Дорога домой (гет)

Утренняя тишина была прохладной и солнечной. Нермин чувствовала это болезненно-остро — в тяжести сонного еще тела, в гладкости простыни под спиной, в щекочущей горло свежести ветра из открытой форточки. В последнее время она научилась ценить тишину, потому что та слишком быстро рушилась. В кухне раздался телефонный звонок, потом послышались привычно режущие по ушам звуки — слово, визг, еще слово — дежурный разговор о том, как все плохо. Нермин вздохнула: смыться не удалось, значит, снова придется получать за двоих, за себя и за отца…

— Валяется до двенадцати дня, а я срач за ней выгребай! — долетела до нее «первая ласточка».

Нермин вспомнила, как по телеку недавно болтали о возросшей вероятности землетрясений. Вдруг тряханет, посыплется штукатурка, закачаются люстры, затрещат, лопаясь, окна, а потом пятиэтажка сложится карточным домиком. Рухнут перекрытия, переломятся балки, и никто не успеет встать под несущую стену. Нермин подумала, вот бы отец пришел, и все они втроем дружно умерли, чтобы вот раз — и все закончилось. Представить картину в красках ей не удалось. Дверь грохнула, распахнулась, и мать возникла на пороге, зареванная, растрепанная, до тошноты — или это вчерашнее давало о себе знать — мерзкая. Зависла на минуту, оглядела комнату, выцарапывая взглядом почти что видимые следы на солнечно-белых полотнищах стен. Нермин с привычной обреченностью сопровождала каждый взгляд, отмечая столбиком пунктов то, за что получит порцию упреков.

— Блестяшки свои раскидала по столу опять. Когда ты к порядку приучишься, а?

Раз.

— А это что за куча лежит? Я стараюсь, тряпки твои стираю, глажу, а ты их вперемешку с грязными носками в пыли валяешь? Когда последний раз под кроватью мыла? Я тебе вчера…

Два. Горечь, скопившаяся на сухом языке, стала еще ощутимей и приобрела привкус слез. Надо было вчера развешать вещи или хотя бы засунуть в шкаф. А лучше самой туда засунуться, залезть с ногами, уменьшиться до размеров космической пылинки и так навсегда и потеряться среди зимних штанов, обуви, оставленной на потом, и кучи воняющих пижмой пакетов, в которые уже лет десять никто не заглядывал.

— Вся в своего папашу, такая же бесстыжая, в гроб меня загоняете, нарочно все… С тех пор, как ты родилась…

Нермин поморщилась. Из-за чего она там разоряется? А, да, цветы не политы. Пункт три в бесконечный список настоящих и мнимых косяков, которых, будь мать в хорошем настроении, даже, наверное, и не заметила бы. Комната меркла, крик звенел на ультразвуковых нотах, Нермин мечтала провалиться, пролететь сквозь треснувший пол, через все нижние этажи, мимо подвальных труб, облюбованных блохастыми кошками, прямо в черную огромную дыру в земле, где было темно и тихо.

— А знаешь что? Катись отсюда на хрен к отцу, чтоб я тебя не видела! Пусть он за тобой сам убирает!

Нермин торопливо вылезла из-под одеяла — взгляд матери окатил голое тело будто ведром ледяной воды. Вытащив из шкафа попавшиеся под руку водолазку и джинсы, она сбежала в туалет, напялила кое-как одежду, выскочила в коридор, схватила сумку и, сунув ноги в кроссовки, помчалась по лестнице вниз. В конце концов, решила она, так даже и лучше, что удалось легко смыться. Целый день вдали от матери, немытых полов и домашних проблем, а там кто его знает — может, и вправду лучше попроситься к отцу.

