День за днем (гет)

Когда звенит будильник, еле раздираю глаза, кряхтя поднимаюсь и, обернув себя поверх пижамы одеялом, выползаю из спальни. Блин, словно мешки всю ночь ворочал. Тащусь, зевая во весь рот, к Аньке в гостиную. Она там сидит по-турецки в кресле и пьет кофе. А Фиона лежит на полу рядом, на подстилке и наблюдает. Недовольно ворчу:

— Капец. Все равно, что спал, что не спал…

— Ну, конечно, еще бы. Полтора часа сна.

Пролезаю между столиком и диваном, и так, укутанный в одеяло и осоловело приоткрыв глаза, кряхтя усаживаюсь. Язык еле шевелится:

— Давай договоримся так, наверно. Я в пять приеду с работы, и ты бежишь на радио.

Сомова, уже взбодрившаяся кофе, бойко отвечает:

— Да, Игорь, хорошо, только давай в пять — это в пять, я тебя прошу. Иначе, меня попрут с работы.

Позевывая, поддерживаю:

— Слушай, а хорошая идея. Попрут с работы — будешь с ребенком сидеть.

Я смеюсь, а Сомова кривится:

— Ха-ха-ха, очень смешно. Только у меня совсем нет сил смеяться! Принеси лучше сливки из холодильника, а?

Она машет рукой в сторону кухни. Но у меня тоже абсолютное нежелание двигаться — я еще плотнее кутаюсь в одеяло. В нем так тепло и сладко… И заваливаюсь набок на подушки:

— Нет, Ань, это же так далеко идти.

— Ребров, ну какой ты ленивый, а?

Но я ее уже почти не слышу.

* * *

Сегодня ни Аньке, ни мне не до нарядов — пиджак, брюки, минимум макияжа, волосы собраны в хвост. В редакцию еду на такси — в машине удается еще полчасика покемарить. Наконец поднимаюсь на наш этаж и, зевая, выхожу из лифта... Блин, и так здоровья нет, так еще сумку с портфелем тащить приходится.

— Гхм.

На ходу тру глаз тыльной стороной руки... Черт, как бы не размазать раскраску-то, и так, как лахудра невыспатая, так еще буду с разводами на морде. Навстречу бежит Люся:

— Доброе утро Маргарита Александровна.

— Привет, какие новости?

— Вы знаете хорошие… э-э-э.

Идет чуть позади меня. Интересно, чем же они такие хорошие?

-… с фармацевтами вам повезло.

Мне? Недоуменно оглядываюсь:

— С фармацевтами?

— Да.

Мы останавливаемся возле кабинета. Блин, глаза ни хрена не хотят открываться и смотреть — хоть спички вставляй. Снова их осторожно тру. Люся опять что-то талдычит, пытаясь обратить мое внимание и приходиться сконцентрироваться.

— Да, помните? У вас вчера были назначены две встречи. Так вот, вы меня просили прикрыть. Помните?

Она радостно смотрит на меня, но это никаких особых воспоминаний, увы, не порождает. Трясу тяжелой головой…, хотя вроде чего-о такое было…

— Ну и что, да?

— Как только вы ушли они позвонили и предста…

Договорить не успевает, сзади раздается громкий голос Наумыча:

— Привет, Марго!

Он касается моего локтя, и я оборачиваюсь.

— Доброе утро, Борис Наумыч.

Егоров строго смотрит на Людмилу:

— Люсь, нас с Маргаритой Александровной не будет часа два.

Опускаю голову, стараясь прикрыть свою неуемную зевоту кулаком. Люся рапортует:

— Я знаю Борис Наумыч, у вас сегодня бизнес — ланч!

Вскидываю голову и ошарашено смотрю на начальника:

— Какой бизнес — ланч?

Егоров подхватывает меня под локоть и, радостно вещая, уводит в сторону:

— Логичнее спросить с кем!

— А с кем?

— Виталия Андреевича помнишь?

— Виталия Андреевича…

Зависаю, копаясь в архивах полуспящего мозга. Вроде был такой фрукт, кажется… Неуверенно подтверждаю:

— Помню.

— Ну вот, они наконец определились с бизнес — планом.

Наумыч смотрят на меня, видимо желая убедиться, что произвел неизгладимое впечатление своим сообщением. Я даже не пытаюсь что-то изобразить — меня неудержимо тянет зевать, и я замираю с вытянутым лицом и перекошенными губами. Егоров сегодня демократичен и понимающе кивает:

— Не выспалась?

