День за днем (гет)

На следующий день Анька уезжает на работу рано, поэтому обхожусь без тщательных сборов — брюки, сомовская безрукавка, в которой я проводил как-то видеоконференцию, распущенные волосы и минимум макияжа. Приезжаю на работу пораньше — нужно еще проверить, что там Калуга с помощью Егоровой ночью накреативил. Оставив сумку у себя, иду в кабинет к Андрею. Стараюсь принять холодный вид и захожу внутрь, как раз в тот момент, когда он собирается домой, выключает настольную лампу и компьютер.

— Доброе утро.

Калугин хмуро оглядывается:

— Хоть я всю ночь и не спал, ну да, все равно, доброе.

Спал, ты или в любви объяснялся, мне неинтересно. Сложив руки на груди, стою в дверях — мне нужен результат, а не его басни.

— Так, ты закончил?

— Да, я закончил.

— Тогда давай показывай, я хочу посмотреть снимки.

Он стоит спиной ко мне, не оборачиваясь, заставляя разговаривать с затылком.

— Вот, сейчас, кто-нибудь из моих ребят придет и тебе покажет.

Это мы уже вчера проходили, и результат был неутешителен.

— А мне не нужен кто-то из твоих ребят. Я хочу посмотреть вместе с художественным редактором.

Не обращая на меня никакого внимания, он продолжает собираться и вещает сумку на плечо:

— М-м-м, извини.

И идет к двери, одновременно набирая номер в мобильнике:

— Алле, да мам, я закончил через десять минут буду.

И куда это мы собрались? Явно не домой — за десять минут от Большой Татарской до Новослободской даже на такси не домчишься, не то, что на общественном транспорте. И вообще, братец, так дело не пойдет. Я перегораживаю рукой дверной проем и повышаю голос:

— Какие десять минут?! Пока мы не посмотрим, ты никуда не поедешь, ясно?

Калугин бормочет в трубку:

— Мам, прости, пожалуйста, я тебе через 5 минут перезвоню. Да, извини….

Потом поворачивается ко мне:

— Марго! Я не спал всю ночь. Я работал, выполняя чью-то прихоть!

— Ты называешь это чьей-то прихотью?

— Да, я называю это прихотью.

— А я называю это профессиональным отношением к делу!

— Маргарита Александровна, в мои профессиональные обязанности не входит работа по ночам. Все, я к дочери!

Опускаю руку, и он выходит из кабинета. Иди, иди, видели мы, как ты тут пахал, пахарь. Не могу удержаться и ядовито кидаю вслед:

— Да-а-а-а, ты у нас всю ночь работал?

Калуга замирает на месте и возвращается. Понятно… чует котяра, чье мясо съел.

— А что я, по-твоему, делал?

— А вы, не знаете?

— Нет, не знаю.

Хотя он стоит рядом, высовываю голову в холл и почти кричу, заставляя оглядываться снующий народ:

— А целоваться с дочерью Егорова входит в твои профессиональные обязанности?

Пусть все слышат! И это я еще мягко сказал. Я свечку не держал, но очень сомневаюсь, что наш художественный донжуан ограничился поцелуями.

— Так что передай Алисе — пусть тебя не ждет!

Калугин молчит, переваривая, а я иду внутрь кабинета, останавливаюсь посередине, и, глядя в висящее зеркало, начинаю нервно одергивать на себе одежку. Работал он всю ночь! Слышу, как Андрей заходит назад в кабинет, слышу стук закрываемой двери. Откидываю назад выбившуюся прядь волос… Ну, давай, давай, начинай … или что, стух? Неожиданно, он разворачивает меня к себе, хватает за лямки безрукавки, встряхивает и буквально рычит.

— Ты не имеешь никакого права так со мной разговаривать!

От неожиданности даже зубами клацаю. Ого! Не знаю зачем, но еще больше его подзуживаю:

— А то, что?

Мы стоим лицом к лицу и Калуга, буквально исходит негодованием:

— Что происходит?

— Отпусти.

— Марго, ты чего добиваешься?

— Отпусти, я сказала.

