Тот самый день (гет)

Эовин понимала, что это глупо — до чрезвычайности глупо и, наверное, даже опасно, если забыть о чувстве меры, но… Но почему всем было можно, а ей нельзя? В конце концов, ей восемнадцать, и это не побег на другой конец континента автостопом, а всего лишь одна маленькая, коротенькая поездка в городок на границе с Гондором. Старинная архитектура, удивительные древние леса прямо у самой окраины, музеи — да, музеи, целых три, и все с уникальными коллекциями… Что там еще она плела дяде только для того, чтобы убедиться, что он окончательно и бесповоротно решил держать ее дома под надзором как минимум до замужества, а если не повезет (скорее всего), то и вовсе до конца дней?

Под закопченным деревянным потолком бара, стилизованного под средневековую таверну, клубился пахнущий фруктами дым, и вспыхивала дрожащей радугой цветомузыка. Эовин с размаху ударила наполненной до краев кружкой о протянутые ей посудины и отхлебнула порцию пойла, от которого внутренности вспыхивали жаром, а из глаз выступали слезы. Фирменный эль, рецепт которого, как говорилось в разложенных на столе брошюрках, предок хозяина получил не то от троллей, не то от гномов, выбил из реальности даже не с первого глотка — с первого же вдоха, заполнившего легкие Эовин густым запахом спирта и лесных трав. Она кружилась вместе с вездесущим дымом, разлеталась рваными ритмами из надрывавшейся стереосистемы, сыпалась дробным топотом множества ног и билась о стены надсадным, визгливым хохотом. Все вокруг были безумно пьяны и так же безумно счастливы, а Эовин смотрела на них, на раскрасневшиеся блестящие от пота лица с пустыми, будто бы пластиково-черными глазами и удивлялась, как же это может быть, как это возможно, что она оказалась здесь и ей настолько легко, спокойно и хорошо. Сколько законов и установлений местной администрации они уже нарушили и наплевали на это с высокой колокольни? Дядя бы точно убил ее, и Эомер был бы в ужасе от ее поведения — точнее, будет, когда Теоден позвонит ему и скажет, что она ушла к подруге готовиться к тесту и не вернулась, отправила сообщение, что все хорошо, что не надо о ней беспокоиться, а потом отключила телефон. Она, разумеется, будет подыхать со стыда, когда приползет обратно к дяде на порог, начнет просить прощения, уверять его, что больше никогда, что просто так вышло, но это потом. Это все будет потом, а сейчас ей весело.

Жар клокотал в ней, в ее крови, в ее мозгу, в ее глазах и на ее коже. Она танцевала — она танцевала? — да, танцевала, прижимаясь к кому-то из тех, с кем приехала сюда на взятой напрокат машине, чтобы Теоден не нашел ее за пять минут, сделав пару звонков. Тело двигалось будто само собой, в пустой голове перекатывались ритмы барабанов и вспыхивали огненные языки, а во рту было горько от выпитого и одновременно сладко от дыма. Чьи-то руки касались ее рук, гладили браслеты на запястьях, забирались под рукава, оставляя горячие следы на коже, чье-то дыхание скользило по лицу и шее. Эовин не знала, кто был с ней рядом, и не хотела знать. Она не собиралась делать глупостей, но было бы обидно прерваться слишком быстро, вынырнуть из глубины, в которой, ей казалось, она плывет вместе с такими же сумасшедшими среди обломков древних материков и остовов доисторических чудовищ. Будто здесь, в этой дышащей жаром и едкой сладостью, смутно белеющей сплетением ног и рук темноте смешались все времена и все легенды разом. Тысячи перепутанных, цепляющихся друг за друга нитей в стеклянном шаре, заполненном алкогольными парами.

