение Его величества Радамана Сидония, нашего достопочтенного правителя, отца и защитника нации!

Звук на мгновение исчез, что-то щелкнуло, и из динамиков полился другой голос. Он принадлежал человеку зрелого возраста. Большая часть населения Оси знала, что королю Карфагена уже очень много лет, но сколько именно — вряд ли это знали даже самые близкие ему люди. По крайней мере, я не знал.

— Мои дорогие верноподданные граждане! Говорит Радаман Сидоний, правитель анклава Карфаген.

Он говорил мягко, как и в каждом своем обращении. Правда, на сей раз я ощущал в его голосе едва заметную нотку скорби. Мой друг очень хорошо умел прятать эмоции. Ему претила эта вынужденная мера, но он всегда оправдывал ее словами: «Если глава государства чем-то расстроен, он проявляет слабость, поэтому он должен скрывать свои душевные проблемы, иначе как он может вести людей в светлое будущее, если его руки ослабевают и опускаются?»

— Как вы все уже в курсе, южный контрольно-пропускной пункт Альтерии подвергся вероломной атаке союза Африканского Содружества и остатков сил Шриманты. Нападение было тщательно спланировано, и множественные силы противника проникли на нейтральную территорию, выделенную для переправки беженцев в безопасное место. Как ни печально мне это говорить, но ряды южного корпуса Альтерии сильно поредели. Множество наших ценных союзников положили жизни на алтарь победы. Своей кровью они выстроили для нас непроницаемый, стойкий щит, удержавший неумолимый кулак черной орды, от которой мы так стараемся очистить нашу землю. Доблесть наших отцов, матерей, сынов и дочерей никогда не будет забыта. Их жизни будут вплетены в наше знамя, несомое могучим колоссом Священной Оси в самое сердце черного континента. Все наши враги уже знают о своем неудавшемся покушении на очищенные земли. Теперь их сердца разрываются от ужаса. Чистое пламя наших факелов очистит их грязные души, а их кровь сможет до конца упокоить тех, кого забрали их нечестивые сородичи. Мы никогда не забудем жертвы нашего братского анклава. Альтерия и Карфаген — братья-близнецы. Нас связывает одна вера. И здесь, и там живут одни и те же свободные люди. Мы говорим на одном языке. И эта трагедия и, одновременно, триумф также принадлежит нам всем, так как тысячи добровольцев из Карфагена отправились туда на помощь. Посему, я объявляю трехдневный траур в полисе, а сейчас я попросил бы вас всех помолчать одну минуту, дабы почтить великих мучеников.

Радио замолчало. Я и Мария посмотрели друг на друга. Она почти сразу же сложила руки в ладонях и прислонила их ко лбу. Я сделал то же самое, но мгновением позже. Король произнес воистину трогательную речь. Вот почему он был так опечален. Стыдно признаться, но мне не довелось узнать о нападении на наших главных союзников в Африке. Эта новость не то чтобы ошарашила меня, но все же огорчила. Сколько еще людей должно погибнуть, чтобы во всем мире наконец настал мир и стабильность?

"Хм-хм, — тихонько ухмыльнулся я свои мыслям, — человечество никогда не познает покоя, пока не искоренит в себе все зло. Пока самые корни этого зла не будут выжжены и забыты. А до тех пор после каждой мировой войны будет лишь затишье. Оно позволит отстраивать цивилизации заново, но в конечном итоге найдутся причины для новых конфликтов. Думаю, это прописная истина, продиктованная нашему разуму самими богами. Впрочем… это могут быть отнюдь не боги. Даже не темные силы. Нет! Глупо сваливать вину на силы, которые нам неподвластны. Все доброе творится волей богов. Все злое творится волей человека и его внутренних демонов, покрывающих его сердце печатью великого греха.

Прошло чуть больше минуты, и радио снова заговорило. Опять мы услышали короля:

— Мои верноподданные граждане! Не забывайте того, что делают для вас предки. И не прощайте обид, нанесенных врагами. Это — наш идеал. Храните его в своих сердцах, как храните священные заповеди и научные знания, и тогда свет чистоты озарит ваши лица даже в самых черных пещерах невежества. — Последовала небольшая пауза. — Во имя Дитя, Отца, Матери и Мироздания, да хранят вас Великие Боги.