Он сопит и тяжело дышит.

— Маргарита.

Мы стоим лицом к лицу, впритык и… молчим. Вижу каждую черточку и ямочку на его лице… Не могу понять, что с ним происходит, что он там такое и во мне увидел. Такое впечатление, что уже и забыл, о чем спрашивал. Калугин, по-прежнему, держит меня обеими руками, а потом вдруг тянется ко мне. Я пугаюсь даже мысли о том, что он хочет сделать, выворачиваюсь из его рук и почти кричу, размахивая пальцем у него перед носом:

— Стоп — машина. Еще раз меня облапаешь, получишь в морду, ясно?

Он сверкает глазами:

— Да это-то ясно.

— Ясно?

Калуга кивает, и я ставлю жирную точку:

— Хорошо.

Отворачиваюсь в сторону. Спокойно, все под контролем. Откидываю рукой волосы назад:

— Тогда давай к делу, показывай снимки.

— Значит, выслушать меня ты не хочешь?

Вот уж выслушивать любовные признания, точно не желаю.

— Нет, не хочу.

— Ладно, ну, тогда садись, смотри.

Видимо мои слова его чем-то задели, и Калугин, не обращая на мои слова и жесты, решительно направляется к двери.

— А ты куда?

— А я домой.

Он открывает дверь и собирается выйти в холл.

— Так! Что значит домой?

Я тороплюсь вслед за ним, но он слишком раздражен, чтобы меня слушать. Тычет пальцем в сторону компьютера:

— Моя дочь для меня важнее, чем все эти ваши снимки вместе взятые!

Он выскакивает наружу. Черт! Ну, что ж такое-то. Кто здесь начальник?!

— Так, я не поняла!

Калугин тормозит и делает шаг назад, ко мне:

— Вот когда ты родишь, тогда поймешь!

А затем совсем уходит..., вне себя, уж не знаю, от злости или негодования. А я стою и шлепаю губами воздух — все умные слова где-то остались за бортом. «Когда родишь»… только этого счастья мне не хватало!

* * *

Иду к Егорову, стучу в дверь и сразу захожу внутрь — он на месте, сидит, пьет таблетки.

— Доброе утро Борис Наумыч. Я не вовремя?

— Нет, все нормально...

С трудом глотает еще несколько и запивает. Лицо аж перекашивается:

— Ой!

Зря он так, эти колеса его до добра не доведут. Уж не знаю чем, но предлагаю:

— Может помочь?

— Нет спасибо

Он трясет рукой, приглашая присесть, и вдруг начинает благодарить:

— Спасибо, за все.

Пожимаю плечами:

— За что?

— За все! Присаживайся.

Странное начало. Ладно, плюхаюсь в кресло перед директорским столом, нога на ногу, небрежно кладу на стол локоть и, косясь глазом в бумажки Егорова, жду, что же будет дальше.

— Значит, я тут пробежался. Точнее, изучил наметки твоего нового номера.

— И?

— Ну, и как тебе сказать…

— Скажите, как есть.

— И как есть, и как пить. В принципе, даже придраться не к чему. Вроде, в принципе, все верно, правильно, математически точно.

Что-то Наумыч темнит.

— Я так понимаю, что это то и напрягает, да?

— А вот вспоминая предыдущий номер…

Не могу удержаться от шпильки:

— А, это тот, который вы не хотели в тираж пускать.

— Я сейчас не об этом.

Ухмылка все равно не слезает с моего лица.

— А вот в том номере, что-то было революционное, в хорошем смысле этого слова.

Он внимательно смотрит на меня, и я начинаю мяться — ну не хочется мне опять все переделывать заново, качаю отрицательно головой:

— Борис Наумыч, ну..., с революциями, с ними частить опасно.

— Вот понимаешь, вот то, что ты мне принесла — это типичный номер «МЖ» Гошиного формата. Серьезно! Вот если бы Гоша мне это принес в прошлом месяце — я бы не задумываясь, раз и в печать.

— Объясните мне, какая разница читателям, кто принес материал!

