Дорога домой (гет)

Было пасмурно, но влажный воздух прогрелся и покачивался над деревьями липким душным маревом. Налетавшие время от времени порывы ветра осыпали лобовое стекло каплями с мокрой листвы, задували в салон запах пропитавшейся влагой земли. Нермин смотрела на проплывавшие мимо дома, увешанные неизменными спутниковыми тарелками, и думала о предстоящей встрече с отцом. Они катастрофически опаздывали: Нермин пришлось потратить кучу времени, чтобы хоть как-то замазать синяк, а Неджет, видимо, вообще имел привычку растягивать свои сборы на катастрофические сроки, и она удивлялась про себя, как он умудряется приходить вовремя на работу. Если, конечно, действительно умудряется. Впрочем, это казалось даже милым: бесконечные поиски той самой идеальной футболки и джинсов, которые бы к ней подошли, а потом подходящих по цвету носков.

Нермин с недоумением и досадой заметила, что стала слишком внимательна к внешности Неджета и подмечает теперь то одну, то другую черту его облика так, будто видит его впервые. Она думала о том, что никогда по-настоящему не разглядывала родственников: привыкла к ним как к чему-то постоянному и неизменному, принимала их лица и фигуры как данность, запомнив раз и навсегда и перестав придавать значение деталям. Таким для нее до недавнего времени был и Неджет: привычно-полустерто-незамечаемым. Она обращала внимание на одежду, на обувь — на то, что менялось, — но никогда не замечала, что у него родинка на левом виске и рядом с ней небольшой шрам. Или что его глаза не черные, как ей всегда казалось, а темно-карие, и на солнце он забавно щурится, а когда пытается поддеть ее, то по-девчачьи кокетливо опускает ресницы. Или что на него приятно смотреть, особенно если он чем-то занят или задумался. Нермин все это не нравилось: было неловко, как будто она подсматривает за Неджетом в замочную скважину, узнавая то, что ее не касалось и не должно было касаться, но остановиться она не могла. Это случалось будто само собой: цельная картинка дробилась на кадры, сыпалась деталями от паззлов, заставляя пристально разглядывать каждую в поисках нового и интересного.

До тех пор, пока не просыпалась тревожно-нервная совесть, чтобы напомнить о том, что все это вообще-то не навсегда, и нечего так пялиться, и привыкать не надо — а ведь к хорошему быстро привыкаешь. «Зачем ему это все? Он же поиграется как с куклой и пошлет лесом-полем, — крутилось в голове надоедливое бормотание внутреннего голоса. — Тоже мне, супермен-герой-спаситель. Делать нечего больше или нянчиться не с кем? Сестренкины дети надоели, однако, а своих не нажил, вот и возится со мной, только что подгузники не меняет». Нермин досадливо вздыхала, отгоняя дурные мысли. Ей-то что? Пусть развлекается, гоняет машину, жжет бензин, переводит на нее мамкину еду и свою зарплату. Надо радоваться, пока можно. Несколько дней, может, недель, если повезет, и больше такого не будет. Придется болтаться по друзьям-подругам, а потом снимать угол и впахивать на первой попавшейся подходящей работе. Точнее, на такой, на которую ее, косорукую и ничего не умеющую, возьмут. Прощай, веселая молодая жизнь, здравствуй, день депрессивного сурка. Вот почему девки так рвутся выйти замуж, хоть там ни черта не курорт: за компанию с мужиком выжить легче. Но свяжись с Ромкой или каким-нибудь еще подобным типом, и уют будешь создавать сама на съемной квартире, а если сильно не повезет, на свекровкиной кухне под чутким присмотром, и забудь про поездки в город — раз в месяц в супермаркет за жратвой, тоскливо поглядывая в сторону парка. Хотя потом дети пойдут, и можно будет сидеть на скамейке, болтая с прохожими, пока папаша катает выводок на аттракционах… Куда ни плюнь, тоска, беспросветно-зеленая, как простудные сопли.