На последних словах правителя Мария прикоснулась ладонью ко лбу, затем к правому плечу, от него к левому и снова ко лбу, рисуя треугольник. Тем временем по радио снова зазвучал голос диктора:

— Благодарим вас, ваше величество, король Радаман Сидоний, за вашу потрясающую речь. Мы уверены, ваши слова тронули каждую светлую душу не только в нашем королевстве, но и в государствах-союзниках. События в южном регионе Альтерии действительно были шокирующими для всех стран Оси. Мы настоятельно рекомендуем всем гражданам не оставаться равнодушными и присоединиться к трауру. Для граждан, недавно ставших подданными Карфагена, сообщаем — траур в королевстве не проходит по обычаям, принятым в западной или восточной Европе. Это не тот день, когда нужно лить слезы! Это радостный праздник, когда души умерших почитаются весельем и гуляньями. Но не забывайте о заповедях и законах. Этот двуглавый орел зорко наблюдает за вами. А сейчас вернемся к музыке.

По радио заиграл легкий блюз.

Мария все еще сидела с прислоненными ко лбу сложенными ладонями и что-то говорила себе под нос. Она это делала настолько тихо, что можно было различить лишь согласные звуки, и то еле-еле.

Мне нравилось наблюдать за ней в такие моменты. Она была такой набожной. Ее почитание запретов было настолько же сильно, как и любовь ко мне. Иногда мне казалось, что она сильнее верит, чем любит. Но это было даже хорошо. Она такая же, как я. И, хотя я не настолько ревностно соблюдаю ритуалы или не так долго пребываю в молитвах, зато точно уверен, что если вдруг меня не станет, то она сможет возглавить нашу будущую семью… Осталось только собраться завести детей.

Я посмотрел на нее еще раз, более пристально. Она сомкнула губы и, убрав ладони от головы, откинулась на кожаную спинку сиденья. Моя дорогая еще пару минут посидела спокойно с закрытыми глазами, а в моей голове все вертелись и вертелись два вопроса — когда же в мире настанет гармония, и когда мы утвердимся в ее долгосрочности?

Мария, наконец, открыла глаза и посмотрела на меня. Ее взгляд живо наполнился милой добротой.

Каждый раз, когда она была серьезной или недовольной, стреляла в меня своими драгоценными изумрудами, и не проходило и мгновения, как любовь всей моей жизни смягчалась. Видел бы старина Радаман эти глаза — тотчас же провозгласил бы их ангельскими, а после того, как душа покинет тело Марии, вытащил бы их из глазниц и сделал храмовой реликвией Мемории. Да, действительно, красота города памяти со всеми его каменными черными статуями скелетов, не сравнится со взглядом моей благочестивой избранницы — бесценного дара короля и, бесспорно, Божественного Провидения.

Восхищение своей любовью натолкнуло меня на забавную мысль. Черный цвет запрещен на территориях Карфагена и Новороссии, но Мемория вся из черного мрамора и темных оттенков камней. Полиция нравов и храмовая стража носят черную униформу. Армия Альтерии и Карфагена также облачена в черное.

Я помотал головой и улыбнулся — даже в гардеробе Марии больше черных вещей, чем у кого-либо из моих знакомых. Впрочем, чему я удивляюсь? Я ведь и так знаю ответ с самого детства. Когда я был совсем маленьким, то частенько приезжал к бабушке на летних каникулах. По телевизору постоянно показывали людей в черном, а я надоедал расспросами о том, кто это такие. Она мне не отвечала, так как думала, что я могу не понять, кто эти люди. Наверное, я бы действительно не понял, если бы она начала разъяснять мне детали устройства нашего мира. А вот дедушка был другого мнения. Он с радостью рассказывал мне разные истории, связанные с людьми, мелькавшими в телевизоре. Именно от него я узнал о таких прелестях жизни, как безнравственность общества, которая скоро будет побеждена. И когда коварная ложь, таящаяся в людских сердцах, проиграет моральной чистоте и благочестию, эта борьба перейдет на внешний мир — тот, что находится за пределами едва сформировавшейся Новороссии.