Когда движение, превратившееся в мерное и бесконечное покачивание волн, вдруг прервалось от резкого толчка, Эовин показалось, что ее мозг сейчас вылетит из черепной коробки и размажется о стену. Она рванулась прочь, в сторону, широко раскрыла глаза, пытаясь понять, что случилось с ее еще секунду назад таким совершенным — совершенно пьяным — миром. Музыка все так же гремела вокруг, люди пили, хохотали, плясали, дрались и тут же принимались обниматься в знак примирения, а она смотрела на них недоуменно, потому что вдруг перестала быть частью происходящего. Она еще не успела толком осознать, что именно случилось, но почувствовала его присутствие всей кожей, и инстинкт дал ей единственно верный ответ на ее вопросы. Дальше все происходило молниеносно быстро — будто мелькал кадр за кадром. Эовин жалко пискнула, бестолково замахала руками, а потом ее, перехватив за талию, выволокли прочь из бара, как нашкодившего котенка.

На улице ей мгновенно стало холодно. Ледяной горный воздух ударил в грудь, заставив мышцы скрутиться в болезненном спазме. Эовин огляделась, с трудом узнавая окружавшие бар высокие ели — черные башни, изрезанные полосами бледного лунного света, — парковку у дороги, сплошь заставленную машинами, и серебристую гладь воды справа от нее. Она не хотела оборачиваться до такой степени, что готова была рвануть бегом с места и прыгнуть головой вниз в озеро, лишь бы только не смотреть, но он, разумеется, был настороже. Твердые пальцы сомкнулись на ее плечах, и она, подчинившись, натолкнулась на острый, будто отточенное лезвие, взгляд пугающе темных в лунном свете глаз. Эовин рассеянно удивилась тому, насколько Призрак был выше нее — рядом с ним она казалась себе все той же девчонкой из кафе, сжимающей бумажный стакан с молочным коктейлем в дрожащих ручонках.

— Неожиданная… эм… встреча, — забормотала она только для того, чтобы разбить режущую уши тишину между ними. Все, что было связано для нее с ним, казалось ей почему-то металлически-холодным, ранящим стальными гранями. Приближенные Саурона были вооружены лучшим огнестрельным оружием, которое только можно было раздобыть, и Эовин, конечно же, не могла не разглядеть кобуру, прикрытую полой куртки, еще в ту самую первую встречу, но ей все равно казалось, что ему больше подошел бы клинок с причудливой рукоятью.

Назгул сделал вид, что не расслышал ее неловкой попытки завязать разговор, но она и не ожидала ничего иного. Он подтолкнул ее вперед, указав на ведущую к парковке дорожку. Эовин осталась стоять столбом и протестующе замотала головой в ответ на его недовольное восклицание.

— Я никуда не пойду. Какого балрога ты вообще тут…

— Сама не догадываешься? — наконец, соизволил он заговорить.

— Дай-ка подумать, — протянула Эовин со смешком, сама удивившись тому, насколько неестественно-пьяно звучит ее голос.

— Ну давай, подумай. Если сможешь.

— Ага. Есть версия. Выслушаешь? Ты поехал после работы выпить… Или у тебя вообще сегодня выходной? Саурон ведь должен давать вам выходные, то есть вы же не все время возитесь с наркотой или кого-нибудь убиваете, должны у вас быть, не знаю, перерывы там, отпуска…

— Хочешь поговорить о моих социальных гарантиях? — поинтересовался он с насмешкой. — У меня есть тема поинтереснее. Может, сама послушаешь? Весь эфир гудит сообщениями об исчезновении племянницы шефа полиции Теодена. Восемнадцать лет, длинные светлые волосы, пять футов семь дюймов ростом, на левой щеке шрам, была одета в блузку, джинсы и… Мне продолжать?

Эовин сглотнула подступивший к горлу тошнотворный комок. Холод донимал ее все сильнее — ей с трудом удавалось сдерживать дрожь.

— Каждый раз, когда мы встречаемся, я задаю тебе один и тот же вопрос: какого хрена ты заявился, но ты никогда не отвечаешь. Может, исправим, наконец, это недоразумение?

— Единственное недоразумение здесь — это ты. Почему до тебя никак не дойдет?