— Огромная разница. Вот предыдущий номер — это твой номер, увеличил нашу целевую аудиторию в два раза.

— Я в курсе.

— Ну и вот, эта целевая аудитория приходит покупать новый номер и что она для себя там находит? Ничего. И мы к чему снова возвращаемся? К тиражам эпохи Гоши.

Кажется я, понимаю, о чем он, и все равно продолжаю сопротивляться:

— То есть, это была плохая эпоха, да?

— Я об этом не говорил. Но твоя эпоха, может быть гораздо лучше. И хочется мне верить, что это не был какой-нибудь случайный успех, понимаешь, Марго.

Я сникаю. Похоже, половина из сделанного пойдет в корзину или ляжет в ящик.

— Понимаю.

— Так что, сегодня пятница, впереди выходные, принеси-ка мне в понедельник новую бомбу. Договорились?

Вздыхаю, и пытаюсь шутить:

— Договорились. Водородная бомба вас устроит?

Наумыч доволен:

— У вас с братцем даже шутки одинаковые.

Мне приятно это слышать и я улыбаюсь.

* * *

Направление начальство задало, сидеть на работе не хочу. Раздаю задания по отделам, напрягаю Антошу заняться подборкой характеристик мужского и женского юмора — есть мысля, как обыграть, забираю кое-какие бумаги и фотоматериалы с собой, и еду домой создавать бомбу для Наумыча.

Теперь вот сижу на диване в гостиной, поджав одну ногу под себя, просматриваю распечатанные картинки, копаюсь в файлах ноута — увы, ничего бомбоударного в башку все равно не лезет.

— Егоров, чего тебе не нравится, а? Нормальные здравые мысли. Революцию ему подавай, марксист-ленинист недоделанный.

Откинув рукой назад волосы, замираю, вспоминая утренний инцидент с Калугиным. Я, все-таки, влез тогда в его компьютер и посмотрел, что он там накреативил. Хватаю мобильник со стола, открываю крышку и набираю калугинский номер. На том конце откликаются:

— Алло.

— Алло, Андрей.

— Да, Марго, я слушаю.

— Помнишь снимок, который ты делал для статьи про феминисток?

— Ну, помню, а что?

— Ничего, он мне не нравится.

— Да, а можно узнать, почему?

— Слушай Калугин, если я говорю, что он мне не нравится, то у меня этих почему, как минимум десять, я не собираюсь здесь их все озвучивать.

— А что, тебе, еще не нравится?

Вот, что за человек! Я по делу звоню, а он из меня дурака, вернее злобную дуру делает. Я срываюсь и кричу в трубку:

— А еще мне не нравится, когда взрослый мужчина говорит, что он торопится домой к своей дочери, а сам сосется в это время с дочерью своего же начальника!

— О Марго, это низко.

— Слушай, ты меня спросил, я тебе ответила. В общем, Калугин, у нас есть с тобой два дня. Очень хочется, что бы по истечении их у нас с тобой не было никаких вопросов. Ты меня услышал?

— Нет, не услышал.

— Не поняла.

— В общем, так! Я сейчас нахожусь дома, через несколько минут вернется моя мама с моей дочерью, и мы пойдем гулять в парк. А все остальные, производственные вопросы, мы с вами обсудим только в понедельник на работе.

— Так, Калугин!

— Все. Извините, у меня выходные.

В трубке звучат короткие гудки.

— Алло… Черт, вот говнюк, а?!

Закрываю крышку ноутбука. Капец, о своих выходных Егорову рассказывай, а не мне. Хватаю сумку, валяющуюся тут же на столе, рядом с компьютером. Уперевшись руками в диван, кряхтя поднимаюсь. Черт, ноги затекли… Портфель не беру, оставляю на диване Если Магомет не хочет идти навстречу горе, значит потащится гора…

* * *

Спустя полчаса подхожу к двери калугинской квартиры и пришлепываю ладонью звонок. Долгий трезвон не вызывает никакой реакции. Пускать не хочет? Нет, вроде слышатся шаги. Начинаю нервно поправлять воротничок у блузки, потом ремешок сумки на плече. Дверь, наконец, распахивается и на пороге возникает сам хозяин:

— О-о-о…

Словно конферансье на концерте он с поклоном объявляет:

— Мар-го!

