День за днем (гет)

Утром собираюсь на работу. Все приходится делать самому — одеваться, краситься, делать маникюр. Только пожрать, как следует, нет возможности. На ходу доедаю остатки вчерашней пиццы. Спасибо, Анюта не отвлекает — сидит с Варькой на руках в гостиной на диване и уже с полчаса агукает с ней и меня не трогает. Смотрюсь в зеркало — вроде все в порядке. Сегодня на мне другая блузка, голубая и еще вместо пиджака хочу одеть кофту — нужно передохнуть от образа бизнес-леди. Параллельно со сборами работает мысль — как же дальше выкручиваться? Мысль про объявление меня не отпускает, и я, с кофтой в руках, иду в гостиную к Сомовой со вторым заходом:

— Слушай Ань, я подумала — может эту Ларису попытаться через радио найти?

Анюта ставит Вареника на ножки.

— Ну как ты ее найдешь? У тебя ни фамилии нет, ни адреса.

Детеныш проникновенно смотрит на меня любопытными глазками, ты дескать чего, тетя, и я соглашаюсь:

— Ну, да.

Не поспоришь. Качаю головой. Но отчаиваться не собираюсь:

— Тут, покумекать надо.

— Кумекай.

Покумекаем потом вместе. Оглядываюсь вокруг:

— Так. Ладно, все, вроде ничего не забыла.

Анька, вдруг, со своего места подает голос:

— Как не забыла. Забыла!

Удивленно смотрю, как она поднимается с дивана. Забыла? Что именно?

— Сегодня, между прочим, твоя очередь!

И вручает мне Варьку. Растерянно подхватываю ее на руку и прижимаю к себе:

— Как?

— Так!

Ребятенок уже обхватил меня руками за шею и счастливо сопит. Сомова стоит передо мной, уперев руки в бока, и я пытаюсь жалобно заискивать:

— Мне же на работу….

Анька пожимает плечами:

— А мне, не на работу?

Она торопится к себе в комнату переодеваться. Провожаю ее взглядом… В принципе, конечно, Сомова права, мы вчера договаривались, но я все-таки, надеялась…, надеялся…. Смотрим с Вареником друг на друга в упор. Она вдруг тянется головой ко мне, и я не могу удержаться — чмокаю малышку в губки.

* * *

В 9.15 я уже в редакции…, вместе с Вареником на руках. Не зря я кофту одел, как чувствовал — не так обидно будет испачкать… А что? Анька же возила девчонку на свое радио. Оперативка уже началась. Забросив сумку с детским барахлом в кабинет, подхожу к залу заседаний:

— Фух.

Собравшись с духом, решительно открываю дверь и решительно захожу внутрь. Двум смертям не бывать. Сразу беру инициативу в руки:

— Всем доброе утро!

Народ офигивает, глядя на меня с крохой. Все уже сидят — Андрей, Эльвира, Валик, только Наумыч с Зимовским стоят возле кресла Антона и о чем-то спорят. Зима сразу пытается уколоть меня за опоздание:

— Ничего себе. Я бы даже сказал «добрый день».

В 9 то утра? Похоже с будуна товарищ еще не отошел. Даже не собираюсь отвечать. Подумаешь, на 15 минут опоздал… Ну, может, не 15, чуть больше... Иду мимо обалдевших сотрудников к своему креслу, по левую руку от начальственного места.

— Надеюсь, я не пропустила самое интересное?

Егоров обходит меня, ошалело пялясь на Варьку, Антон идет следом за ним и пристраивается возле окна:

— Да нет, по-моему, самое интересное принесла ты.

Поворачиваю малышку в сторону Зимовского и учу ее уму разуму:

— Варя, этого дядю зовут Антон Владимирович. Он хоть и кака, но наш заместитель….

Зимовский, скривив физиономию, отворачивается. Не хочет видно быть какой. Но народ уже ухмыляется — взял на заметку. Представляю публике нашу с Аней розовощекую прелесть:

— А это Варвара, наша будущая сотрудница или топ-модель, там видно будет.

Егоров, наконец, оживает и, кажется, оттаивает — тянет руку к ребенку, делая пальцами козу:

— Уси — пуси! Какие у нас перспективные кадры.

Варька довольно смеется, а Наумыч переключается на меня, и уже без козы:

— Маргарита Александровна, надеюсь, вы помните наш вчерашний разговор, а?

— Борис Наумыч, у меня все хорошо с памятью.

— Я на это очень надеюсь.