— Отвали, — перебила Эовин и зашагала обратно к бару. Стыд и страх мгновенно смыла волной такой обиды, что у нее на глаза навернулись слезы — очередная и явно не последняя на сегодня пьяная глупость, но гулять так гулять. Призрак тут же бесшумно двинулся следом за ней, снова вцепился в ее плечи, и после короткой борьбы она оказалась с ним лицом к лицу. Так близко, что на пару секунд ей показалось, будто она чувствует тепло его дыхания у себя на коже.

— Идем в машину, позвонишь дяде и скажешь, где ты, а потом катись на все четыре стороны, — сказал он устало и зло. — Шевельни мозгами, Эовин — ты исчезла, телефон выключен, твоя машина в гараже. Как думаешь, кого в первую очередь обвинят в твоем исчезновении?

Эовин мысленно прокляла всех его предков до седьмого колена и ответила злым сдавленным стоном. Саурон. Ну разумеется. И как она могла хоть на секунду позволить себе выкинуть его из головы?

— Может, ты забыла, так я тебе напомню: ситуация и без того накалена до предела, так что если хочешь, чтоб повторилось что-нибудь вроде…

Он замолчал вовремя. Не то пожалел ее, не то испугался, не то просто не хотел говорить этого вслух, но Эовин его поняла. Куда лучше, чем ей того хотелось. Жгучее концентрированное веселье, текущее по ее венам, моментально превратилось в такую же жгучую и концентрированную боль. Я же не виновата, так почему я? Почему я? Почему всегда я?

Назгул удовлетворенно кивнул, рассмотрев на ее лице именно то выражение, которое ему было нужно. На этот раз Эовин зашагала за ним без всяких попыток протестовать против очевидного. Она всех подставила — всех, не только дядю и Эомера. Из-за нее все могли оказаться в опасности, весь город, все, кого она знала.

Машина была уже другая. Эовин не успела понять, какая именно — увидела только, что тоже черная и тоже дорогущая. На этот раз в салоне никого больше не было. Она бестолково осматривалась, тщетно пытаясь побороть охватившее ее вместе с осознанием собственной дурости смущение. Взгляд цеплялся то за солнцезащитные очки, лежавшие в углублении панели, то за валявшуюся на водительском сидении пачку сигарет. Мобильник, лежавший в кармане джинсов, жег сквозь ткань бедро, но Эовин не могла заставить себя включить его и, наконец, сдаться. Будто преступник, засевший в окруженном оцеплением здании. Назгул, наконец, открыл дверь и сел за руль, скинув с сидения сигареты.

— Позвонила?

Эовин покачала головой. Он уставился на нее со смесью возмущения и удивления, и она не смогла отвести взгляд. Лунный свет, падавший ему на лицо, делал и без того правильные очертания скульптурно-изящными, выделяя каждую линию и углубляя тени. Он казался ей нечеловечески красивым. Эовин отчаянно пыталась списать это на то, что из ее больной головы еще не выветрился эль, но получалось плохо. Интересно, те, кого он успел поубивать за свою многолетнюю карьеру, тоже изумлялись перед смертью тому, что он со своей физиономией подался не в модели и не в актеры, а в…

— Ты уснула, что ли? Мне еще раз повторить тебе, в какое положение ты всех нас поставила? — донесся до ее путавшегося сознания голос из реальности, к которой она изо всех сил не хотела возвращаться.

А дальше все случилось будто бы само собой. Шорох, движение, скачущие в уголках глаз тени, короткий вдох — и долгое, мучительное, тянуще-болезненное ощущение от прикосновения губ к его гладкой и теплой коже. Эовин почти заплакала от этой внезапной и такой неуместной, почти невозможной близости, с отчаянием обреченности понимая, что все прервется через пару секунд. Может, быстрее, может, дольше, но все равно — ей будет до удушья, до темноты в глазах мало, и она станет искать еще, просить, умолять, требовать, пока не свихнется. Это первый и последний шанс, единственная возможность, так зачем терять ее попусту? Пока он не опомнился, пока время не начало снова отсчитывать секунду за секундой, пока не… Она дышала рвано и часто, прижимаясь губами к его губам, впитывая его в себя — в самое сердце, в вечно ноющую обожженную дыру в груди, чтобы, наконец, стало не так страшно и не так больно.