Позже в наш город принесли слово короля Радамана, и бабушка наконец стала подавать голос. В итоге я вырос тем, кем меня воспитали — достойным членом высшего общества. Такого, где нравственность ценнее денег и статуса. Вернее сказать, она бесценна. Почти так же, как и глаза Марии. Ах, и снова я вернулся к тому, что мне дороже всего. Стоит мне подумать о ней, как я забываю обо всем на свете. Если бы христианство не увяло, не теплилось лишь в горстке людей, воюющих на Ближнем Востоке, я бы стал его сектантом и почитал свою верную спутницу, как святую. А хотя... кого я обманываю — я ведь и так делаю это.

— Любовь моя, с тобой все в порядке? — Маша состроила бровки домиком и тронула мою щеку. — Тебя что-то беспокоит?

— Нет, — я прижал ее руку к своей щеке крепче, чтобы лучше чувствовать ее мягкую, молодую кожу, — я всего лишь думал о том, как я счастлив рядом с тобой.

— Но отчего у тебя было такое странное лицо? — она подсела еще ближе, почти вплотную.

Ох, моя нежная лилия, ее беспокойство греет мою измотанную жизнью душу.

— Меня гложут вопросы о жизни и безопасном мире. Надеюсь, послевоенное научное развитие и стабильность принесут нам плоды в виде эликсира молодости, и я смогу жить с тобой вместе до самого Последнего Дня Вселенной.

Мария протяжно и умиленно охнула и приблизилась ко мне. Оставив все свои дела в сети, она положила мобильник на сиденье, закрыла глаза, и я наклонился в ее сторону, чтобы поцеловать. Наши губы соприкоснулись на мгновение, но этого было недостаточно. Мы снова соединились, словно в романтической пьесе старинной Франции, ныне принадлежащей Новому Рейху, но отнюдь не утратившей своей страстной пылкости в отношениях и по сей день.

Нет в мире ничего похожего на то неописуемое чувство, когда ты трогаешь того, кого любишь. Это нечто за гранью человеческого понимания. Я могу об этом лишь догадываться, но держу пари, что то же самое испытывают праведники, ушедшие с грешной Земли в лучший мир. Те, кто живет отныне в Господе. Когда я целую Марию, мой страх потерять ее усиливается стократно… тысячекратно… бесконечно. Это единственное, ради чего я хочу жить в данный отрезок отведенного мне времени. Сейчас для нас не существует ничего — ни мыслей, ни времени, ни пространства, ни войны, ни мира, ничего и никого, что могло бы нам помешать. Существует лишь наша любовь, тепло наших тел и передвижная крепость, укрывающая нас от нашего все еще недостаточно безопасного мира.

— Ах, Мария, ангел мой неутомимый! Меня поглощает скорбь оттого, что я не могу быть с тобой единым целым.

Я закрыл глаза, не в силах сдержать своих чувств.

— О, любимый, мое единственное желание — стать единой с тобой, будто две реки стекаются в одну.

— Если бы я мог проглотить тебя… мы бы стали единой, неразлучной душой.

— Не две части целого, а неделимое.

— О-о, да-а, моя нетленно сияющая звезда в бесконечном мраке пустоты...

— Мы, — Мария отпрянула от меня и взяла меня за руки так, чтобы наши пальцы сплелись между собой, — мы сияем друг для друга в бесконечном цикле сгорания, пережигая космическую темноту, как бесконечное топливо.

Я просто без ума от нее. Она сама сказала все, что я хотел бы сказать, но мои изъявления любви к ней никогда не иссякнут. Разве что они будут ограничены человеческой речью и всеми языками мира. Мое выражение трепетной привязанности к ней — это то, что нельзя выказать словами или вычертить на бумаге. Более того, это только оскорбит и принизит мои чувства к моему дорогому ангелу.

* * *

— Приехали, детка, — оповестил я Марию. — «Альдебаран» сегодня не особенно многолюден, так что тебе повезло.