Усаживаюсь на свое место и пристраиваю Варьку себе на колени. Егоров садится в председательское кресло и пытается придать себе строгость:

— Ну, что, приступим.

Вздыхаю, стараясь сдержать зевоту:

— Приступим.

Варька тут же начинает теребить бумаги на столе, отвлекая от серьезного настроя.

— Значит так марксисты--ленинисты, в три часа, чтоб все были на своих рабочих местах, а точнее вот в этом кабинете. Понятно?

Народ вяло соглашается, и я тоже киваю головой. Егоров повышает голос:

— Маргарита Александровна, понятно?

— Да, Борис Наумыч. А что у нас в три часа?

— А у нас будет обсуждение будущего номера. Между прочим, с участием Миронова Владислава Матвеевича. Кстати, большого друга по гольф — клубу Виталия Аркадьевича… в смысле Андреевича Еле уговорил, между прочим.

Егоров сверлит меня глазами, и я отворачиваюсь. Этот камешек в мой огород.

— Маргарита Александровна, я просмотрел список предлагаемых тем и ни одна из них серьезно меня не зацепила. Вялые они какие-то, не проработанные. Может быть их слишком много? Я вот пока выбрал три, вот они тут подчеркнуты — первая, третья и пятая.

Наумыч двигает листок ко мне, и Вареник весело тянется за ним двумя руками.

— Я бы добавила еще одну.

— Добавляйте, что хотите. Но к 15.00 нам нужно свалить этого Миронова наповал.

— Свалим, свалим. Такой фугас подложим, что не устоит.

Народ хихикает. Мы еще минут пятнадцать елозим вокруг выбранных пунктов, обсуждая возможную графику и стоимость антуража, а потом приходится закругляться — новой топ-модели становится скучно и она начинает вносить собственные диалоги в обсуждение.

* * *

После оперативки несу свою тяжкую ношу к себе в кабинет. Куда бы ее пристроить? Пытаюсь усадить поверх раскиданных бумаг:

— Посиди немножко. Нам же нужно покушать, да? Хочешь кушать наверно?

Пытаюсь выпрямиться и не могу. Капец, что ж такое-то. Мышцы потянул? Или может где продуло?... Потирая спину выпрямляюсь:

— Ой.

Укололо. Что-то мне это все не нравится… Что-то это все мне напоминает… Тянусь за ежедневником и судорожно начинаю пролистывать назад. Когда это мы там с Калугой в кубинский ресторан то ходили? В понедельник, кажется… Или во вторник? А, вот, нашел…

«ресторан, эпиляция».. . Блин, еще и эпиляция, про нее я вообще забыл... Так, так.. ресторан, выходит больше трех недель назад, точнее три с половиной… Наверно, все-таки, рано еще паниковать. Вздохнув с облегчением, роюсь в пакете… Вот, памперс пожалуй надо приготовить… А вот и заветная бутылочка.

— Ну, что, толстопузик, пошли греть кашу?

* * *

Кормежка проходит на ура, и вскоре я уже таскаюсь с Варькой по кабинету, пытаясь укачать.

— Ну, что поели? А поспать слабо?

В дверь просовывается Люсина голова:

— Маргарита Александровна!

Вареник тут же пугается, обхватывает меня ручонками и утыкается носенком в шею. Прижимаю ее к себе и выражаю полное сочувствие:

— У-у-у.

— Извините, пожалуйста, там Зимовский просит какие — то бумаги. Говорит, что вы в курсе.

В курсе, я в курсе. Вчера он мне их притащил посмотреть, а я так и не посмотрел.

— А, да, сейчас….

Кряхтя, тянусь к лежащей стопке документов.

— Ох… Где у нас тут бумаги…

Отодвигаю в сторону оказавшийся здесь памперс и, изогнувшись, пытаюсь, одной рукой, разгрести кучу листков на столе. При этом другой рукой приходится крепко прижимать к себе детеныша. Наконец вижу знакомый товарный знак и извлекаю на божий свет, морщась и кряхтя, требуемые бумажки.

— Вот! Вот на, держи….хэ

Тяну руку в сторону Люси, та непонимающе смотрит и улыбается:

— А в чем это они?

В смысле? Разворачиваю к себе и уныло вздыхаю. Все ясно, пока мы сидели на столе, мы еще успели и похулиганить:

— Да что ж такое! Это не девочка, а какой-то писающий мальчик.

Отдаю Людмиле подмокшие бумажки.