— Да, просто ребенок он еще у нас, я же вам говорила.

Но Егоров слушать мои стенания не желает и сразу пресекает:

— Марго, извини, но это не мои проблемы. Значит, хлебнешь кофе и через пятнадцать минут у меня.

И грозит пальцем:

— Жду пятнадцать минут.

Как только Наумыч отворачивается и отходит, от души зеваю:

-Уо-а-а-а!

Сомневаюсь, что кофе меня спасет. Подношу руку к носу и смотрю на часы:

— Пятнадцать минут!

И иду к себе в кабинет бросить сумку.

* * *

В 12.15 мы втроем, вместе с гостем, шествуем через холл к лифту, но я, увы, по-прежнему никакой. И несмотря на кофе, все время порываюсь позевать от души и во весь рот, тормозя процессию на каждом шагу и заставляя Егорова хватать меня за руку, и тащить за собой прицепным паровозиком.

В ресторане, где заказан нам столик все оказывается еще хуже, чем я ожидал — сидячее положение, общая тишина зала и комфортная температура усыпляют гораздо быстрее, чем попытки ходить и пить кофе в офисе. Не могу сейчас сосать вино, стоящее перед каждым в бокалах на столе, или апельсиновый сок, а жратву Егоров, почему-то заказал только Виталию Андреевичу, который отлично жует что-то из своей тарелки, хитро поглядывая на меня. Там у него и мясо, и салат, и фрукты какие-то… Может быть, я тоже проснулся бы, если бы жевал... Несмотря на титаническое стремление поддержать рукой голову, а глаза оставить открытыми — все это с каждой минутой удается все с большим трудом. Разморило конкретно — до сознания долетают лишь отдельные фразы, совершенно бессвязные в полусонном сознании. Где-то рядом слышится голос Егорова:

— Маргарита Александровна.

Моя голова соскальзывает с руки и я, встрепенувшись, проникновенно смотрю на Наумыча:

— Да?!

Он поднимает бокал:

— Хотите вина?

— А нет, спасибо.

Опять расслабляюсь и прикрываю лицо ладонью. Но вздремнуть не удается — чувствую новый толчок в бок.

— Да?!

Все смотрят на меня, словно чего-то ждут, и я их не разочаровываю, подтверждаю:

— Да!

Сощурив глаза в узкую щелочку мне, все-таки, удается сконцентрировать взгляд на инвесторе и даже что-то разобрать в его бормотании:

-… СПА-центр… Комплекс услуг…

Но ненадолго. Сознание вновь куда-то уплывает, и я клюю носом. Голос Наумыча возле уха заставляет встрепенуться:

— Это очень интересно!

Как удачно я проснулся. Тут же поддакиваю:

— Да!

Щурюсь на этого Виталия, ну и рожа…, а потом снова куда-то проваливаюсь. Скрипучий голос пробивается в мозг:

— Странно, я думал, что Маргарита Александровна вас уже посвятила.

Никуда я не светила. При звуках своего имени широко открываю глаза и изо всех сил их таращу, пытаясь подавить зевок и прикрывая рот рукой. Егоров тараторит:

— А как же, конечно, конечно.

Усиленно тру глаза и переносицу. Снова скрип нашего гостя:

— Вы не знаете что с ней?

Слышу рядом Наумыча:

— Она…э-э-э… задумалась.

— Что значит задумалась? Поесть я могу и в другом месте!

Вот козел! Уж и задуматься нельзя. Попробовал бы сам попрыгать с ребенком полночи. Я бы нам, женщинам, памятники ставил на каждом углу, а не ворчал, как …, как… Изо всех сил щурюсь, пытаясь сконцентрироваться, но голова сама опять падает вниз. Стоп-машина, я тоже должна что-то сказать умное и поддержать беседу. Я не сплю! Резко вскидываю голову и заявляю:

— Разумеется!

— Что, разумеется?

— Все это звучит очень заманчиво!

— Что, все?

Все значит все. Мои силы заканчиваются, и я снова уплываю, не отвечая на вопрос. Кто-то долбит меня по руке. Дятел? С трудом открываю и растопыриваю глаза, ловя окончание фразы.

— …Потому что в рекламе, главное, расставить акцент. Если они неправильно расставлены…

Опять отключаюсь и ухожу в нирвану. Какой сегодня тяжелый день. Егоров что-то говорит, оправдывается, а я только улавливаю последнее:

— Кто спит, а?

Я не сплю! Усилием воли стараюсь держать голову прямо:

— А? Что вы говорите?