Холодно смотрю на него:

— Как видишь.

Не глядя на меня, обреченно тянет:

— Привет.

— Здравствуй.

Так и стоим на пороге, оба сложив руки на груди и прислонившись к дверному косяку с разных сторон…. Мог бы и внутрь пригласить. Или он не один, с бабой? Уж, не с Егоровой ли? Калугин вздыхает:

— Каким ветром?

— Попутным, в горбатую спину. Ты же трубки бросаешь, приходится тебя навещать.

— Послушай, пожалуйста…

— Нет, это ты послушай. На твои выходные никто не претендует, в свое личное время, пожалуйста, отдыхай, как хочешь и с кем хочешь. Но сейчас я с тобой разговариваю, как главный редактор конторы, где ты работаешь!

— О-о-о! Слушаю вас, госпожа главный редактор!

И демонстративно отдает мне честь. Клоун! Так и хочется сказать, что к пустой голове руку не прикладывают, но сдерживаюсь.

— Калугин не ерничай, тебе это не идет.

— Есть.

Все-таки, опускает руку.

— Еще раз, повторяю. В свое личное время, занимайся, чем хочешь, а на работе, будь добр, заниматься делом!

— А я и занимаюсь делом.

Видел я, чем ты там занимался! Снова срываюсь:

— Слушай, тебе деньги платят не за то, что бы ты в своем кабинете обнимал дочку Егорова!

— О, господи!

— И "господи" здесь не причем!

— Слушай, по-моему, ты зациклилась.

— Я зациклилась?

— Конечно.

— Нет, я не зациклилась. Я просто считаю своим долгом предупредить тебя!

— Ну, а так что, ты меня уволишь, что ли?

Вот, наглец! Он, что намекает, что будет продолжать на работе с Егоровой в том же духе? Смотрю на его довольную физиономию и никак не придумаю, чем же еще уколоть. Ведь шел же сюда с нормальной целью — доделать то, что они с его новой пассией ночью не доделали. Тьфу ты черт! Не то хотел сказать.

— Слушай, Калугин, ты шикарный фотограф, но шутить у тебя не получается.

— ОК, проехали, я резюмирую наш разговор.

Он делает рукой круговое движение, закругляя наши прения:

— Значит то, что касается работы, это работа, так?

— Да!

— Угу….То, что касается дома и личной жизни, это личная жизнь, так?

Я принципиально отворачиваюсь и смотрю в сторону:

— Совершенно верно!

— Хорошо, тогда как мне трактовать ваш приход, Маргарита Александровна?

Я зависаю. Не понял… Явно какой-то подвох. Наконец, разворачиваюсь к нему лицом и только хлопаю ресницами:

— В смысле?

— Ну, в смысле, как личную жизнь или все-таки, как деловую меру?

Пытаюсь сообразить, что ответить…. Нет, чего-то он меня запутал своими логическими построениями.

— Калугин, не передергивай, а?

— Я не передергиваю, я констатирую факт.

Смотрю на него как баран на новые ворота. О чем мы вообще только что говорили? Он вдруг предлагает:

— Ну, так может, сходим в кино?

Совсем теряюсь:

— Какое кино?

— Ну, какое-нибудь, интересное.

Я? С Калугой в кино? Придумал тоже … Да, у меня теперь вся жизнь сплошное кино! То ли драма, то ли комедия… Может, еще, цветочки купишь, и билеты на последний ряд?

— Ты что, с ума сошел?

— Ну, почему… Сегодня выходные, ты мне не начальник, имею полное право.

Пятница еще, блин, пятница, рабочий день в разгаре! Выходные ему… Это же надо такое придумать, мне с ним в кино!

— Идиот!

Я разворачиваюсь и ухожу. В голове полная каша. С чем пришел, с тем и ушел.