— На, бери.

Она захватывает их двумя пальцами и держит, чуть ли не на вытянутой руке. Меня же сейчас больше волнует необходимость переодевания.

— Люсь, помоги, а?

— Извините Маргарита Александровна я бы с радостью, просто там меня Зимовский ждет. Хорошо?

— Ну, свистни там кого-нибудь, а?

Люся разворачивается к двери, в которую, как раз, просовывает свой любопытный нос Мокрицкая. Людмила радостно зовет ее:

— А!.... О, Эльвира!

— Проблемы?

Я ее прошу:

— Помоги мне памперсы переодеть, а?

— Так, подожди…, а чего здесь помогать?

Люся быстренько скрывается за дверью, а Эльвира идет ко мне, берет со стола памперс и начинает крутить его в руках:

— Одни сняла, другие одела, все!

Так я тоже умею:

— В теории, знаешь, все сильны. А ты попробовала бы!

— Знаешь, мне еще рановато. Чего ты паришься? Все оно так и будет.

К нам заглядывает Любимова, и мы дружно переключаемся на нее:

— Галь. Галь, иди сюда!

Я машу ей подойти поближе и Галя, улыбаясь Варьке во весь рот, идет к нам. Кривошеин тоже тут как тут. Эльвира ее вводит в курс дела:

— Слушай, у нас тут трубу прорвало, я же знаю, у тебя там грудничок есть у племянницы. Давай, давай, давай!

Мы с Варюнькой улыбаемся новой гостье, которая тут же проявляет желание взяться за дело и тянет к малышке руки. Та тоже рвется ей навстречу, и я с радостью передаю свою ношу:

— Тихо, тихо…

Складываю у груди молитвенно руки — пять минут передышки есть! Ну, что? Пора бы узнать, как там Сомик, вдруг готова перенять вахту, и вообще — нет ли каких обнадеживающих новостей… А то у меня тут никакой работы не получается. Говорю девчонкам:

— Я быстренько позвоню. Ладно?

Схватив телефон со стола, нажимаю на ходу кнопки мобильника и бегу на полусогнутых к выходу. Меня не задерживают и я, вздохнув с облегчением, выскакиваю наружу. Кто-то, кажется Валик, прикрывает за мной дверь. Наконец, в трубке, появляется звук:

— Алло.

— Алло, Ань … Алло!

— Гоша? Как вы там?

Заглядываю в оставленную дверную щель. Там Галя, Эльвира, Валик — все сгрудились у моего стола.

— Слушай, лучше не спрашивай.

— Почему?

Шиплю:

— Да потому что капец!

— Ну, что случилось?

— Чувствую меня сегодня либо уволят, либо придушат.

— А-а-а… Слушай, ты можешь по-русски изъясняться?

— Дома объясню. У тебя как? Эта больная не объявилась?

— Кто? Какая больная?

— Кто... Мамаша, кто!

— А-а-а… Откуда ж я знаю. На радио не появлялась…

— Да, поиздевайся.

Блин, ни одной радостной весточки. Ну и как мне готовить обещанный фугас к оперативке?

* * *

Честно говоря, работать удается лишь маленькими урывками. Можно сказать микроскопическими. А уж когда приходит время укачивать и укладывать малышку спать, ее капризы и рев достигают такого уровня, что не до творчества становится всей редакции.

В три часа оставляю спящую Варьку под надзором Людмилы, а сам отправляюсь на заявленную Наумычем встречу с инвестором. Все уже в сборе и начальство тоже. Грозного Владислава Матвеевича Егоров усаживает в председательское кресло и сразу втюхивает ему кипу фотораспечаток. Пока тот бегло смотрит, Наумыч негромко что-то комментирует:

— Вот, посмотрите. Как раз по вашему профилю.

Миронов величаво кивает, а я стою поодаль и жду команду шандарахнуть фугасом его по темечку. Наконец, Егоров приподнимает голову:

— Маргарита Александровна, прошу, начинайте.

Сразу с места в карьер:

— И так, новый номер «МЖ».

Начинаю прохаживаться позади кресел, изредка посматривая в блокнот в руках:

— В качестве рабочего варианта предлагается слоган типа «Пусть ваши дети мечтают о лучшем».

Останавливаюсь возле Наумыча с нахмурившимся Мироновым и пытаюсь разъяснить, в чем тут изюминка:

— Такая универсальная фраза, может быть использована для рекламы сразу нескольких брендов.