Наумыч поддакивает:

— Вот.

Пытаюсь сформулировать еще какую-нибудь мысль:

— А…Виталий … Аркадьевич. Вообще-то…

— Вообще-то Андреевич.

Он встает, качая головой и прожигая нас обоих недобрым взглядом:

— Борис Наумыч, я не ожидал от вас такого пренебрежения к нашей компании!

Смотрю на него, щурясь, снизу вверх и не пойму чего ему еще надо — хорошо ведь сидим. Еда вот, вино. Егоров уговаривает:

— Подождите, присядьте, сейчас жульены принесут.

— Спасибо, всего хорошего!

Виталий Андреевич выбирается из-за стола и на прощание кидает в мою сторону:

— Приятных сновидений.

Я все равно никак не врублюсь — мы договорились или нет? Наумыч все пытается его остановить:

— Подождите, подождите… Виталий Аркадьевич!

Пользуюсь моментом и отчаянно зеваю, прикрываясь рукой.

— Андреевич!

— Да какая разница!

Наконец до меня доходит, что дядя чем-то недоволен, и я на миг просыпаюсь:

— А чего это он?

Егоров кидается в мою сторону, аки голодный тигр:

— Да ничего…. Платить будешь ты! Всегда!

Опять я в чем-то виноват. Сидел себе, молчал, никого не трогал. Отворачиваюсь в сторону, тараща глаза, а потом тру переносицу.

* * *

Как только возвращаемся в редакцию, я сдаюсь, прекращаю борьбу. Прикрыв дверь в кабинет, залезаю в свое кресло с ногами, уперев их в поручень и обхватив колени руками, чтоб не свалиться. Привалившись к спинке кресла, отрубаюсь. Полностью. Иногда в отключенный мозг прорывается звонки телефона, но вернуться назад в явь, нет никаких сил… Кто-то негромко, но настойчиво зовет меня:

— Марго…Марго-о-о…

Блин, опять кашу греть что ли? Не открывая глаз, бормочу:

— Хр…Ань, я только что легла.

— Марго-о-о…

Или Варька опять напрудонила?

— Памперсы там, на диване.

Сомова теребит меня за плечо, пытаясь добудиться:

— Гхм… Маргарита Александровна.

Нет, это не Анька… Поднимаю голову, открываю глаза и вижу перед собой физиономию склонившегося надо мной Калугина. Ошалело смотрю на него…. А чего это он делает в моей спальне?

— А?!

Калугин отстраняется, открывая обзор, и я вижу стены своего рабочего кабинета. Наконец прочухиваюсь, спуская ноги с кресла и усаживаясь ровно:

— Ой!

Смущенно тру рукой глаз:

— Это я что, заснула что ли?

Андрей улыбается во весь рот:

— Видимо, да, и снились какие-то памперсы.

Закрываю глаза и расслабленно откидываю голову на спинку кресла:

— Это у меня дома.

— Что, дома?

Его вчера что, не было на оперативке? Не повезло, такой концерт пропустил с подгузником.

— Андрей, слушай, у меня такая засада дома, блин.

Лицо Калугина становится серьезным:

— То есть?

— Да нам на пару дней дали ребенка понянчить, а он совсем маленький. Его кормишь, он орет, его не кормишь, он орет.

Калуга усаживается прямо на стол, возле меня и с улыбкой слушает мои жалобы.

— Я всю ночь на ногах, я уже не знаю, что мне делать!

Мой собеседник ухмыляется, мотая головой:

— Ну, поверь, это не самая большая проблема в жизни.

Прижав пальцы к виску, старательно таращу глаза, пытаясь окончательно проснуться:

— Тебе легко говорить.

— Это точно. Здесь ты права — я с Алисой все это прошел семь лет назад.

Ну и молодец, герой. Хотя, сравнил тоже — у твоей дочери тогда и мама была и бабушка, да и своя ноша меньше тянет, а у Варьки только непонятный дядя Игорь, вернее тетя Марго, и баба Аня, тоже не пришей к какой кобыле хвост. Андрюха продолжает делиться опытом:

— Но, если ты думаешь, что она мне по ночам дискотек не устраивала, то ты ошибаешься — устраивала.

Мой мозг все равно не в силах сейчас оценить его былых заслуг на семейном поприще. Качаю отрицательно головой:

— Я сейчас думать не могу.

— Согласен. В общем, опыт у меня имеется, если что обращайся.

Вот за это спасибо. Откидываю голову назад на спинку кресла:

— Угу.

— А что за ребенок?