* * *

Раньше, до всей этой истории с отцом, Нермин любила мать — по-своему, капризно и требовательно, но все же любила. Нермин привыкла, что изо дня в день о ней заботятся, проверяют уроки, готовят еду — создают для нее спокойную и предсказуемую жизнь, которая ее вполне устраивала. А потом все понемногу развалилось. С год назад ее отец, который и так часто задерживался на работе, вообще перестал появляться дома. Врал, что срочные заказы, что заплатят много денег, и они бросят все и поедут в Турцию или в Тай — врал неумело и неловко, явно стыдясь самого себя. Через пару месяцев ночных скандалов и непрекращающейся нервотрепки Нермин подслушала, что если кто и поедет в Тай, то точно не они с матерью, а какая-то левая тетка, потому что папа завел себе пассию на стороне. Нермин плакала, ругала и отца, и мать, удирала на целые дни из дома и отказалась поступать в техникум, куда ее определили единогласно за несколько лет до окончания школы. Отец, порядком оторопевший от ситуации в целом и от сыпавшихся на него обвинений, потихоньку собрал спортивную сумку и сбежал, пока Нермин с матерью не было. Тогда Нермин объявила ему бойкот, от которого сама же больше всех пострадала.

Сперва она была целиком и полностью на стороне матери — точнее, на стороне своей привычной благополучной жизни, которая взяла да и превратилась в ад. Детей разведенок, у которых «не было папы», не то что презирали, но смотрели на них свысока, как на априори неблагополучных и неполноценных, и Нермин, которая вполне разделяла это суеверие, вовсе не хотела оказаться в их числе. Потом в дополнение к остальным несчастьям их с матерью единство тоже разрушилось: убедившись, что блудный муж не торопится возвращаться, мать нашла себе новый объект для обвинений. Тогда Нермин узнала, что она всю свою жизнь, с самого рождения, пьет из матери кровь и загоняет в гроб, и что мать, уставшая горбатиться на двух тунеядцев, больше не позволит паразитке сидеть у себя на шее. Испуганная Нермин, которая никак не ожидала от матери таких откровений, стала пылесосить дома полы, начала аккуратно вешать свою одежду в шкаф и мыть за собой посуду, но стало только хуже. Мать находила новые и новые поводы для многочасовых скандалов, и вскоре Нермин пришлось горько пожалеть о том, что она не удрала из дома вместе с отцом.

Удирать все же пришлось — к бабушке с материнской стороны. Нермин была к ней привязана, хоть старушка упорно придерживалась драконовских правил в воспитании. Никаких мальчиков и прогулок: со свободой Нермин пришлось попрощаться, но поначалу она радостно мирилась с ограничениями. Главное, что никто попусту не орал. Она даже пыталась подружиться с двоюродными сестрами, но те, воспитанные в свято хранимых семейных традициях, оказались жуткими занудами, любящими задирать не к месту курносые конопатые носы, так что дружеские порывы Нермин быстро затухли. Она не скучала — болтала с бабушкой, бегала по мелким поручениям, возилась в огороде и снова чувствовала себя хорошей девочкой…

…До тех пор, пока старшие бабушкины дети не завели привычку ездить к матери и устраивать многочасовые посиделки за чаем. «Гвоздями программы» были Нермин и ее непутевый отец. Сперва Нермин терпела оскорбления в адрес отца, потому что и сама была на него изрядно сердита, потом стала принимать их на свой счет, тем более что ораторы в выражениях не стеснялись и мало-помалу сами начали приплетать ее к отцовским подвигам. Однажды Нермин не выдержала и высказала все, что думает о бессовестных родственничках, а те заявили, что мать их больше на пороге не увидит, пока в доме обитает неблагодарное отродье. Бабушка утешала Нермин как могла, но она-то знала, что хозяйство загнется без помощи дядь и теть. Кто будет заготавливать дрова, копать и полоть огород, носить с колонки воду, если ее в очередной раз отключат, кто съездит в город за лекарствами и продуктами? Пришлось Нермин потихоньку собрать вещи и уйти, и тогда она в первый раз осознала, что это значит — остаться в полном одиночестве.