Указываю авторучкой на фото в руках хмурого гостя:

— Это и часы, и ювелирные украшения.

Тот отводит от меня недовольный взгляд и прерывает:

— Секундочку, у нас элитный товар, для состоятельных людей, я бы сказал, для состоявшихся людей!

— Да.

Вижу, как Егоров подобострастно смотрит гостю в рот. Похоже, воевать сегодня придется в одиночку и если бомба не сработает — собак всех Наумыч наверняка повесит на меня. Спорить с гостем об элитном товаре не собираюсь, а тот недовольно морщится:

— А вы мне какой-то детский сад предлагаете?

Тупой мужик. Такой же, как его приятель.

— Владислав Матвеевич, дело в том, что основное направление следующего выпуска — это мы и наши дети. И все его содержание будет построено на двух принципах. Это, первое — все мы когда-то были детьми. И второе — все мы, когда-нибудь, станем родителями. Или уже стали.

Миронов переводит свой взгляд на Егорова:

— Борис Наумыч!

Тот подобострастно сгибается, в ожидании вердикта денежного гостя. Тот не церемонится:

— Что это за бред?

Блин! Не дал же мне договорить, поэтому и непонятно. Пытаюсь достучаться:

— Дослушайте, пожалуйста. Мы предлагаем позиционировать ваши товары, как некую детскую мечту.

Этот дебил издевательски смеется:

— А причем здесь дети? Мне кажется, я пришел в «Мужской журнал», а не в «Мурзилку».

Возмущенно, он смотрит снизу вверх на Наумыча, но тот безмолвствует и, наклонившись над столом, тыкает пальцем в какие — то фотки.

Стараюсь быть корректным и вежливым:

— Да, но согласитесь, все девочки мечтают иметь украшения, как у мамы, все мальчики мечтают иметь машину и часы, как у папы.

Вижу, как Егоров кивает головой в такт моим словам, и тороплюсь привести новые аргументы.

— Когда мы желаем, чтобы наши дети мечтали о лучшем, мы создаем некий ассоциативный ряд.

Миронов грубо меня прерывает:

— Так хватит… Кхэ… Устал я слушать эту бредятину!

Кряхтя, он встает из-за стола, и поднимает стоящий рядом на полу свой портфель. Сам ты бредятина! Господи, ну нельзя же быть таким чмом, ты хотя бы дослушай! Ты же с женщиной разговариваешь, в конце концов.

— Владислав Матвеевич, вы наверно не так поняли.

— Да понял, понял… Что вы меня за идиота держите.

А потом хмыкает с наглой улыбкой:

— Решили бабла по-легкому срубить? Не напрягаясь, да?

На такое не могу сдержаться:

— Вот только хамить не надо! Если у вас проблемы с фантазией, то мы здесь не причем!

Высказавшись, отворачиваюсь.

— Девочка, ты вообще понимаешь, с кем ты разговариваешь?

Кровь бросается мне в лицо. Конечно, знаю! С козлом драным, вот с кем. Смотрю на него и молчу. Был бы мужиком, да один на один… Точно бы без зубов его оставил. Бессильно проглатываю чужую грубость и свою ответные слова, и утыкаюсь в блокнот. Егоров тихонько оттесняет меня в сторону и даже просовывает руку, создавая барьер. Наверно вспомнил нашу драку с Зимовским... И не зря, между прочим!... А этот укурок продолжает над всеми нами издеваться:

— Борис Наумыч, мне кажется, я переоценил возможности вашей шарашкиной конторы.

Я лишь презрительно хмыкаю. Тупой мужлан, никакого интеллекта, одно хамство. Когда оскорбляют мой журнал, я не могу оставаться в стороне. Егоров что-то начинает вещать Миронову в свое оправдание

— Ну, подождите…

Но я перебиваю:

— Напрасно вы так, вы просто привыкли к стандартным ходам!

Несостоявшийся инвестор, молча, отворачивается, переваривая мои слова, а потом будто выплевывает:

— Думаешь, недавно родила ребенка — это нестандартный ход? Ошибаешься, мамаша.

Вот, засранец! Какая я тебе мамаша! "МЖ" для него шарашкина контора, главный редактор — дура, помешанная на ребенке. Что еще? Кровь бросается мне в голову, туманя мозг:

— Что ты сказал?

Егоров хватает меня за плечо и тянет к себе.

— Что слышала.

Андрей, стоящий по другую сторону от Наумыча, не выдерживает:

— Уважаемый, вы как с женщиной разговариваете? Ну-ка, немедленно извинитесь!