— Да…, ребенок…

Даже не знаю, что и сказать, и замолкаю. Раздается стук в дверь и в образовавшуюся щель проникает Люсина голова. Андрей оглядывается, я тоже смотрю на это явление народу и жду, что будет дальше. Людмила, виновато улыбаясь, идет к нам:

— Извините, Маргарита Александровна. Андрей тебя там срочно Наумыч к себе требует.

Калуга торопливо соскакивает со стола:

— Я понял. Гхм…

Перед уходом еще раз предлагает помощь:

— В общем, если что, можешь на меня рассчитывать. Угу?

Он уходит, и я опять расслаблено пристраиваюсь бочком в кресле. Может еще подремать?

Людмила покидать кабинет не торопится, продолжает с улыбкой мяться воле моего стола. Недовольно подняв голову, тороплю ее:

— Что, Люсь?

— Слыхали, новость?

— Какую?

Она громко шепчет:

— Про Кривошеина с Любимовой.

Цокнув языком, отворачиваюсь. Не хватало еще мой несчастный тупой мозг грузить всякой фигней. Поднимаюсь из-за стола и запихиваю выбившуюся сзади блузку назад в брюки:

— Так, давай, потом. У меня сегодня все файлы перегружены, как-нибудь в другой раз, ладно?

Уперев руки в бока, осматриваю стол — такое ощущение, что я чего-то забыл, что-то важное. Люся не возражает и идет к выходу:

— А..., ОК!

Бросаю взгляд на часы на руке. Ого, уже пять. А потом аж подпрыгиваю — мне уже дома давно пора быть!

— И-и-и… блин! Меня же Сомова убьет.

Начинаю шарить по столу, собирая телефон, ключи, а потом хватаю сумку, из кресла у стены и кидаюсь прочь из кабинета…

* * *

Лечу по Москве как угорелый. А ведь еще в магазин приходится заскочить на скорую руку — в холодильнике с утра шаром покати. Когда захожу в квартиру, здесь полумрак и тишина. Зову от порога:

— Ань!

Чего-то не откликается. Зажигаю свет в прихожей, бросаю сумку и пакеты на ящик с обувью, кладу ключи на полку.

— Ань!

Дрыхнет, что ли? Прихватив пакет с продуктами, иду на кухню. На ходу раскрываю его, раздвигая створки в стороны и заглядываю внутрь. Потом пристраиваю на кухонный стол и начинаю копошится внутри.

— Так….Сыр-р-р…Огурцы… Майонез сюда.

Так, а это что? Извлекаю наружу коробку и бормочу:

— Шампунь, явно не сюда.

Откладываю ее. Тишину разрывает звонок во входную дверь. Я замираю, повернув туда голову — неужели бог услышал мои молитвы? Все бросаю на столе и тороплюсь в прихожую.

— Господи, сделай так, чтобы это была Лариса!

Увы, на экранчике домофона явно не она. И даже не пропавшая Сомова с ребенком. Мой порыв вмиг остывает, и я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу, потом толкаю дверь, и она распахивается. Андрей заходит с небольшой сумкой в руках:

— Привет.

— Привет.

— Ну, как вы здесь?

— Да, сражаемся потихоньку.

Калуга протягивает сумку:

— Понятно... Вот держи, это тебе!

Мне? Беру в руки и заглядываю внутрь. Какие-то пакетики, свертки.

— Что это?

— А-а-а… Это влажные салфетки для попки малыша.

Извлекаю из сумки яркую мягкую игрушку, и Калуга добавляет:

— А это подарок.

Встряхнув удовлетворенно головой, благодарю:

— Спасибо.

Бросаю игрушку назад в сумку и несу все хозяйство в гостиную. Андрей идет следом:

— На здоровье… Слушай, Марго, а где малыш?

— Я не знаю, с ним наверно Аня погулять вышла.

— Ага, понятно… Ты мне, кстати, так и не ответила на вопрос, чей это ребенок.

Ну уж не мой, это точно. Пытаюсь что-то придумать и после заминки переспрашиваю:

— Чья девочка?

— Ну, да.

Хотел бы я и сам это знать. Как назло, в башку ничего не лезет. Вздохнув, сажусь на диван.

— Ой, я даже не знаю, как тебе объяснить.

Калугин присаживается в боковое кресло и недоуменно качает головой:

— А, нет, если это секрет, то ничего не нужно.

— Да нет, какие секреты...

Один выход — свалить все на Аньку. Тем более она, вон, Варьку утащила. Со вздохом поворачиваюсь к Андрею лицом:

— В общем…. В общем… это… это ребенок Марата!