* * *

Пока еду обратно, настроение меняется. Ладно, с калугинскими фотками потом разберемся, есть и другие незакрытые вопросы. Заезжаю в «Дедлайн», надеясь, что в пятницу вечером народ еще там, а не разбежался по домам. Беру у Витька бокал вина и подруливаю к Мокрицкой с Лазаревым, болтающим у барной стойки… Пытаюсь высмотреть Зимовского и параллельно вести светскую беседу:

— Ну, как отдыхается?

Лазарев отвлекается от Эльвиры:

— Марго, ну разве вы не знаете старую добрую истину — отдыхать, не работать?!

Я одобрительно киваю:

— Это точно.

Что-то я не вижу этого брандахлыста, а потому переключаюсь на его боевую подругу, без особой надежды услышать ответ:

— А что мы там решили по поводу статьи про женское чувство юмора?

Эльвира тут же переводит стрелки:

— Маргарита Александровна, по всем творческим вопросам — к заместителю главного редактора.

Одобрительно киваю — вот, молодец! Еще раз обвожу глазами зал и, наконец, замечаю знакомую фигуру в углу бара. Отрываюсь от стойки:

— И то верно... Антон Владимирович!

Зажав сумку под подмышкой, торопливо иду к нему через весь зал:

— А что у нас с женским юмором?

— А что у нас с женским юмором? Шутки шутятся, женщины смеются.

Понятно, дурака включил.

— Я про статью.

— А-а-а, ты про статью. Надо же, к вечеру пятницы опомнилась.

Вот только не надо мне указывать, когда и что делать.

— Зимовский!

— Что?

— Во-первых, смени тон.

— А во-вторых?

— А во-вторых, я вопрос задала.

— Маргарита Александровна, статья готова, лежит у вас на столе. Почаще, знаете ли, к себе в кабинет надо заглядывать.

Допиваю вино в бокале.

— Зимовский!

— Что еще?

Лаяться с ним не хочется, да и не удается — к нам бежит Валик. Не знаю, сколько он принял, но непонятно, как вообще на ногах держится.

— Я дико извиняюсь, Антон, нам пора.

— Сейчас, идем. Ты мяч нашел?

При слове мяч у меня загораются глаза, и перехватывает дыхание.

— Мячом у нас Колян занимается.

— Ну да, главное, чтобы он хоть чем-то занимался.

Спортсмены, блин. Они хохочут, а до меня вдруг доходит — мы же сегодня играем в футбол! Тренировка! Господи, как же мне тоже хочется побегать с мужиками, попинать мячик, выпить потом пивка с рыбкой. Робко закидываю удочку:

— Слушайте братцы, а вы в футбол, да?

— Естественно, знаете у нас по пятницам футбол.

Господи, конечно знаю! Валик пьяненько добавляет:

— И сауна.

Антон сыплет соль на рану пригоршнями:

— Кстати, жаль, нет твоего брата. Знаешь, он так стандарты пробивал...

Я чуть ли не подпрыгиваю от возбуждения, с широко растопыренными глазами и открытым ртом. Киваю каждому его слову и, ошалев от радости, трясу пальцем в ухе — это ж не слова, это ж песня и музыка! Наверно со стороны — дебил дебилом, но сдерживаться и думать о приличиях, нет сил. Валик подбрасывает топлива в огонь:

— А как он закручивал с углового в ворота, Лобановский прямо.

Я не выдерживаю:

— Слушайте, а можно я с вами? А?

Антон насмешливо на меня смотрит:

— В смысле? Мячики подавать?

Блин, это тебе самое место подавать мячики.

— Почему, мячики? Я тоже очень люблю футбол.

Валик хихикает:

— И сауну!

Вдвоем они ржут, и я понимаю, что шансов у меня никаких.

— Маргарита Александровна, любить футбол и играть в него — это немножко разные вещи, знаете ли. Там дядьки бегают взрослые, могут нечаянно толкнуть или по ножке ударить.

Кривошеин поддакивает:

— Да уж футбол-то игра контактная.

— Да! Кто у нас тогда будет журналом руководить?