Бросаю в его сторону благодарный взгляд — я не одна!

Наумыч краснеет все больше, и шугает еще и Калугина:

— Андрей!

Лучше бы утихомирил своего хамоватого дружка по бизнесу. А тот все никак не успокоится:

— Гхм… повеселили вы меня.

Отхожу к окну. Бороться с хамством в одиночку, трудно. Даже на пару с Калугой трудно. Хамство, оно не понимает человеческих слов, только ответную грубость и силу.

— Давайте, мне еще морду набьем!

Не мешало бы! Я бы тебя еще матом трехэтажным послал… Только место действия и нынешняя оболочка не позволяют. Этот придурок уходит из зала, а позади него семенит расстроенный Наумыч, что-то лепеча и уговаривая. В дверях он оборачивается и стучит себя по голове кулаком. Это нам с Калугой знак. А потом бежит дальше:

— Вы завтра… Ну, простите их… Вы не так поняли!

Мы стоим рядом с Андреем и смотрим вслед ушедшим. А еще мне хочется взять Калугу за руку и крепко стиснуть.

* * *

После неудачной оперативки едем с Вареником домой. Когда захожу в квартиру, уже нет никаких сил — даже на то, чтобы переобуться. Со вздохом прикрываю входную дверь и, прижав к себе Варюху, ползу в гостиную:

— О-о-о-ох.

Откуда-то, с дивана, раздается Анькино:

— Гоша, это ты?

Кто же еще то… Кладу ключи на полку и смотрю, сквозь перегородку, на Сомову.

— Ань, это я, а что ты, спишь?

Та приподнимается и начинает усаживаться:

— Да нет, я только что пришла.

Иду туда, к ней, в гостиную, залезаю коленкой на угловой диванный модуль и кряхтя протягиваю переходящий приз из рук в руки:

— Ну-ка, на-ка, подержи.

Передача проходит не просто — мало того, что руки почти отваливаются и болит спина, так еще сумка мешается, сваливается с плеча. Анька недовольно бурчит:

— Да, только прилегла, думала — ну, хоть пять минут отдохнуть.

Облегченно закатив глаза к потолку снимаю сумку и кладу ее рядом на диван. Как хорошо-то стало… Усаживаюсь со вздохом и запрокидываю голову вверх:

— О-о-ох, как она меня сегодня загоняла.

Потом, уперев руки в бока, потягиваюсь, разминая мышцы. Сомова склонившись над Вареником, начинает сюсюкаться:

— Ну, что красавица, ты у нас крутышка? И на радио была, и в редакции, да?

Чуть позевывая, оглядываюсь по сторонам:

— Слушай Анют, она чувствует, что мы ей чужие тетки?

Тяну руку к малышке и беру ее за пальчики. Они такие крошечные, такие мяконькие…, так и хочется поцеловать. Анька пытается заглянуть Варюньке в лицо:

— Ну, может и чувствует.

— Может поэтому и плачет?

— Может поэтому и плачет.

Неожиданный звонок в дверь прерывает наш разговор. Я аж вздрагиваю — в последнее время, все эти неожиданные звонки, ни к чему хорошему не приводят.

— Это кого еще принесло?

Опершись в диван руками, с трудом поднимаюсь, вздыхая и охая, и ползу открывать.

— О-о-ох!

Сомова повторяет вертящейся непоседе:

— Кого это к нам принесло.

В домофоне виднеется лик незнакомой тетки в очках, и я открываю дверь. Та, с уверенным видом, здоровается:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Я могу войти?

Нахрапистая тетка. Ну, не гнать же прочь, может по делу, сторонюсь, чтобы пропустить в квартиру:

— Что вы хотели?

Она заходит внутрь, и пока я закрываю входную дверь, достаточно бесцеремонно устремляется в гостиную:

— Я представляю комитет Опеки и попечительства Центрального административного округа. Меня зовут Татьяна Михайловна.

Комитет? Что-то мне это не нравится. И причем тут Центральный округ? У нас всегда был Юго-западный. Непонятная дамочка. Догоняю ее уже в комнате и стараюсь быть вежливым:

— Очень приятно.

Хотя совершенно не понимаю, зачем здесь какой-то комитет из Центрального округа. Тетка смотрит на Вареника сквозь очки, и вдруг интересуется:

— А скажите, пожалуйста, это ваш ребенок?