Калугин непонятливо хмурит лоб:

— Марат, Марат…

— Ну, Аниного парня.

Мне стыдно наговаривать на подругу, и я смущенно чещу пальцем губу под носом. Андрей оживает:

— А-а-а, Марата…

И делает жест рукой в направлении входной двери. Я скромно опускаю глаза вниз:

— Да.

Калугин вдруг хмурит брови:

— Подожди, я не понял, как же он…

Заворачивать Санта-Барбару в большую коробку с лапшой мне не хочется, и я пытаюсь замять тему:

— Андрей, ты понять не пытайся, это очень мутная история. Там…

Отвожу глаза, не в силах вынести всю эту галиматью, и лишь отмахиваюсь. Андрей соглашается:

— Да.

Неожиданно слышится шкрябанье в дверях, стук, шум и мы с Калугой дружно поворачиваем головы в том направлении. Сквозь отгораживающие нас от прихожей полки видим как в квартиру заходит Сомова с Вареником на руках, а вслед за ней пробирается Марат.

Анька нас тоже замечает и кричит оттуда:

— О, привет!

А потом объявляет Варьке:

— У нас гости.

С открытым ртом гляжу на Аньку с Маратом — кажется, моя «легенда» об их совместном ребенке получает наглядное подтверждение… И как будем выкручиваться теперь?

Андрей тоже улыбается и приветствует прибывших:

— Здрасьте

— Привет.

Марат выглядывает из-за спины Ани и радостно машет нам рукой. Я офигиваю — полный капец, ну почему он приперся именно сегодня, а? Бросаю взгляд на Андрея, и пытаюсь вымученно ему улыбнуться.

* * *

Пока Сомова готовит ужин, а гости, расположившись на диване, развлекают друг друга разговорами, пытаюсь успокоить и укачать маленькую несносную тираншу — таскаюсь с Варькой на руках в полумраке за диваном. Качаю, агукаю, махаю у нее перед носом игрушкой. Интересно, что это за животное такое — может собака? Или оранжевый поросенок? Параллельно пытаюсь краем уха контролировать беседу между мужчинами. Увы, не получается. Меня отвлекает совсем другой звук, гораздо ближе, к тому же под рукой явно становится мокрее.

Прекращаю беготню и морщусь:

— Блин!

Калуга поворачивает голову в нашу сторону:

— Что, что, что?

Надо было пиджак снять. Принюхиваюсь. Так и есть!

— Капец!

Вылезаю из-за дивана и обхожу вокруг модуля, где сидит Калуга. Кто-то обещал мне быть сегодня суперменом?

— Андрей, кажется, мне нужна твоя помощь.

Он пытается заглянуть под низ ребенка:

— А-а-а…. Я понял.

Интересно, что он там узрел? Вставая, наш с Вареником спаситель прихватывает стоящую рядом сумку с приданным и бросает Марату:

— Сейчас, извини.

Потом мне:

— Пойдем.

Я несу ребенка в спальню, слыша сзади торопливые шаги Андрея. На пути попадается Анька, которая пытается сюсюкать с Варькой:

— У-те-те.

Мой главный помощник усмехается, но у нас серьезное дело, не до игр, так что внимания на ее ужимки не обращаем, не задерживаемся и идем дальше. Кладу Вареника вместе с собачьим поросенком на кровать, и смотрю с надеждой на Калугу:

— По-моему ее надо переодеть. Что-то мне этот запах не нравится.

Раз ты такой спец, тебе и карты в руки. Андрей улыбается:

— Ну, давай, я тебе помогу. Держи!

Отдает мне пустышку из Варькиного арсенала, кладет рядом сумку с подгузниками и салфетками и начинает аккуратно распаковывать омокревшее чудо природы. Я тоже распаковываюсь — снимаю пиджак, пока окончательно его не извозюкал и отбрасываю на другой конец кровати…. Но кажется уже поздно — манжета у рукава блузки выглядит подозрительно влажной. Подношу к носу и принюхиваюсь, да нет, вроде не пахнет…

* * *

После водных процедур и переодевания, оставляю Вареника на руках заботливого мужчины и иду выкидывать пакет с детским креативом в мусоропровод, а потом, пользуясь случаем, остаюсь с Анькой, помогать ей накрывать на стол. Достаю тарелки с полки и уже собираюсь их нести в гостиную, но замечаю как Андрей, выходит из спальни и прикрывает тихонько дверь. Неужели уснула? Ну, Калуга, ну, герой! Он осторожно идет к нам и тихим голосом успокаивает, отвечая на немой вопрос в глазах:

— Все нормально, она спит, все хорошо.