Сперва она надеялась на подруг и друзей, но у тех были свои вечные проблемы и огорчения. Навязываться иждивенкой было особенно не к кому. У кого-то отец выпивал, а кто-то жил с родителями и больной бабушкой в маленькой квартире. Друзья помогали чем могли: подбрасывали деньги, сигареты, кормили и разрешали переночевать, если было место — Нермин была благодарна, но понимала, что долго так не протянет. Она попыталась устроиться на работу, но в хорошие места ее не брали, а стоять в жару и холод за прилавком на рынке или мыть полы она не хотела. Делать было нечего — Нермин позвонила матери, поунижалась и выпросила позволение вернуться. Мать, впрочем, вроде как обрадовалась ее возвращению и орать стала реже, так что Нермин просто старалась как можно меньше бывать дома. Она горько жалела, что отказалась поступать в техникум назло отцу, и решила, что обязательно подаст документы на следующий год и сбежит в город в общежитие.

Мало-помалу усталость и надоедливое тянущее чувство, что все плохо и лучше уже не будет, сделались для Нермин привычными — как раньше были пироги с яблоками по воскресеньям и ежемесячные поездки с отцом в город за обновками. Однако в тот раз ей повезло. Отец вернулся, долго просил прощения и у матери, и у самой Нермин, и на целых девять месяцев все стало как прежде — почти. Родители больше не ссорились, изо всех сил изображали дружную семью, и даже братьям и сестрам матери пришлось заткнуться и смириться с тем, что блудный родственник и его языкастая дочка снова в числе приличных людей. Нермин запрятала подальше и обиду, и горечь от пусть временной, но все же потери, и щемяще-жуткое чувство пустоты, когда знаешь, что никто не придет и не поможет. Она даже заставила себя поверить, что теперь все будет нормально. Это было что-то вроде испытания, которое нужно просто пройти, перетерпеть, и все, можно выдохнуть и жить дальше. Желать доброго утра, спрашивать, как дела на работе и починили ли ту упрямую немецкую развалюху, ныть, что Мадинке купили новый смартфон, а Верку отпустили в кино на ночной нон-стоп…

А потом все повторилось. Снова. Нермин встретила происходящее с мрачным спокойствием обреченности, но в этот раз тоска мучила ее куда сильнее, как и страх, что теперь это точно кончится плохо — или не кончится вовсе и будет повторяться из раза в раз. Из дома Нермин теперь не уходила, но убегала, стараясь убраться рано утром и не возвращаться до ночи, благо, с приходом весны стало тепло и можно было торчать хоть на улице, хоть у бабушки в огороде. Впрочем, к бабушке Нермин не спешила, догадываясь, что в этот раз родня налетит на нее с новой силой, поэтому приходилось обходиться друзьями.

* * *

Нермин шла в старый запущенный парк, начинавшийся за зданием администрации, которой не было до этого самого парка никакого дела. Среди елей с почти черной хвоей и дубов с вывороченными из земли змеями-корнями, на остовах бывших скамеек находили себе прибежище все те, кого обобщенно именовали неблагополучными элементами. Нермин себя к «элементам» не относила и думала о них со снисходительной гордостью, но парка не чуралась, а с тех пор, как дома стало тошно и уныло, появлялась там часто. Элементы выказывали ей поистине джентльменское уважение, так что у нее было даже негласно закрепленное за ней место — в углублении у подножья старого раскидистого дуба, с которого в ветреную погоду градом сыпались толстые как бочонки желуди.