Блин и как отвечать? Откидываю рукой волосы назад и молчу как партизан. Сомова тоже отворачивается. Очкастая дама настаивает:

— Я что, задала сложный вопрос?

Она переводит взгляд то на меня, то на Аньку и нам под этим взглядом совершенно неуютно.

Отвечать все же приходится, и я мямлю:

— Нет, это ребенок не наш.

— Хорошо, чей? Где его родители?

Засовываю руки в карманы и пытаюсь потянуть время:

— Это она, девочка.

— Какая разница. Ребенок это он! Так я могу поговорить с его родителями?

— Подождите. А с чего вдруг органам опеки и попечительства понадобились ее родители?

Дама поджимает губы.

— К нам поступил сигнал.

Анюта с дивана тоже подает голос:

— Какой сигнал. От кого?

— Так женщины, вы что, русского языка не понимаете? У вас в доме чужой ребенок. Мне что, в милицию надо позвонить, что бы вы начали отвечать на мои вопросы?

Чего это она все время наезжает то? Пытаюсь перехватить инициативу и с вызовом смотрю на попечительницу:

— Это не чужой ребенок. Это нам оставили наши знакомые!

— Хорошо, какие знакомые? Как их зовут и где они работают?

Она открывает папку, которую держит в руках и начинает в ней копаться.

Я сразу тухну, но приходит на помощь Анюта — она поднимается с дивана с Вареником на руках и пытается разрядить ситуацию.

— Татьяна Михайловна, давайте, может быть, кофе для начала?

Но тетка очень строга:

— Я хочу видеть родителей вот этого малыша!

Анюта пожимает плечами и виновато улыбаясь, продолжает ее утихомиривать:

— Да вы успокойтесь, вы все увидите.

Гостья оглядывается на меня:

— Хорошо…

А потом с подозрением пялится на Аньку в татуировках:

— А вы собственно кто? По моим данным здесь проживает Игорь Семенович Ребров!

Сомова и не спорит:

— Да. А я подруга его двоюродной сестры.

Анька тычет в мою сторону рукой. Я тут же подхватываю взаимное представление участников и показываю на подругу пальцем:

— Вы что, ее не узнаете? Анна Сомова, диджей на радио … Ну, «Бессоница с Анной Сомовой».

Увы, наша сердитая гостья радио не слушает:

— Знаете мне хоть Сталин с Рузвельтом! Вы поиздеваться надо мной решили, да? Все, я звоню в милицию!

Нам с Анькой остается лишь переглядываться и беззвучно материться.

* * *

Все! Пора внести перелом в наши переговоры. Иду к Анюте и встаю рядом — будем выступать единым фронтом, плечом к плечу. Мой порыв Варька интерпретирует по своему — тут же весело агукает и тянет свои ручки с явным желанием перелезть ко мне в объятия. Я ее подхватываю:

— Опа-на!

И целую в курносую кнопку. Такое наше единение не проходит мимо внимания инспекторши:

— Ну, хорошо, давайте сядем.

Устроившись на диване, она раскрывает свою папку и начинает раскладывать многочисленные бумаги. Сажусь по одну руку от нее, на угловом модуле, пристраивая Варьку сидеть на моей коленке, а Анька располагается с другой стороны. Инспекторша, видимо, собирается заполнять какие-то бланки, и я пытаюсь притормозить этот порыв:

— Подождите, подождите, давайте разберемся сначала.

— Да чего тут разбираться? Вы ж ничего не говорите.

Мне по-прежнему зудит вопрос — причем тут Центральный округ, но боюсь нашу гостью разозлить еще сильней. Может быть «доброжелатель», подавший «сигнал» в опеку, другого телефона просто не нашел. Сомова начинает зудеть этой Татьяне Михайловне в ухо:

— Ну, как же не говорим, мы же вам объяснили, что наши знакомые улетели, попросили посидеть с их ребенком. А вы у нас требуете какие-то документы. Ну, это же не стиральная машина или холодильник. Это же ребенок!

Мы с Вареником внимательно следим за этим выступлением и я поддерживаю:

— Да и потом мы что, бомжихи какие-нибудь?

— Ну, причем здесь бомжихи?! Ну, вы не представляете, с какими мы случаями сталкиваемся. У нас волосы дыбом встают!

Она рукой наглядно демонстрирует, как происходит процесс с ее прической, но нам сейчас не до сочувствия.

— И тоже вроде бы приличные люди.