Я с довольной улыбкой переглядываюсь с Анькой — с такой нянькой сегодняшний вечер, похоже, пройдет на ура и спокойно — и посидеть можно, и пожрать. Несу тарелки в гостиную и начинаю их расставлять. Здесь полумрак, только свет торшера, стоящего рядом с диваном и бра на стене.

Марат, заскучав, радостно приветствует возвращение Андрея:

— Слушай, быстро ты, однако, ее переодел.

Калуга садится на прежнее место, в кресло и вдруг спрашивает:

— Ты сам то, пробовал?

Ремнев сидит развалясь, словно барин, закинув ногу на ногу и положив руку на спинку дивана — типа «вам, пингвинам, недоступно наслажденье сладкой жизни». И это опять вызывает у меня внутреннее раздражение. Если бы не Анька, которая сейчас топчется рядом со мной, ей-богу бы замечание сделал. Тоже мне, радиобог. А этот самодовольный упырь вдруг громко заявляет:

— Нет, ты чо! Эта наука не для меня.

Я шиплю в его сторону:

— Общественность, говорите, пожалуйста, потише — ребенок спит вообще-то!

Калуга кивает и извиняюще машет обеими руками. Марат тоже замолкает и поднимает обе руки вверх. Вот, то-то же. Иду на кухню за вином, а когда возвращаюсь с бутылкой, застаю их опять за разговором, который мне совсем не нравится — Ремнев хитро смотрит на Андрея и что-то там рассуждает о мамах и детях:

— Да, мама, конечно. Ну, а если мамы нет?

О чем это он? Но направление беседы опасное. Андрей что-то невнятно отвечает.

— Ну, да, тогда…

Жаль я поздно подошел. Не к началу разговора. Калугин вдруг мотает головой:

— Ты знаешь, честно говоря, я тебя плохо понимаю.

Я тоже плохо понимаю и никак не соображу, пора пресекать или нет. Марат цокает языком, усиливая мои подозрения. Хорошо, что Анька тоже подходит и начинает расставлять бокалы -вдвоем мы легче разберемся и справимся с угрозой. Раздается звонок в дверь и Марат оживает:

— О! А вот и еда!

Черт! Разбудит же. Я снова набрасываюсь на него с упреками:

— Тише, говорю еще раз!

Марат виновато морщится и прикладывает палец к губам. Он вылезает из-за стола, и обойдя нас с Сомовой торопиться открыть входную дверь. И для кого интересно Анька готовила, если тебе покупная пицца дороже? Провожаю его недобрым взглядом — никакой пользы от человека, одни неудобства.

* * *

Наконец, все готово, рассаживаемся за столом в гостиной. Мясо, фрукты, вино, овощи… и пицца для Марата. Мужчины рядышком на диване, мы с Анютой напротив друг друга — я в кресле, она на придиванном угловом модуле… Трендим ни о чем. Из спальни доносится какой-то звук и мы замираем, оглядываясь в ту сторону. Марат допив свое вино, поворачивается к Андрею:

— Слушай, а мать вообще твою дочку хоть иногда навещает?

Он делает легкий кивок в сторону спальни, и я зависаю с отвалившейся челюстью. Это откуда прилетело? О чем вообще речь и как реагировать? На помощь приходит Аня:

— Марат!

— Что?

Сомова виновато смотрит на Калугу:

— Андрей, ты извини, пожалуйста, я просто ввела Марата в курс дела.

Блин, какого дела? У меня сейчас еда начнет из открытого рта вываливаться. Калуга, чуть нахмурившись, качает головой:

— Все нормально... Все, хорошо.

И этот туда же. Я офигиваю. Марат начинает возмущаться:

— А чего я такого сверхъестественного спросил, я не понимаю.

Я в полной прострации и не знаю, как мне реагировать — пытаюсь то скроить дежурную улыбку, то сделать серьезное лицо. Единственно — не забываю жевать и молюсь, чтобы этот вечер побыстрее закончился. Калуга мельком бросает на меня осторожный взгляд и поворачивается к Марату:

— В общем, если тебе интересно, ее мать давным-давно живет на другом континенте. Честно говоря, я не очень люблю обсуждать эту тему.

Мужчины смотрят друг на друга в упор, а потом Андрей добавляет:

— Ты-то меня понимаешь?