Маша не очень любила огромные столпотворения, тем более, что она была воспитанницей особого заведения, учрежденного Первосвященным Советом Хранителей Заветов Карфагенского Полиса. Называлось это заведение «Источник жизни» и готовило детей-сирот к государственной службе. Вроде бы ничего особенного, но с какой-то стати люди уделяли выходцам из «Источника» очень много внимания. Они относились к «воспитанникам в черном», как к избранным. Этаким помазанникам самих богов. Как к высокопривилегированным членам общества. Даже дворянство Карфагена испытывало немалую зависть к обездоленным сиротам, всего-навсего получившим билет в жизнь через покровительство короны.

И, к сожалению, никто вокруг не задумывался, каково на самом деле жить тем, от кого ждут непосильного труда в будущем. Управление — не такая уж и легкая работа, как кажется на первый взгляд. Взять хоть меня. Я едва справлялся со своей оперативной группой во времена первого похода на Иерусалим. А здесь… этим людям предстоит сменить нынешнее правительство. Жесткий отбор даст им либо кресла за столом Первосвященного совета и трон, либо… не такую почитаемую, но все же тяжелую работу. Благо, мы живем в век развитых технологий, и им не придется спускаться в глубокие шахты или стоять у станка по двенадцать часов кряду. И все-таки, любой исход и прикованное к ним внимание давят на этих людей сильнее, чем на моего неудачливого товарища, которого придавил танк.

Что ж. Как меня однажды науськал один работяга на заводе: «Не думай о плохом, пацан. Меньше упадешь духом. Больше думай о хорошем, ищи плюсы в полной заднице — и жить будет проще, и силенок уйдет меньше». Нужно почаще вспоминать его совет. В последнее время я стал слишком уж загоняться из-за своей писательской славы.

Мария неторопливо вышла из машины и каждую секунду озиралась по сторонам. Жаль, она не подумала надеть что-то менее броское. Черный цвет «источника жизни» въелся в ее жизнь, но она постоянно жалела, что ее комфорт связан с игрой в прятки на пару с обществом.

Наша Insomnia высшего класса остановилась на парковке рядом с огромным торговым центром, в котором есть абсолютно все — от детских вещей и бытовой химии до огнестрельного оружия и униформы храмовой стражи. Последнее можно купить со специальным разрешением и в сопровождении официальных представителей. При этом каждый может зайти в такой магазин и просто поглазеть на товары любых категорий. Не пускают разве что в отдел с материалами для взрослых. Да, создание порнографии в Карфагене, да и вообще во всех странах «Оси» строго запрещено, но только с живыми актерами. Тут нас и спасает Япония с ее полностью отлаженным производством хентая и прочей белиберды. Сейчас им легко, так как они почти монополисты на рынке такой продукции, но частные творцы набирают популярность довольно быстро. Однако они еще не скоро переплюнут титана индустрии.

Но это далеко не самое интересное в «Альдебаране». Это своего рода гигантский улей, в котором одновременно и живут, и работают десятки тысяч мастеров. В торговых лабиринтах можно запутаться, если попал сюда в первый раз. Даже навигационные дроны не всегда спасают положение, и нужно идти сюда с кем-то, очень хорошо знающим здешние места.

Любой ремесленник, содержащий свою лавочку, готов в любое время приступить к работе и создать в кратчайшие сроки целую партию товара. Причем места сбыта ограничиваются лишь фантазией создателя. Ты можешь закупаться в конфетном отделе — и там же приобрести скрипку. Или можешь зайти в обувную лавку, а выехать оттуда на мотоцикле. Забавные случаи бывали и со мной. Как-то раз я забрел в здешнюю библиотеку и чуть не вышел из нее с документами на машину. Благо старик Амфитрий уже успел подарить мне к тому времени машину, на которой я теперь с удовольствием борозжу просторы Сибири.