Нермин периодически чувствовала на себе заинтересованно-вопрошающий взгляд Неджета, но не подавала вида, что замечает его внимание, и не говорила ни слова. Захотелось переложить на него часть ответственности за собственное подпорченное настроение: вот чего молчит как партизан, вместо того чтобы развлекать даму беседой. Мимо, наконец, поплыли полуразрушенные корпуса бывшего завода, закрытая территория которого вплотную примыкала к городским окраинам. Отец и мать при виде них всегда обменивались парой слов про то, как было здорово при коммунистах, и как сейчас все продали, а что не продали, то само развалилось. Неджет перехватил взгляд Нермин, изучавшей выбитые окна и матерные надписи на стенах, и удивил ее: сказал, что каждый раз думает, что эти развалюхи давно пора снести и построить там что-нибудь прикольное. Здоровенный парк, например, или жилой квартал с дешевыми квартирами. Нермин схватилась за подброшенную тему. Они немного поговорили о том, как не хватает в этих краях зелени, о том, что даже стремная халупа в их заштатном поселке стоит, как хвост от самолета, и что на квартиру в городе придется копить тремя поколениями, и то пожить в ней не успеешь, разве что в крематорий торжественно поедешь из собственной хаты, когда выплатишь все кредиты. Обычная болтовня молодежи, мечтающей о лучшей доле, но с Неджетом каждое слово звучало по-новому, будто бы интереснее и важнее.

— Знаешь, я так мечтаю в город переехать, — разоткровенничалась Нермин, хотя Неджет ни о чем напрямую не спрашивал, только вставлял время от времени подходящие слова. — Родителям говорила столько раз, пока это все у них не поехало, давайте нашу хату продадим и купим тут, хоть на окраине. Ну меньше будет, но куда нам три комнаты? В колледж вон гнали поступать. Я не против вроде как, но как туда ездить, скажи, да? Общагу могут и не дать, пошлют, мол, живешь близко, садись на автобус и пили. Ты прикинь, каждый день ездить? И работать куда потом? В любом случае, снимать что-то придется. Так нет, уперлись, бабушка тут, выросли тут. А то, что в поселке тухляк, и папе уже с десяток лет зарплату не повышали, это никого не колышет.

— Я тоже уезжать собирался, — кивнул Неджет, вклиниваясь в поток машин, съезжавших с кольца на широкую дорогу, вдоль которой тянулись однотипные не то офисные, не то еще какие тоскливо-безликие здания, блестящие темно-зелеными стеклами. — Собственно, мне армия для этого и была нужна. Универ это хорошо, конечно, но не настолько, чтобы сразу на работу в хорошее место взяли. Не так, как папа с мамой говорили: учись, сынок, с руками тебя, такого умного, оторвут. Ну умный, допустим, только сколько их, умных таких? Со всей округи сюда едут. У отца знакомые были, кто мог потом помочь, но без армии по-людски не устроишься. А за сто баксов пахать я не собираюсь. На квартиру бы нам, конечно, сразу не хватило, поснимали бы первое время, а там эту продали и накопили. А теперь не знаю, как, половина моя, а куда ее, эту половину? Тем более, на отцовские деньги все куплено, он хоть и говорит, забирай, и еще тебе добавлю, да не хочу я так. У них еще мелкий и сестра с детьми, муж там есть, но… Да и не хотят они, чтоб я в город переезжал. В общем, ты поняла.

— Куда уж понятнее, — усмехнулась Нермин. — Так и проторчим в поселке до пенсии, а потом будем на лавке сидеть и сплетничать. И сериалы целыми днями смотреть.

Она должна была встретиться с отцом в парке. В том самом, куда он всю ее сознательную жизнь возил их с матерью есть мороженое и сахарную вату, кататься на аттракционах, которые сначала казались Нермин сказочно-волшебными, а потом развалюшно-убогими и смешными, и плавать по неглубокому зеленому озерцу на лодке. Последний раз Нермин была в парке с родителями во время отцовского триумфального возвращения от любовницы. Едва обстановка дома перестала напоминать затишье после бомбежки, отец радостно заявил, что пора восстанавливать семейные традиции, посверкал перед носом у Нермин открытым лопатником и сказал, что они едут в город ни в чем себе не отказывать. Она не отказывала — в строго и раз и навсегда определенных границах, потому что наизусть выучила все немногочисленные выражения отцовского лица: это купи, это можно, а вот это дороговато, а вот в этом ты пойдешь куда-нибудь только через мой труп. Мать тоже что-то себе покупала: сумочку, бусики, привычно скромничала, напоминая, что скоро платить за квартиру, что газ подорожал, и вообще, зачем было тащиться в этот магазин, тут же всегда все так дорого, но раз уж приехали, купи-ка мне вот эти босоножки, Ахмет. Все как всегда, надежно-предсказуемо, скучно и немного по-лохански, потому что они были не то что бедные, а небогатые, и надо было постоянно думать то о мясе, то о текущем кране, то о предстоящих заготовках, но Нермин мирилась с этим, потому что не знала ничего другого.