Нермин не могла не догадываться о причинах такого расположения, но вслух не протестовала. На нее пялились все и постоянно — прохожие, водители спешащих в город машин, друзья и даже парни подружек. Она принимала это как должное, хоть и злилась, если восхищение становилось слишком настойчивым. Сказывались отложившиеся в подкорке многолетние нравоучения по поводу «мужикам только одно подавай» и «а ну попробуй принести в подоле». Впрочем, когда Нермин стукнуло шестнадцать, эти разговоры разбавились новыми: уже взрослая, пора искать парня и собираться замуж. Мать про это каждый раз поминала, когда тыкала ее носом в очередную невымытую кастрюлю или гипотетический обед, который можно было бы и приготовить. Нермин не хотела выходить замуж для того, чтобы торчать у плиты с поварешкой или с тряпкой у раковины, но, раз выхода не было, она решила, что поживет в свое удовольствие, пока может. Все из-за тех же наставлений: «вот выйдешь замуж, сядешь дома, отрежешь свои космы, а муж все твои проститутские наряды в печи сожжет или повыкидывает».

Перекинувшись парой слов с гревшими на солнце спины завсегдатаями парка, Нермин прошлепала по траве к своему дубу, уселась наземь и прислонилась к теплому стволу. Здесь был практически рай на земле — тишина, которую только подчеркивали редкие взрывы дурашливого смеха, угол синего июньского неба и шелестящая на ветру густая крона, казалось, способная заслонить собой целый мир. Нермин какое-то время просидела, прикрыв глаза. Ей было жарко, хотелось пить, а голова то и дело начинала кружиться. Нермин принялась обшаривать сумку в поисках денег. После долгих и старательных поисков нашлось несколько монет и помятая сигаретная пачка с заботливо засунутой внутрь зажигалкой. А вот телефон не нашелся.

Нермин закурила, подавилась горечью и задумалась, куда запропастился телефон. Неужели умудрилась вытащить и оставить в комнате? Если мать сообразит, что сделать, чтоб снять блокировку, и пошарится в переписках, на уши будет поднята вся округа, а блудный отец, чего доброго, найдется и будет ждать на пороге с ремнем, как в старые добрые времена. Нермин усмехнулась, вспомнив, как попадало ей когда-то за поздние прогулки и выпачканные в уличной грязи вещи, и грусть накатила на нее вместе со слезливо-горькой обидой. Впрочем, проблема с исчезнувшим телефоном была куда более насущной. До подруг без него никак не достучишься: одна жила почти на дачах, вторая на противоположной окраине, а они, между прочим, договорились снова собраться и свалить в кафе, чтобы закончить так хорошо начавшиеся вчерашние посиделки. Нермин с тоской вспомнила запотевшую бутылку вина на застеленном бамбуковыми циновками столике, и пить захотелось еще сильнее. Может, и телефон там остался…

Нермин потерла ноющие виски и принялась соображать. Так, вчера в кафе она доставала мобильник, чтобы ответить на сообщение очередному знакомому знакомых, который ненавязчиво, но решительно набивался в ухажеры. Потом они с девчонками выпили за то, чтобы Нермин наконец нашла себе нормального парня. Потом позвонила мать в истерике и пять минут орала в трубку, чтоб Нермин катилась домой и не смела опаздывать на праздник. Нермин просидела с подружками еще с полчаса, влив в себя пару бокалов, потом вызвала такси и поехала в гости.

Дядя, у которого был юбилей, и тетя приходились ей двоюродными бабушкой и дедушкой, а двое их сыновей и дочь — настоящими дядями и тетей, но разница в возрасте была совсем небольшая, и Нермин игнорировала субординацию. Адиль и вовсе был старше нее всего на три года — какой он там дядя, смешить людей только. В общем и целом общались они неплохо, хоть и нечасто. Когда-то давно Неджет даже снисходил до того, что играл с Нермин в куклы и дарил красивые безделушки, привезенные дядей из очередного рейса в Китай. Потом дядя стал ездить в Германию, вместо раздолбанного доставшегося от предков сарая купил себе большой и добротный дом в новом районе, завел традицию устраивать большие застолья на праздники, а Неджет и Адиль как-то незаметно, но бесповоротно отдалились и завели себе совсем другую компанию. Какое-то время Нермин водили к ним в гости, потом была пара случайно услышанных разговоров про денег куры не клюют и нечего у них там болтаться, и визиты сократились до все тех же традиционных сборищ, которые Нермин не слишком интересовали. К родственникам она относилась хорошо, но среди многочисленных и не всегда знакомых гостей чувствовала себя не в своей тарелке.