Вот так обстоят дела в «Альдебаране». Целый город внутри огромного здания с кучей служб и сервисов: полиция, пожарная охрана, поликлиника и производственные цеха разных мастей. Все лицензировано, сертифицировано и может быть на порядок лучше, чем где-нибудь снаружи. Что ни говори, а конкуренция делает свое дело. Так что, даже если у таких торговых центров не будет внешних клиентов, он вполне проживет и сам по себе, за счет внутренней экономики. За исключением строительных компаний. Этот бизнес будет здесь буквально выживать. Но при нынешнем положении дел, как мне кажется, все довольны.

По моему желанию мы с Машей зашли в один из магазинов. Десятки стеллажей простирались на десятки метров вглубь зала. Здесь было все. Одежда — от дешевого исподнего до едва подъемных по финансам синтетических кож и мехов. Химия, канцелярские принадлежности, косметика, посуда разных видов, сотни книг разных жанров и для всех возрастов. Раритетные вещи, вроде давным-давно вышедших из моды дисков с разного рода содержимым. Не говоря уже о кассетах. На каждой металлической балке, держащей потолок, висел плакат с цветастой рекламой. Рядом со стеллажами на стенах были закреплены ценоуказатели со встроенными телефонами. О, да, однажды, когда мы с Марией только познакомились, мы гуляли по «Альдебарану» целый день, и она проголодалась. Как раз с помощью такого телефона мы нашли в электронной книге контактов телефон пятизвездочной «забегаловки», и через пять минут после бронирования столика за нами явился улыбчивый посыльный, который любезно сопроводил нас за стол на пару этажей выше. С террасы открывался превосходный вид на усеянную огнями автостраду, ведущую к нашей усадьбе. Незабываемый вечер с незабываемым исходом.

Я посмотрел на Марию, а она на меня. Мы улыбнулись друг другу, и я тут же приметил прямо перед собой полосатые гольфы сине-белого цвета, которые давно собирался ей купить.

Пока она отвернулась, я хотел уже было схватить эту замечательную вещь, но на полпути передумал, так как это должен быть сюрприз для нее. Безусловно, она будет рада и открытому подарку, но видеть слезы счастья на этом ангельском лике гораздо приятнее.

Во внутреннем кармане моего пиджака что-то завибрировало. Я не любил, когда мне кто-то звонил, поэтому закатил глаза. Достав телефон, я увидел на экране надпись «Батя» и смягчился. Общаться с семьей мне доводилось очень редко из-за занятости или частых пропусков звонков. Не в моих правилах было перезванивать, так как я мог отвлечь людей от важных дел. Поэтому дожидался, пока мне снова не перезвонят.

— Алло.

— Привет, сынок, — зазвучал веселый голос зрелого мужчины. — Ну, как у тебя там дела? Поздравляю с днем рождения.

— Спасибо, — улыбнулся я, — у меня все как обычно, то есть хорошо, — я потер затылок.

— Точно?

— Точно, — ухмыльнулся я.

— Смотри, чтоб было честно! Все без обмана, как у волшебника Сулеймана!

В этот момент я засмеялся. Мне очень нравились присказки отца по какому бы то ни было поводу. В детстве их было столько, что и тогда их нельзя было упомнить, а теперь, с течением времени, все уж и выветрилось из головы.

— Честнее не бывает, баць-ка, — шутливо ответил я, — всего лишь небольшой застой в написании новой книги по философии и ломящаяся от писем фанатов почта.

— Так это же хорошо! Люди нужны тебе, а ты нужен людям. Все закономерно и равноценно.

— Да, только я один, а фанатов миллионы. Каждому не ответить даже с помощью спецпрограмм.

— Не дрейфь, юный алхимик, фанаты на то и фанаты, что могут ждать вечно.

— Ну, тебе-то легко говорить, — посмеялся я, — ты-то всего лишь заводской работяга.

— А-а! Теперь уже не заводской работяга…

— В смысле? — Я выпучил глаза. — Тебя уволили, что ли? Или ты сам ушел?

— Да ты чо? Я вообще-то теперь буду сидеть в прохладном кабинетике, а не в цеху. Меня повысили. Теперь я главный инженер!

По счастливому тону отца я быстро понял, что он корчит смешные довольные рожи, когда говорит мне об этом. Из-за этого я не сдержался и засмеялся.

— Поздравляю с повышением. Воистину благая весть, баць-ка!