После магазина был парк, пропахший горячей кукурузой и сладким застревающим в горле запахом сахарной ваты. Нермин смотрела на родителей с чувством снисходительного превосходства, думая, что куда веселее было бы сейчас пить пиво с Диной и Верой, а не шататься по выученным наизусть дорожкам, но все равно, что-то есть в этом такое… Старое, доброе, хорошее. Которое не продлилось долго и, видимо, закончилось раз и навсегда. Теперь в парк Нермин возили Слава с Динкой, когда был бензин, и они застревали в пивнушке, ели шашлыки и хохотали, и это тоже было по-своему весело.

Неджет остановился неподалеку от ворот парка, покружив несколько минут в поисках свободного места: несмотря на будний день и не слишком хорошую погоду, народу было полно. Нермин нервно вертела в руках телефон, думая, позвонить отцу или сразу идти на условленное место: большой фонтан в центре, где они всегда договаривались встретиться, если кто-то из них терялся на прогулке. Неджет со вздохом опустил руку на ее запястье и мягко сжал.

— Ты не психуй так. Я понимаю, что тебе не очень хочется идти после такого, но… Ты же сама понимаешь, что хуже сделаешь, если удерешь.

— Кому хуже-то? — вскинулась Нермин, но ладонь, замершую на ее руке, не оттолкнула: так было хоть немного спокойнее. — Ты сам не понимаешь, что это ни ему, ни мне не сдалось? Может, он вообще доволен был, что со мной поссорился и все, больше ничего не надо.

— Он бы тогда мне не звонил и не спрашивал, где ты и что с тобой, наверное.

— Он изображает. Так же, как я изображаю, как мать изображала, пока не надоело. Все это фигня, Неджет, и я вообще не пойму, зачем ты меня заставил сюда ехать.

— Я тебя не заставлял, — сказал он после паузы. Пальцы разжались и убрались в сторону, оставив на коже Нермин фантомный теплый след, остывший до обидного быстро. — Я просто сказал, что это в твоих интересах, а согласилась ты сама. Так что…

— Я пойду, — перебила она с деланной бодростью, решив, что глупо будет продолжать спор ни о чем. Раз уж они притащились в такую даль, делать нечего. — Подожду, может, он и не появится. Ты же здесь будешь, да?

— Здесь. Если придется перепарковаться, позвоню или напишу, — сказал Неджет и уткнулся в телефон — ему пришло какое-то сообщение.

Нермин прошла через главные ворота и запетляла по выложенным плиткой дорожкам, с невольной настороженностью поглядывая по сторонам. Вечерами в парке обычно собиралась многочисленная молодежь, а днем дорожки и скамейки заполняли старики и родители с визжащими и выпрашивающими какую-нибудь ерунду детьми. Приходилось постоянно уворачиваться то от колясок, то от летящих навстречу самокатов. Нермин сердилась, с каждой минутой чувствуя себя все более неуютно. Сколько они с отцом не виделись? Два месяца, три, дольше? Дольше. Зачем ему понадобилось приезжать, если до этого его вполне устраивали телефонные разговоры, без которых он, впрочем, тоже неплохо обходился, потому что были дела поважнее? Полная чушь все эти попытки изобразить, что все осталось как раньше, что их вообще что-то еще связывает: отца-молодца, допустившего вселенскую несправедливость, и разобиженную, но послушную дочь, которая бежит к родителю по свистку, как дрессированная псина. Принеси-подай, иди нахуй-не мешай. Кому нужна эта показуха? Уж точно не ей, и, сколько бы Неджет ни переобувался в полете, говоря, что она сама поехала, ничего этого не было бы без его уговоров. А ведь так еще глупее: она слушается мать, отца, Неджета, подружек — вообще всех подряд, куда ткнут пальцем, туда и идет, потому что сама не знает, что ей нужно и как нужно. И отец, видимо, тоже не знает.

Смотреть на него было странно. Наблюдать издали, притаившись за колючим кустом шиповника, как выследивший цель снайпер. Чувства вспыхивали в груди одно за другим, будто выстроившись в очередь. Недовольство. Радость. Грусть. Обида. Злость. Страх. Удивление. Радость. Нермин утерла платочком взокший лоб, зачем-то пригладила стянутые в конский хвост волосы. Отец стоял у фонтана столбом, смотрел в противоположную сторону, напряженно выпрямившись, будто в почетном карауле на каком-нибудь параде. Он был высокий и худой — похудел еще больше и еще сильнее загорел, и белая рубашка в клеточку вспыхивала неестественно ярким пятном в проглядывавших лучах солнца. Вырядился к ней так, как раньше ходил только в гости к дяде Пете, которого терпеть не мог, но все равно терпел, и это было обидно. Нермин вывернула из-за куста, зашагала вперед, гордо задрав подбородок. Не дойдя до отца нескольких шагов, остановилась и чужим, ломко-хрупким голосом окликнула.