Анька, недовольная сомнением в своей порядочности, вздыхает:

— О господи! Ну, давайте позвоним на радио, вам там подтвердят, кто я такая. Маргарита Александровна вообще главный редактор «Мужского журнала».

Я тоже уже утомился бороться с упертой теткой и уныло молчу.

— Да меня не интересуют ваши регалии, я вам еще раз повторяю — пока вы не дадите мне исчерпывающую информацию, я отсюда не уйду!

Она уже начинает что-то царапать авторучкой в своих бумагах, но неожиданный новый звонок отвлекает и заставляет всех повернуть головы в сторону входной двери. Лично я уже готов и к концу света, и к визиту еще кучи баб с детьми… Вместе с представительницами опеки оставшихся административных округов Москвы и Подмосковья:

— Черт, кого еще нелегкая принесла.

Кряхтя, поднимаюсь с дивана, прижимая Варьку к себе одной рукой, и поддерживая ее вод попку другой. Иду открывать. Ба! В дверном проеме жалобная физиономия Ларисы, которая тут же тянет руки к малышке. Блин, не дам! Все эмоции выплескиваю в одном возгласе:

— Евпатий — коловратий!

Разворачиваюсь у загулявшей мамаши перед носом и топаю назад в гостиную. Слышу за спиной причитания:

— Девочки, девочки… Простите меня, пожалуйста.

Инспекторша при виде новой гостьи встает с дивана. Лариса опять тянется к ребенку:

— Варенька, доченька, радость моя, ну, прости свою маму. Маленькая моя, здравствуй крошечка!

Я этот нежданно проснувшийся материнский порыв пресекаю отодвигаясь. Где ты мать шлялась, все это время?

— Так…, тихо!

Анька уже пытается объяснить инспекторше кто есть кто в новых обстоятельствах и указывает рукой на непутевую Лариску:

— Вот, кстати, мать ребенка.

Татьяна Михайловна и сама это уже поняла:

— Простите, а вы мать этого ребенка?

— Да, а что?

— А могу я взглянуть на ваши документы?

— А вы, кто такая?

Не могу удержаться, чтобы не съязвить:

— А это Татьяна Михайловна, из органов опеки.

— А причем здесь моя дочка?

— Да кто-то стуканул на нас с Аней, что мы занимаемся киднэппингом.

Инспекторша, бросив взгляд на Сомову, пытается сохранить важное лицо:

— Ну, не так уж это и смешно, как вам кажется.

Лариса без споров извлекает из сумки кучу каких-то бумажек и протягивает их Татьяне Михайловне:

— Чушь какая-то… Ну вот посмотрите, пожалуйста.

— Спасибо.

Безбашенная мамаша вновь тянет руки к малышке:

— Варя, доча, дочечка.

Я слишком зол на нее, чтобы вот так вот простить ни за что, ни про что. Поэтому ребенка не отдаю. Инспекторша что-то там все изучает в Ларкиных бумажках, время от времени поглядывая на нее, заставляя нервничать и теребить губу и подбородок. И чего там вычитывать то, фотографии ребенка там все равно нет. Все равно придется поверить на слово. Наконец борительница с киднэппингом убирает строгость с лица и улыбается:

— Ну, извините, пожалуйста.

Она возвращает бумажки назад Ларисе и начинает собирать со стола, свою разложенную макулатуру, виновато приборматывая:

— Ну, вы нас тоже должны понять.

Бюрократия. Верят пустым бумажкам с печатью, а не людям. Но все равно я рад до пузырей:

— Конечно, мы вас понимаем. К вам вообще никаких претензий!

Хотя, конечно, я много чего мог бы сейчас о ней сказать.

— Ну, ладно, всего вам доброго.

Она идет к выходу, и я делаю улыбку вслед:

— До свидания.

Как только дверь захлопывается, Лариса опять тянется к ножке Вареника:

— Доченька, Варенушка.

Раздраженно отодвигаю ее руку:

— Ты что мать!? Ты совсем, что ли дура? Ты куда делась то?

Ларка виновато канючит:

— Девочки, по... пожалуйста, не кричите, не ругайтесь на меня, я вас очень прошу. Я таких дров наломала!

Да плевать мне на твои дрова! В башке у тебя есть чего-нибудь или одна труха?

— Каких дров?

Еклмн… Анька пытается меня успокоить, но это вряд ли — трехдневный стресс прет наружу.

— Да не ори ты на нее.

— Да на нее не орать, ее прибить мало!

Лариса жалобно хнычет:

— От меня муж ушел.