Лично я вот не очень. Только то, что они говорят о разных детях. А причем тут Калугинская жена наверно вообще в силах понять один Марат. Тот, как раз задумчиво кивает:

— Да, естественно, это идиотом надо быть полным, чтобы тебя не понять…. Кстати, я сегодня вдруг почувствовал себя прямо полноценным отцом.

Блин, опять! Походу сейчас все откроется и меня прибьют очередным грязным подгузником. Зависнув с вилкой во рту, напряженно слежу, что же будет дальше. Смотрю, Анька тоже прекратила жевать свой грейпфрут. А Марат с довольным видом выдает очередной перл:

— Я ведь ее и на руках потаскал, и покормил.

Он восторженно качает головой, а я вижу, как на лице у Андрея расцветает полное недоумение. Господи, когда же это все кончится! Калугин усмехается:

— Отлично, конечно, но почему именно сегодня?

Судорожно глотаю, не прожевывая, и срочно вмешиваюсь:

— А-а-а…, ребята! Давайте сменим тему, что нам больше поговорить не о чем?

Оба смотрят на меня, наверно ждут новой темы для беседы. На помощь приходит Анюта со стандартным креативом — она хватается за бутылку вина на столе:

— Да, действительно, давайте выпьем, а?

Марат, что-то запихивая себе в рот, тут же переключается:

— Давайте.

Сомова взмахивает рукой:

— Тост за настоящих мужчин…. Тем более, что они очень достойны!

Ремнев самодовольно возглашает:

— Вот, Сомова, ты давай запиши эти слова, и повесь у себя над столом в студии.

Кажется, пронесло. Ухмыляюсь — у этого великовозрастного парнишки вино и самомнение заглушают любые другие мысли и разговоры. Мужчины встают… и я встаю…, хотя наверно не надо было? И мы ждем, пока Марат наполнит вином Анькин бокал. Он добавляет:

— И потом, когда будешь дуться на меня в следующий раз, внимательно вчитывайся в слова этой фразы дорогая.

Аня, глядя на нас, тоже поднимается. Марат ставит бутылку на стол и поворачивается к Андрею:

— Ну, что… Слушай, чувак, ну я прямо тебя уважаю, ты мужик Андрей.

Они сжимают руки в крепком рукопожатии.

— Аналогично!

И склоняют головы друг другу к плечу. Качаю головой — ну и ну, капец, прослезиться можно. Прямо мужская дружба со скупой пьяной слезой. Наклонившись над столом, тянусь бокалом чокнуться с Анькиным бокалом:

— Да, Анечка, походу ты лишнего ляпнула!

Та, молча, чокается и пьет, смущенно отведя взгляд в сторону.

* * *

Потом, слава богу, подобных эксцессов уже не происходит и вечер, после ужина быстро переходит в завершающую стадию. Пытаемся с Анькой спровадить из дома и того, и другого. Кажется, Андрей с Маратом становятся большими друзьями — пока идут к двери о чем-то шутят, смеются. Мы с Анютой плетемся сзади и мечтаем об одном — отдохнуть от гостей. Марат останавливается возле двери и оборачивается к нам:

— Ну, что дорогие мои, спасибо огромное.

Он отвешивает поклон в мою сторону.

— Очень вкусно.

Андрей, с довольной улыбкой на лице, крутит головой, переводя туманный взгляд с одного на другого… И вдруг оживленно интересуется у Марата:

— Да, кстати, сколько я тебе должен?

— Ты что, сейчас, обидеть решил что ли?

Засунув руки в карманы, переглядываюсь с Анютой и с улыбкой жду, когда же они угомонятся. Это они видимо ресторан вспомнили. Не хватает сейчас только традиционной для мужиков фразы "Ты меня уважаешь?"

— Понял, не вопрос. В следующий раз поляну накрываю я!

Давайте, накрывайте, где хотите, только, пожалуйста, без нас с Аней.

— Ну все, не вопрос. Пойдем, а?

Калуга соглашается:

— Пойдем.

А потом, встрепенувшись, смотрит на нас Сомовой:

— А… Как пойдем?… Малышка здесь остается?

Капец, по новому кругу? В который раз за сегодняшний день, моя челюсть падает до земли. И совершенно не могу ничего придумать, как выкручиваться. Марат оторопело косится на Сомову, а потом поворачивается к Андрею:

— Ты что, у меня сейчас спросил об этом?

И смеется, приложив руку к груди.