Тряхнув головой, Нермин потушила о подошву надоевшую сигарету и сосредоточилась на мысленных поисках телефона. Они мило поболтали по дороге с таксистом. Мужик был немолодой, но симпатичный, скромно косился на ее голые коленки и под конец, кажется, готов был попросить номерок, пока Нермин рылась в сумке в поисках рассыпавшихся купюр, но со двора некстати вывернул уже явно поддатый Адиль и распахнул пассажирскую дверь. Таксист сделал скидку и убрался, а Нермин, слегка сожалея, что охота не удалась, последовала за Адилем в сад, где за накрытыми столами хохотали и звонко чокались. Она еще была относительно трезва и даже пожалела о том, что не заехала домой переодеться — все женщины были при параде и с прическами. Дядя поприветствовал ее, будто вправду был рад видеть, и усадил за стол возле какой-то соседки, прямо напротив Неджета.

Потом был ужин, домашнее вино, которое подливал еще один гость, незнакомый молодой мужчина с обручальным кольцом на пальце. Телефон тогда еще был при Нермин — она читала сообщения, которые писал тот самый ухажер-под-вопросом. Когда садовые фонарики в глазах Нермин мягко дернулись с места и поплыли, она поняла, что с вином пора завязывать и, воспользовавшись тем, что все отвлеклись на жарившиеся шашлыки, сбежала из-за стола в дальний угол сада. Там, спрятавшись среди любимых хозяйкиных пионов, Нермин отдышалась, убедилась, что, по крайней мере, довольно твердо держится на ногах, и принялась отвечать на короткие, но недвусмысленно передававшие заинтересованность сообщения поклонника.

Пококетничав в вотсапе, Нермин собралась было вернуться, но передумала: испугалась, что мать выцепит ее и устроит очередной сеанс промывания мозгов. Пока она мучилась нерешительностью, на дорожке послышались шаги, и из-за мимоз в рост человека показался тот самый окольцованный гость. Слово за слово, и Нермин, сперва не чувствовавшая особого интереса, невольно прислушалась к обволакивающе-вкрадчивой болтовне. Что-что, а спаивать и засыпать комплиментами он явно умел и делал это с удовольствием. Женатые Нермин не привлекали, но ей было интересно послушать о том, какая она удивительная и как он ни разу таких не встречал, хотя объездил кучу стран и даже бывал в Америке. В саду неуклонно темнело, синие тучи заволакивали горизонт, а гость подходил все ближе и ближе. В какой-то момент Нермин это стало напрягать, так что она была даже благодарна внезапно вывернувшему из-за мимоз Неджету. Тот оглядел ее неодобрительно, потом сухо сказал гостю несколько слов, которые Нермин не разобрала: отцовский родной язык она знала из рук вон плохо. Гость покивал, кинул на Нермин взгляд, из которого внезапно пропал интерес, и быстро зашагал к дому. Неджет остался стоять столбом посреди дорожки, засунув руки в карманы джинсов и перекатываясь с пяток на носки кроссовок.

— Что ты ему сказал? — поинтересовалась Нермин, сочтя, что имеет право знать, куда и зачем так внезапно услали ее собеседника. Неджет хмыкнул.

— Что тебе лет меньше, чем ему потом дадут.

Нермин почему-то показалось, что он шутит. Она расхохоталась, но Неджет осуждающе покачал головой.

— Не понял, а по какому поводу веселье?

— А что такого? — переспросила она недоуменно, протерла густо накрашенные глаза бумажным платочком — от смеха выступили слезы.