Я расстроено отворачиваюсь, обидно до слез. Я в сто раз лучше играю их обоих, причем вместе взятых! К нам подбегает запыхавшийся Николай:

— Антон Владимирович, так мы идем или нет?

— Николай угодник, мяч нашел?

— Естественно. Кстати вы в курсе? В воскресенье ЦСКА со Спартаком рубится!

— О!

— Точно, точно, мужики давайте заваливайте ко мне в воскресенье.

Крутяк! Я снова загораюсь и начинаю, чуть ли не пританцовывать. Антон, оглядев компанию, добавляет:

— С меня пиво, с вас рыба

Я тут же влезаю:

— А у меня есть вобла, вот такая классная! Астраханская!

Зима пренебрежительно оглядывается:

— И что?

— Ну, я подумала…, может я, все-таки, с вами?

— Что, c нами?

— Ну…

Не возьмут…, ясно… Уныло вешаю голову… А было бы так здорово! Господи, как же я по всему этому соскучился!

— Маргарита Александровна, рулить мужским журналом это еще, куда ни шло, но давайте вы хотя бы в футбол не будете лезть с вашими шпильками, хорошо?

В гробу видал я эти шпильки. Я в футбол хочу играть! Валик теребит Зимовского:

— Пошли!

А я делаю последнюю попытку:

— Антон!

— Маргарита Александровна, я желаю вам удачных выходных.

Отворачивается от меня, а потом наклоняется, чтобы что-то взять у стены, видимо забытое:

— Кривошеин, е-мое, ну…

И уходит, даже не посмотрев в мою сторону. Блин, когда все это закончится, я тебе устрою! Сам мячики будешь подавать из-за ворот. Обиженно бормочу вслед:

— Ну как же так, ну… Капец!

* * *

Похоже сегодня не день, а сплошные обломы. Но, наконец, добираюсь до дома, можно отвлечься, расслабиться и весь негатив отбросить. Захожу в квартиру и с порога кричу:

— Ань!

Ставлю сумку на обувной шкафчик, сбрасываю туфли и, сунув ноги в тапки, хромая, иду в гостиную:

— Давай быстренько собирайся, одевайся, поедем куда-нибудь, пивка попьем и чего-нибудь покрепче.

Опа-на. Чего это здесь происходит? На диване стоит дорожная Анькина сумка и рядом валяется куча ее разбросанного барахла. Куда-то собирается? Сомова суетится рядом:

— Ой, нет, это отказать.

А потом убегает на кухню. Сажусь на диван и задираю усталые ноги, упирая их, прямо в тапках, в столик:

— Ну, хорошо, остановимся на пиве.

Анька кричит с кухни:

— Нет, это тоже отказать.

Не понял.

— А чего так?

Сомова приходит в гостиную и буквально огорошивает меня:

— Да, мы с Маратом на базу отдыха едем.

У меня даже челюсть отвисает:

— С кем ты едешь?

— С Маратом.

Снимаю ноги со стола и удивленно пялюсь на Аньку:

— Подожди, подожди, с этим вот Маратом?

Дергаю руками и ногами с перекошенной физиономией, изображая укурка, из-за которого подругой столько пролито слез. Сомова, укладывая розовую маечку в сумку, меня передразнивает:

— С этим вот Маратом.

Вот, мазохистка.

— Ни фига себе… Ты ж сама говорила, что отшила.

— Мало ли, что я говорила. Время идет, все меняется.

Этих баб не поймешь — то сами на стенку лезут, то все у них меняется.

— Обалдеть!

— Не, ну Гош, ну что «обалдеть». Мы сели с Маратом, нормально поговорили, он попросил меня дать ему последний шанс.

— То есть, ты поедешь на базу давать ему последний шанс?

— Гоша!

— Что?

— Слушай, ну у меня может быть личная жизнь или нет?

— Да конечно, конечно может.

— Ну, вот и все!

— Так ты чего, на все выходные что ли?

— Ну, я завтра вернусь на эфир, а потом обратно поеду туда.

— Понятно… Ань!

— Что тебе понятно?