Я в ауте — надо же, все шло так хорошо и вот опять засада. Вытаращив глаза, гляжу на Аньку, но она тоже сейчас в растерянности. Калугина, тем временем, начинает разбирать ответный смех:

— Нормалек, кого же мне еще об этом спрашивать?

Так, нужно срочно вмешиваться. Трендеть все подряд, что угодно, главное не давать времени задуматься:

— А… Мужчины, послушайте, во-первых, убавьте громкость.

Марат тут же прикладывает к губам палец, извиняясь. А во-вторых… Что же, во-вторых?

— А потом, девочка спит, чего ее сейчас беспокоить? Вы думаете, мы не справимся?

Ремнев тут же заявляет своему новому приятелю:

— Вот! Ты слышал это сейчас?

Он потрясает в воздухе своим кулачком, а Калугин, кивнув в ответ, разводит руки в стороны:

— Хорошо, это правильно. Мы тогда пошли.

— Пошли. Все.

Марат тянется к Сомовой и целует ее в щеку:

— Радость моя.

Меня Калуга целовать в щеку не решается, берет руку и подносит к губам. Странно это. Даже, как-то обидно и подозрительно… Ну, а потом, Андрей открывает входную дверь и выходит.

Сзади него тащится Марат:

— Слушай Андрюх, я тебя понял, ты мужик!

— Спасибо.

Мужик, мужик, давайте, катитесь оба. Закрываю за ними дверь и запираю на замок. Потом оборачиваюсь к зевающей Сомовой:

— Фу-у-у…. Ань, я спать хочу, умираю.

— Ну так пошли.

— Я бы сказал, побежали.

* * *

Наконец-то добираюсь до своей кроватки. Варька спит среди валиков и подушек, на своем краю сопит тихонечко. Пижаму одевать не хочу — если Варюха будет просыпаться, то колготиться в Гошиной пижаме туда-сюда, да еще укачивать ребенка и неудобно, и жарко. Тем более, что туловище жутко устало и спина весь день болит. От таскания упитанного дитя, наверно. В общем, одеваю треники и майку и, в таком виде, забираюсь под одеяло, с другой стороны кровати.

Действительно, долго спать не приходиться — выспавшийся Вареник начинает ползать и недовольно пищать, лишившись игрушек. Приходится носить на руках и, зевая, рассказывать стишки. Скоро на мои речитативы приползает Сомова с бутылочкой молочной смеси. Кормит и носит, на этот раз, она. Угомонить дитя все равно не удается, и теперь бедная Анька сидит, поджав одну ногу под себя с закрытыми глазами и с детской бутылочкой в руке. И, кажется, сама засыпает под мою детсадовскую декламацию:

— С неба звездочка упала,

Прямо Гитлеру на нос,

Вся Германия узнала,

. Что у Гитлера ….

Слышу Анютино сонное бурчание:

— Игорь! Ну что ты ребенку всякую чушь читаешь, а?

— Потому что это все, что я помню из детства.

— Трудное у тебя было детство.

Да, ладно, как у всех мальчишек, детство. Не хуже и не лучше. Сажусь на кровать:

— Слушай, если ты такая умная, сама бери и качай.

— Я уже час качала!

— Значит, плохо качала, если она до сих пор не спит.

Поднимаю глаза к потолку. Это ж надо такое придумать — «трудное детство»!

— Трудное детство…. Между прочим, мы в одном дворе росли!

— Ну, чего ты завелся то?

— Потому что ты меня завела. Я между прочим уже вторые сутки не сплю.

— Ха, а я сплю, да?

Заглядываю в радостную мордашку Вареника — ни в одном глазу. Сомова тычет рукой в сторону буйного ребенка:

— Я, между прочим, с ней весь вечер на радиостанции провела.

Ну, виноват, виноват, проспал.

— Ладно, проехали.

Чего же делать то? Невозможно ж вот так жить. Заглядываю Варенику в мордашку:

— Слушай, Ань. Может нам еще раз объявление дать, а?

— Какое объявление?

Ну, как какое. Такое же, как мы про потерю Алисы по радио объявляли.

— Что так, мол, и так мол…

Меня разбирает зевота. Сомова не понимает:

— Что, так, мол, и так мол?

Смотрю на Аньку, и та добавляет:

— Отдадим ребенка в хорошие руки?

Она стучит себя по виску:

— Совсем ку-ку?

Отворачиваюсь. Мой мозг не в силах сейчас думать.

— Ладно, проехали.

Сомова фыркает и подпирает свою голову рукой с бутылочкой.

Мы вместе смотрим на неугомонное чудо — и я целую малышку в румяную щечку.