Ничего не понимаю. Мы то с Сомомвой с какого тут боку?

— Какой муж?

— Отец Варьки.

Хватаюсь одной рукой за голову, продолжая другой удерживать малышку.

— У меня сейчас мозг сплавится. Ты в записке написала, что это ребенок Гоши!

Тычу пальцем в Вареника.

— Нет, мы с ним просто встречались, но я его очень, очень любила.

Мне эти сопли неинтересны, но Анька продолжает копаться:

— И что?

— Игорь меня бросил.

Я уже запутался в логике этой дуры:

— Что-то я вообще ничего не понимаю.

— Что тут непонятного — муж нашел его фотографию, закатил скандал и ушел.

Сомова тоже ничего понять не в силах.

— А зачем ты нам ребенка-то оставила?

Лариса жалобно хнычет:

— Отомстить хотела.

Вот коза.

— Кому?

— Игорю!

Анька в полной прострации:

— За что?

— За то, что он меня бросил тогда.

Маразм крепчал. Это ж было до ее замужества.

— Слушай, ну ты же вышла замуж.

— Так муж тоже ушел и тоже из-за него.

Не… Постичь бабскую логику мне не суждено. Хоть в мужском теле, хоть в женском. Отдаю ей Вареника:

— Так, слушай, на, забирай свое сокровище и вали отсюда.

И добавляю Аньке:

— А я в душ.

Иду к себе, но тут же возвращаюсь, тыча пальцем в вечно сомневающуюся Сомову:

— Вот, я тебе говорил, что это не мой ребенок! Вот!

И ухожу.

* * *

Я не тороплюсь. Развожу ароматную пену… Целые сугробы пены… И ныряю в нее. Мне ужасно грустно. С печальной улыбкой вспоминаю, как появилась в моем доме Варька, как я с ней возился, переодевал, кормил. И даже подмывал… Закинув руку за голову, чещу гриву, плаваю в горячем душистом океане и вспоминаю наши с Анькой бессонные ночи, как мы таскались с Вареником, возили то на радио, то в редакцию… В мозгах крутится грустная мелодия с Анькиного радио и я вспоминаю как целовал курносый носик, крошечные пальчики, розовые мягонькие пяточки…

В нашем порту,

Люди с мешками на спинах в поту.

Солнце не друг здесь. Родня,

Ранит меня...

Любишь крепче,

То, что видишь реже.

Черт, рассопливился… даже остатки туши по всей морде развозюкал.

В нашем порту,

Чайки ловили хлеб на лету.

А я смотрел на флаги,

глотая из фляги.

Шевельнуться не смея,

так нежно пьянея....

Наплескавшись, одеваю белую майку, треники, и иду на кухню, к Аньке. Очень хочется выпить и расслабиться. Наливаю вискаря в стаканы, нарезаю лимончика и усаживаюсь на табуретку, уперев одну ногу в сидение соседнего стула и облокотившись на поднятое колено. Анька располагается напротив и ненароком выдает то, о чем думаю сейчас и сам:

— Слушай, мне кажется, нам будет ее не хватать.

Я грустно улыбаюсь:

— Да уж… Слушай, я не знаю что со мной, может проснулся отцовский инстинкт?

Вопросительно смотрю на нее, но она усмехается и говорит то, что мне совсем не нравится:

— Может материнский, все-таки?

Я морщусь:

— Слушай, мне сейчас не до шуток.

Сомова отворачивается:

— Да я и не шучу…. Слушай, давай выпьем за всех матерей, а?

Поднимаю бокал:

— Давай, за всех, кроме Ларисы!

— Ну, а чего, она ж покаялась.

Сейчас я благодушен и потому соглашаюсь. Хотя бы за то, что родила такого чудесного Вареника.

— Ну, ладно, дай бог им всем здоровья.

Чокаемся:

— Да, давай!

Сомова, морщась, пьет, а мне вдруг вспоминается, что я тоже сын моей мамы. И неизвестно, увидит ли она вообще когда-нибудь своего сына…

— Слушай…, я так давно не видел свою маму, я так скучаю.

Сомова молчит, и я пью свой вискарь до дна, морщусь, и с горечью упираюсь лбом в выставленную ладонь. Чертова бабья жизнь… Калугин, Вареник, тоскливое ожидание пугающих месячных... ей-богу, сейчас, разревусь. Воздеваю глаза к потолку: «Господи, услышь мои молитвы — верни все назад!»