— Папа!

Он обернулся, вздрогнув от неожиданности, шагнул вперед, расставил руки, будто хотел ее обнять, но тут же застыл на месте. Не то передумал, не то ждал, что она сама подойдет, не то… Черт его знает. Нермин нервно, криво улыбнулась и пронаблюдала за тем, как на лице внимательно на нее смотревшего отца появилось озадаченное выражение. Он все-таки сделал последний несчастный шаг и неуклюже, твердо ткнул пальцем в ее скулу.

— Это мать тебя так что ли?

Нермин, поморщившись, отодвинулась, чувствуя себя так, будто ее как минимум шарахнули током. В груди завертелся водоворот, на дне которого вспухла и поползла в стороны, сжирая без того хилую выдержку, гигантская черная дыра.

— Ага. Уже проходит.

Отец досадливо махнул рукой, отвернулся, прикусывая нижнюю губу — так, как делал всегда, когда злился или нервничал, но этого нельзя было показывать. Нермин помнила все, все, до последней черточки, и это въедалось в нее больным, горьким ощущением неправильности происходящего. Будто все только дурацкий сон, и не было никаких теток с их сыновьями, и мать не сжигала фотки, и вообще ничего не было.

— Я утром заезжал туда, — сказал отец, старательно изучая бордюр. — Поговорил с твоей матерью.

Твоей. А что, у тебя есть чья-то еще? Может, целый гарем из чьих-нибудь бывших баб?

— И?

— Она так больше не будет.

Нермин не сдержала издевательской усмешки.

— Правда что ли? Так и сказала? Прям от сердца отлегло.

— Никто же не знал, что она такое устроит. И вообще, я еще раз подумал, нечего тебе там оставаться. Я вещи твои забрал, какие она в сумку натолкала. Давай, пошли, я тебя завезу и на работу поеду. Отпросился я, но мужики там с Камазом возятся…

— Подожди, подожди, я что-то ни во что не въехала. Куда поехали? Куда завезешь?

Он нахмурился. На переносице обозначилась глубокая морщина, которой там раньше совершенно точно не было, как и седины, протянувшейся паутинными нитками через прилизанную челку. А еще не было усов, которые ему вообще не шли, и раньше он прекрасно об этом знал. Вроде бы…

— К себе завезу, куда еще. Где живу. Как раз… Познакомишься. Там мальчик, в пятом классе учится, хороший. И утята. Маленькие такие, желтые. Помнишь, ты у мамы всегда их кормила, как приходили?

Нермин слушала молча, слишком обалдевшая, чтобы выдумать хоть что-нибудь подходящее к случаю. Отец никогда не говорил при ней раньше о том, куда ушел и как там жил, она и имя этой самой любовницы знала по многочисленным слухам, а теперь… К себе, мальчик, утята. Ну какие, к хренам собачьим, утята?

— Я никуда не поеду, — сказала она, наконец, сглатывая тут же накатившие слезы.

— Ты не обижайся на меня, я же не знал, что у вас там на самом деле было. Думал, ты дуркуешь как всегда. Ночь-полночь, мать звонит, орет… Потом с Адилем поговорил, с Неджетом, с соседкой… Давай, короче, поехали, там комнату приготовили, маленькая, правда, но трогать тебя никто не будет. Это же надо, пепельницей… А если б в глаз или в висок? Синяк такой.

Отец снова протянул руку, но коснуться Нермин не решился. Отдернул пальцы, будто от огня, и полез в карман брюк. Нермин неверяще распахнула глаза, увидев в протянутой к ней ладони зеленую бархатную коробочку.

— Вот, купил тебе.

— Что это?

— Ты бери, чего стоишь? Купил вот, ты же просила…

Нермин, покачав головой, все же взяла коробочку, щелкнула крышкой и увидела пару золотых серег, которые выпрашивала пару лет назад в качестве подарка на день рождения, но так и не выпросила. Вместо них подарили энциклопедию и плюшевого медведя, которые были убраны подальше в шкаф сразу же после торжественного вручения. А теперь это было как удар ниже пояса — подлый и болючий до невероятности.