Он остановил ее, разумеется. Мягко и осторожно, но решительно, так, что она не посмела настаивать и убралась назад, ближе к двери, будто эта иллюзия расстояния могла хоть немного сбить градус охватившего ее смущения. Эовин казалось, еще немного, и она вспыхнет, как облитые бензином сухие дрова, и от нее останется только обугленный скелет с запекшимися на костях внутренностями. Она думала, что надо извиниться, придумать какое-нибудь глупое, но все же объяснение, списать все на выпитый алкоголь или, может, сказать, что пошутила вот так, самоубийственно-тупо, и он может, если хочет, влепить ей пару пощечин, но сил на то, чтобы заговорить, у нее не было. Слишком ярким оказалось воспоминание о самом-последнем-поцелуе, на который он — кажется — все-таки ответил.

— Если хочешь, я сам позвоню Теодену, — сказал Назгул после того, как они выкурили по сигарете в звенящем от напряжения молчании. — Скажу, что тебя узнал хозяин бара.

— И доложил тебе? — спросила Эовин, стараясь, чтобы голос не выдавал слишком сильно ее дурацки-жизнерадостного волнения. — Нет, придется мне самой. И чем быстрее, тем лучше. Хотя если бы у меня был выбор, я бы сбежала куда-нибудь в Гондор и вернулась только через пару лет.

— Тебя бы оттуда сразу же депортировали, — ответил он с усмешкой. — Миграционная полиция там не намного уступает валинорской. А тюрьмы, кстати, просто омерзительные. И кормят даже хуже, чем в мордорской армии.

— Все-то ты знаешь, — развеселилась Эовин, но тут же испугалась внезапной мысли. — А ты… В общем, никто не узнает, что ты был здесь, и…

— Тебе не обо мне нужно сейчас беспокоиться, — оборвал Назгул холодно и резко. Эовин закусила губу, глядя в окно — луна скатилась за верхушки елей, и черное полотно неба неуклонно теряло цвет.

— Значит, такое было задание? И в прошлый раз тоже? И тогда, когда ты заявился в кафе?

— Сама же понимаешь, что это звучит как полная чушь. К чему бы это могло кому-то понадобиться? Ты же не шеф полиции и даже не его заместитель, так что предположение абсурдное.

— Тогда зачем ты все это делаешь?

— Что именно? Тебе не кажется, что ты придаешь слишком много значения…

— Пустякам? — перебила она, на этот раз снова глядя прямо ему в лицо — в глаза. Он помолчал с минуту, подбирая слова, и, наконец, ответил все тем же отстраненно-льдистым тоном:

— Я этого не говорил.

— Ты вообще ничего не говорил, — вспылила Эовин.

— Вот именно. Что ты хочешь сказать на самом деле, а? Ты можешь считать меня кем угодно, разубеждать тебя я не буду, но мне интересно, с чего ты вообще себе это вообразила. Какие доказательства? Что тебя подтолкнуло к таким выводам? Ты ребенок, и я не хотел, чтобы ты вляпалась в какие-нибудь неприятности, только и всего.

— Ребенок? — переспросила она с ужасом. — Значит…

— Да, ребенок. То есть… Была ребенком, балрог тебя побери, а теперь уже не знаю. Эовин, чего ты от меня добиваешься?

— Ничего.

— Ничего?

— Я же тебе сказала, ничего. Ни-че-го. Все, давай закончим болтовню, и я позвоню дяде, наконец, пока он чего-нибудь не натворил, — скороговоркой пробормотала Эовин и полезла за телефоном. Экран вспыхнул, ослепив ее. Она прикрыла глаза, украдкой растерев по щекам выступившие слезы. Чего ты от меня добиваешься? Да пошел ты.

Теоден примчался через полчаса в сопровождении Эомера и еще нескольких человек из участка. Эовин дождалась их на парковке, сидя на капоте той самой взятой на прокат машины. Они принялись было орать на нее в два голоса, но экзекуция кончилась, едва начавшись. Эовин рыдала всю дорогу до дома, и дома тоже — до тех пор, пока перепуганный Эомер не влил в нее успокоительное.