Отдохнуть ей, конечно, нужно. Иногда чувствую, как градус ее терпения зашкаливает, а это плохо. Тыкаю рукой в сторону кресла:

— Присядь, на секундочку.

Приглаживаю волосы, собираясь с мыслями. Анька садится и вздыхает, а я начинаю:

— Ты это, ты извини меня.

— За что?

— Ты абсолютно права и езжай, развейся, отдохни. Конечно, это лучше, чем…

— Ой, Гош, вот это вот не надо, ладно? Хочешь, поехали с нами.

— Не-не-не.

— Ну, а что? Там отличный лес, можно подышать воздухом.

— Не, не хочу, спасибо.

— Ну а что ты будешь здесь один делать?

— Ну, вырублю все телефоны на хрен. Поваляюсь, телек посмотрю, футбольчик.

— То есть, ты серьезно не обижаешься на меня?

Уныло сижу, сцепив пальцы на коленях.

— Нет, Ань, о чем ты говоришь.

Сомова c облегчением встает, кажется, не особо веря своему счастью. Наверно внутри червячок грыз все-таки:

— Что, прямо, честно?

Я откидываюсь на спинку дивана:

— Честно, при честно.

Анька тут же хватает сумку, оставляя на диване гору своих, видимо лишних шмоток:

— Гош!

— Да?

— Я тебя обожаю!

Она обходит диван с обратной стороны, наклоняется через спинку и целует меня в щеку. Я тоже целую воздух.

— Ты здесь не скучай! Давай, пока, пока.

И тут же несется к выходу. Скептически передразниваю ее:

— Обожаю, пока, пока. Удачи.

Слышу, как захлопывается дверь, и вещаю вслух:

— Ну, что, понеслись выходные? Пятница.

Нет, все-таки сегодня тухлый день. Смотрю на часы:

— Десять часов. И чего делать то?

Звоню в пиццерию, делаю заказ, а потом отправляюсь в ванну — может быть, хоть там удастся расслабиться и забыться.

* * *

Долго лежать в ванне не дают — полчаса спустя раздается звонок в дверь. Наспех обернув полотенцем нижнюю часть тела, и сунув ноги в шлепки, ковыляю прямо из душа открывать. И только походу понимаю, что тетки заворачиваются не так… Но мне уже лень что-то менять.

— Иду!

Вижу в домофон парня с пиццей и распахиваю дверь. Посыльный обалдело таращится на меня, не поднимая глаз выше определенного уровня. И этот туда же. Пытаюсь его поторопить:

— Сколько?

— Две... Две большие… Очень большие.

— Не понял... Я три заказывала.

— Да, три, но сейчас только две.

— Понятно. Слушай, ты чего тормоз? Я спрашиваю, сколько с меня или это подарок?

Забираю у него коробки и, прижав их к себе, уношу в спальню. Слышу, как парень от дверей кричит:

— Шестьсот девяносто рублей. Посмотрите без сдачи, пожалуйста.

Смотрю в кошельке и кричу в ответ:

— Слушай, извини, без сдачи не получится, наверное.

Надо бы прикрыться. Но сама мысль, что я, как баба, буду загораживаться и смущаться, перед каким-то прыщавым цыпленком, вызывает протест и раздражение. Принципиально, не буду. Возвращаюсь к двери и отдаю ему тысячу.

— Ладно, сейчас посмотрим.

Он копается в своей поясной сумке, а мне уже становится зябко. Все-таки, Анька правильно говорит — я выпендрежник, надо было накинуть что-нибудь… Поднимаю глаза к потолку:

— Давай по быстрей, пока меня здесь не продуло, а?

— Вот, держите. Обращайтесь, подвезем в любое время… Меня, кстати, Максим зовут.

Да мне по фигу, как тебя зовут, но я вежливо благодарю:

— Спасибо, Максим.

— До свидания.

Я закрываю дверь и даю полную характеристику юному донжуану:

— Придурок!

Вот и закончился день. Сейчас натяну любимую пижамку, похаваю, включу телек и, завалясь в кровать, буду щелкать пультом, пока не усну.