— Ты зачем это? — пробормотала Нермин, захлопывая коробочку и против собственной воли вцепляясь в нее чуть не ногтями, до спазма сжимая ладонь. Подарок. Ей. Тот самый, что когда-то так хотела. На зарплату, урезанную из-за чужого щегла, которому надо покупать игрушки. Откупается? Да плевать. Продалась за сережки и за коробочку? Все равно плевать.

— Не нравятся? Давай съездим поменяем или еще купим, выберешь, какие сама хочешь. Я не знал просто, что купить, вот купил…

— Да нет, — перебила Нермин, натягивая на лицо жизнерадостную улыбку. — Нет, все нравится. Красивые. Просто зачем, у меня же не день рождения, и праздника никакого нет…

— Да я просто так решил… Ну что, идем? Или фиг с ним, с этим Камазом, давай сейчас по мороженому — хотя нет, ветер дует, простынешь. Шашлык будешь? Или пойдем на лодке покатаемся…

Он говорил и говорил, предлагал что-то, сам перебивал себя, а Нермин смотрела на него как сквозь пелену и думала. Что надо написать Неджету, что ни за что не поедет жить к мерзкой тетке и ее сыну, что пофиг на то, что пришлось выслушать ночью — мало ли, они с отцом и прежде ругались, и ничего страшного, и вообще, она сама позволила себе лишнего. Много о чем думала, и все без толку, потому что ни на одной мысли не получалось сосредоточиться. Слишком она была рада и слишком огорчена.

— Так что ты решила? — вдруг спросил отец, прервав сам себя на середине какого-то вопроса. — Машина у тех ворот стоит, что на Абая выходят, пойдем, а?

— Нет. Не могу я. Я с подругой уже договорилась, — затараторила Нермин. — Там все уже схвачено, пока у нее поживу, Серега со своими поговорит, работу найду, и съеду.

— У какой подруги? У Веры этой что ли, или кто у тебя тут в городе живет? У них же там народу полна горница людей. А Серега твой бандит из многодетных, что он найти может? Как ты одна будешь жить?

— Как все, так и я. Мне уже восемнадцать, я взрослая. Справлюсь.

— Давай я с Николаичем поговорю, пусть на комбинате тебе что подыщут. В столовую, может…

— Пап, ну какую столовую. В поселке платят мало, сам знаешь, и у вас работают все по сто лет, никто не увольняется. Куда меня там пристраивать?

Они спорили еще несколько минут: громко, перебивая друг друга и совсем так, как в прежние, нормальные времена, когда Нермин приходила в голову очередная безумная идея: сделать татуировку, проколоть пуп, покраситься в блондинку, пойти на выпускной в кружевном платье с огромным декольте… Так, будто никто не находил себе другую бабу, не уходил и не бросал ее одну с поехавшей крышей матерью. Нермин старалась не обращать внимания на то, что отец избегает рассказывать ей какие-нибудь еще подробности — не сказал даже, на какой улице теперь обитает, хотя она и без того прекрасно знала, потому что знал весь поселок. Она говорила, четко, уверенно, доказывая собственные слова так, что не подкопаешься. Будет лучше жить сразу в городе, ей же учиться, она обязательно поступит. Пусть отец не переживает, и бабушке с дедушкой пусть скажет, чтоб не переживали. Как совмещать учебу с работой? А что сложного? Так же, как все, остальные же как-то совмещают. Выкроит денег и оплатит учебу? Будет здорово, но пусть сильно не напрягается, она выберет что попроще, все равно сейчас на диплом никто не смотрит. Идеальный план, круче, чем предвыборные программы у депутатов, и такой же невыполнимый, но об этом никто из них двоих не сказал вслух.

Наконец, отец сдался, видимо, решив, что пока и на этом хватит, а потом он все равно ее уговорит, а Нермин порадовалась тому, что она такая хорошая дочь и замечательная врунья. Придумала даже, что Верин Женька ждет ее у главных ворот, забрала у отца сумку и успела послать Неджету сообщение, чтоб на всякий случай отъехал подальше, потому что незачем светиться. Отец, разумеется, вызвался проводить ее до выдуманной Женькиной машины, но, к счастью для Нермин, ему позвонили, когда они уже шли к главным воротам, и, судя по всему, в срочном порядке вызвали-таки на работу. Его всегда вызывали: то ли потому, что он был хорошим мастером, то ли потому, что остальные лучше умели находить отмазки. Нермин решительно отправила отца на работу, попрощалась, чмокнув его в щечку, и проследила за ним, пока он не скрылся за поворотом. Потом перекинула оставленную ей сумку с вещами через плечо и пошла искать Неджета.