— А то, еще бы. Видел бы ты матушку, как она счастлива была. У нее лицо было такое, будто мы вернулись из медового месяца, проведенного в ОАЭ. Эх, как давно это было.

— Ой, да ладно тебе, не так уж и давно. Передавай привет маме, кстати. А как там сестра?

— О-о-ой, у нее дела просто зашибись. Приходи двадцать восьмого дня Девы в Национальную Филармонию Новороссии. Там и увидишь, как у нее дела.

— Ого! — я аж обомлел. — Вот так да, уже догадываюсь. Ну молодец-молодец, что тут сказать. Мы с Марией обязательно приедем. Такое событие я ни за что в жизни не пропущу, и ей полезно будет развеяться, а то сидим в усадьбе, белого света не видим.

— Ну дык, ты ж у нас великий домосед, ха-ха. Кстати, сынок, я тут чего хотел спросить-то? Вы там когда уже, ну это…

— Чего?

— Ну, внуки когда уже, в натуре?

— Ох, батя-я, ну что ты в самом деле?

— А что? Мне уже полтос скоро, а я еще не дед! Ну что за дела?

— Да будешь ты дедом, будешь, только чутка попозжа, лады?

Послышался глубокий вздох и прерывистый выдох:

— Лады… Ты только не затягивай там. Не, ну реально, хорошие времена наступают. Как раз вот сейчас, если это, ну ты понял, то глядишь, на день победы и родится, а то и раньше. Но все равно ведь уже победим!

— Хорошо, я тебя понял. Я подумаю над этим сегодня же. Даже прямо сейчас, пока по магазину буду лазить, подумаю.

— Ловлю на слове!

— Хорошо, — ухмыльнулся я. — Ну ладно тогда, чо?

— Да. Заезживайте как-нибудь к нам, ладно? У нас тут трассу проложили хорошую, мигом домчите.

— Хорошо, как только отладят маршрут для автопилота, заскочим на пару дней.

— А то и на недельку?!

— Тоже вариант. Ладно, бать, тут мне Маша машет, хочет что-то обсудить. Звони, если что-то будет нужно.

— Лады. Машуне привет. Бывай, сына.

Отец положил трубку, и я закинул телефон во внутренний карман пиджака.

— Что там, милый? Кто звонил?

— Да так, отец звонил, похвастаться. Тебе привет передает и приглашает в гости как-нибудь.

— Но ты же не любишь ездить сам.

— Поэтому я и сказал ему, что приедем, как только путь будет отлажен, — я развел руками и улыбнулся.

— А-а, ну тогда хорошо.

— Да-а, сестра, похоже, теперь будет выступать в филармонии. Нужно будет съездить на ее дебютный концерт через полторы недели.

— Отлично. Поедем.

— Угу.

Мария посмотрела на меня так же, как и в машине полчаса назад.

— Дорогой, что случилось?

— Да вот, просто подумалось кое-что…

— Говори, — она бросилась ко мне обниматься.

— Просто мне стало жаль, что бабушка с дедушкой не дожили до всего этого. Моя маман, что вечно переживала за отца, наконец успокоена стойким положением в обществе. Отец дослужился до главного инженера со всеми последующими привилегиями. Сестра стала «клавишным маэстро», я стал преуспевающим писателем, нашедшим любовь всей моей жизни. И это несмотря на мелкие потери в виде руки, но да боги с ней. Мы все заслужили то, чего желали и к чему непреклонно стремились. Наша жизнь сейчас — это результат усерднейшего физического и умственного труда. И только представь, сколько нам всем пришлось пережить до этого момента. Надеюсь, ты тоже счастлива, что пережила свои невзгоды и стала частью моей семьи.

— Ноги не держат меня от испытываемого счастья, любимый.

И правда, Мария повисла на мне. Лишь ее цепкие руки, захватившие меня в объятия, не давали ей упасть на пол.

Я подтянул ее к себе и поцеловал в белоснежную макушку, пахнущую цветами. Здесь, в торговом центре, названном в честь далекой звезды, находится пик нашего общего счастья. И оно столь же необъятно, как и это космическое светило.