— Ну нет, — скривив губы, проговорил Неджет, — я, конечно, все понимаю, что у тебя это в порядке вещей, но ты б хоть из уважения к отцу постеснялась, что ли. А у мужика этого жена второго скоро родит, ты в курсе?

Дальше они поссорились — несильно, но громко, остросюжетно и с переходом на личности. Потом их нашла тетя, которая, видимо, расслышала сквозь грохот музыки скандал. Неджет, к облегчению Нермин, повел себя как разумный человек и больше лишнего не болтал. Тем не менее, она решила, что обиделась на него окончательно и бесповоротно, а раз так, то можно с чистой совестью распрощаться и свалить с чужого праздника жизни по своим делам. Она пожаловалась тете на усталость и головную боль — такой был трудный день, тетя Роза, маме помогала, устала. Тетя согласилась, но тут же решила, что Неджет, как единственный трезвый, должен непременно довезти Нермин до дома, потому что «ну какое такси, это опасно, и вообще уже темно». Так Нермин и оказалась на заднем сидении Неджетовской Ауди — когда она попыталась открыть переднюю дверь, он зыркнул на нее так, что у нее рука сама собой опустилась.

Заднее сиденье… Сумка, вибрирующий телефон… Сообщение, что на счете осталось три копейки. Неудачный звонок отцу. Отброшенный в сторону телефон…

— Твою мать.

Нермин кляла себя на все лады. Это же надо так упиться, чтобы забыть мобильник в чужой машине и кое-как вспомнить об этом, перебрав все события вчерашнего дня. И что теперь делать? До встречи с девчонками осталось три-четыре часа, как договорятся, а если еще позже решат собираться, где тогда их искать? Не сидеть же остаток дня в кафе, тем более что они могли передумать ехать в город. Нермин лихорадочно думала, как вернуть обратно мобильник. Неджет его если и найдет, то вряд ли заморочится с возвратом — не в таких они отношениях, чтобы он стал развозить по поселку ее вещи. Значит, надо искать самого Неджета или хотя бы Адиля, который может позвонить братцу и вызволить телефон. Но Адиль мог быть где угодно — в разъездах по работе или у кого-нибудь из друзей, а номера его телефона Нермин на память не знала, как и номеров подруг, так что, даже если бы и нашелся кто-то, кто дал бы позвонить… Нет, все сходилось к тому, что придется искать Неджета. Дом дяди и тети, квартира или кто его, непьющего, знает, автосервис — три варианта, и все потенциальные места пребывания у черта на куличках. Нермин жалобно выругалась себе под нос.

Солнце жарило все сильнее, но о том, чтобы тащиться домой переодеваться, не могло быть и речи — наверняка мать будет разоряться, пока не охрипнет. Денег после вчерашних посиделок и поездки на такси оставалось всего-ничего, и то благодаря заслуженной у таксиста скидке. Выхода не было — только идти пешком. Пары соток как раз должно было хватить на то, чтобы купить попить. Например, большую ледяную бутылку минералки, которую можно будет приложить к мокрому лбу и так и идти по обочине в надежде, что Неджет найдется быстро.

К родителям Неджета было ближе всего, но Нермин не могла себя заставить пойти туда после вчерашнего. Мало того, что вид такой, что опять все пялятся, но на этот раз с ужасом, так еще и немного стыдно и не хочется ни с кем разговаривать, а разговаривать придется. Нермин успокоила себя тем, что навряд ли Неджет остался бы у родителей. Значит, автосервис или своя-собственная хата. В автосервис идти было дальше, и все по раскаленной до марева четырехполосной дороге, с которой проезжавшие машины поднимали столбы сухой белой пыли. Нермин побрела к Неджету на квартиру, мрачно подумав, что, даже если его и нет дома, можно поспать в подъезде на ступеньках, дожидаясь его прихода в тени и относительной прохладе.