А drop in your palm (гет)

В мире, где так много света, находится место и для тени, уродливых пятен…

Он совсем не хотел так думать о себе. Но за последние недели его мысли редко бывали терпимыми, не то что радостными. Убить надежду гораздо проще, чем возродить ее. Так же, как и любовь.

Элайджа ненавидел подобную слабость — эмоциональные метания, которые приводили в никуда.

Но поделать с собой ничего не мог.

Его волновали впервые за века не благополучие семьи и не новый враг, который злоумышлял в тени. А девушка, будущее с которой он загубил собственными руками. Тревога не отпускала, и Первородный не предполагал, что так трудно будет себя контролировать. Все считали его холодным и безэмоциональным истуканом. Знали бы они насколько ошибаются. Да, в самом деле, Элайджа в какой-то степени презирал все те низменные страсти, которые ведут вампиров за собой. Контроль превыше всего, или ты просто больное бешенством животное.

А таких уничтожают…

Люсьен не смог ничего прояснить, хотя, нужно признать, возлюбленный сестры не старался ничего скрыть. Все же защищать не раз отвергнувшую его сумасшедшую у Касла не было повода. Теперь не было. Любовь к Фрея сделала из этого несдержанного и скрытного психопата совсем другого вампира.

И Элайджа искреннее изумлялся, как меняет души Предназначение, словно в насмешку соединяя противоположности — мудрую, хрупкую Фрею и не знавшего пощады ранее монстра.

Он устал от веков страданий, почти невыносимых. Таких, что разум крошился под напором безумия и горя, и хотел наконец-то чего-то отличного от бесконечной агонии. Которую Элайджа прочувствовал в полной мере. Он любил ее с той же силой, что и тысячелетие назад. И был готов пойти на все, чтобы вернуть Елену обратно.

Всегда есть способ получить желаемое.

Не будь опасности, Первородный увез бы ее далеко-далеко, где у них было бы все время этого мира, чтобы преодолеть то, что их разделило.

— Мне сказали, ты уезжаешь?

Элайджа вздрогнул от знакомого нежного голоса и обернулся на подошедшую неслышно Елену. Волнистые, убранные в низкий узел волосы обрамляют бледное личико. Губы сжаты: то ли злится, то ли тревожится. Но сердце бьется ровно. Он застегнул пряжку плаща и взял хлыст — недостойно медля перед прощанием. Запоминая каждую ее черту. Первородный намеренно не сообщил пленнице о своем отъезде — не хотел видеть в глазах Елены облегчение от этой вести.

— На пару дней, — ответил Первородный самым непринужденным тоном, — о тебе позаботится Фрея, и служанки получили соответствующие инструкции. Также ты сможешь видеться с Кэролайн каждый день.

Так холоден… Почему? Внутри Елены что-то, наверное, глупое сердце, отозвалось болью. Элайджа так равнодушен, даже отстранен и вежлив. Она должна ощутить облегчение от того, что нет этого сжигающего взгляда. Нет нежности в каждом жесте, обращенном к ней. Но почему-то внутри обида и даже негодование. Елена корила себя, ведь не она ли мечтала, чтобы Первородный одумался, оставил ее в покое? Чтобы эта пытка побыстрей закончилась, чтобы Элайджа понял, что то, что было между ними, уже не исправить. И им лучше порознь.

Вчера сквозь сон она ощущала сильные и очень осторожные руки. Он пронес ее через весь замок и, оставив на постели, на пару мгновений прижался губами к кончикам пальцев. Прежде чем бережно укрыть и потушить свечи.

Впервые ее сон был крепок. Кэролайн постаралась подарить ей ускользающий покой.

Елену не тревожили ни видения, ни дурные сны. Нет, скорее светлая память о былом. О том, к чему нет возврата, ведь она уже давно не та смертная девочка. Она сказала ему, что в неволи нет любви… И теперь, оставаясь по-прежнему пленницей, тревожится из-за холодности своего тюремщика. Безумная!

Элайджа не выдержал молчания: первым подошел к поникшей дриаде и взял маленькую, нежную, как перо голубки, ладошку в свою руку. Такую малость как нормальное прощание… неужели он не заслужил?

— Я буду скоро, а потом мы поедем в одно место, — произнес Первородный, — Елена, там тебе обязательно понравится. Только, прошу, не делай в мое отсутствие глупостей. Тебе все равно не сбежать.

— Не волнуйся, я не так глупа, чтобы рисковать жизнью в напрасной попытке, — кивает она и почти вырывает свои пальцы из его руки. — Хорошего тебе пути, Элайджа.

Разворачивается так, что подол темно-фиолетового платья взлетает над полом. И Первородный делает очередную глупость — хватает ее за руку и, провернув словно в танце, роняет к себе в руки, чтобы, не раздумывая, нагнуться и поцеловать ошеломленно приоткрытые губы. И почти сразу сбежать совершенно счастливым этим украденным прикосновением и собственной дерзостью.

А дриада еще несколько минут стоит словно парализованная, касаясь пальцами своих уст.

Елена не знала, что в ней больше всего сейчас: гнева за его поступок или трепета…

Все-таки Элайджа Майколсон по-прежнему мог выбить почву из-под ее ног — словом ли, прикосновением ли, взглядом ли, какая разница? Отрицать очевидное заведомо проигрышное занятие. Как и говорить себе самой в тысячный раз, что она к нему совершенно равнодушна и не испытывает ничего, кроме ненависти.

Ей был совершенно чужд самообман, ну, большую часть времени.

Она больше не хотела испытывать боль от разбитого вдребезги сердца.

Элайджа когда-то был огромной частью ее жизни. Ведь Елена всегда знала, что будет по-настоящему счастлива только с ним одним. И до того, как случилось то, что случилось, верила всем своим существом, что их ничто не способно разлучить. То, что Эстер Майколсон сделала со своими детьми, было хуже, чем преступлением. Ей, дриаде, не знать, как противоестественна вечность для тех, кто был рожден смертными. В любом случае, выбор, который она сделала тысячу лет назад, уже не исправить.

И все же Первородные, в отличии от тех, кого они обратили, не ощущались противоестественно. Словно плесень, которая должна была поразить цветущее древо их мира. В них ощущалась древняя мощь, чистая, пусть и отравленная горечью крови, нота.

Елена задумчиво коснулась корешка книги, которую оставил на столе Элайджа. Чуть пожав укутанными в ажурную шаль плечами, села в его кресло, обитое коричневой кожей. Она не пожелала возвращаться в себе, так и осталась в его кабинете, а прислуга, к счастью, не смела ей перечить.

Искала ли она ответов?

Быть может. Но скорее это была безуспешная попытка подумать и хоть чуточку примириться с самой собой. Принять, что, несмотря на смерть от рук Первородного, возненавидеть своего Предназначенного так и не получилось. Им суждено было быть вместе и, как не противься, силу этого притяжения не умалить. Как и того, как тяжело ей порой было выносить присутствие Элайджи и не потянуться к нему в ответ.

Письменный прибор в полном порядке, все на своем месте. Задумчивое личико дриады озарила тихая и, пожалуй, ласковая улыбка, которая согрела особенным светом ее и без того лучистые глаза — Элайджа всегда был аккуратистом и педантом.

Она узнавала его и одновременно не узнавала.

Елена верила, что настоящая любовь все преодолеет, но было их чувством таким?

Ведь оказалось, Предназначение это еще не панацея от несчастья.

Долгую тысячу лет бытия дриадой Елена избегала этих мыслей. Старалась вспоминать о нем как можно реже, ища утешение в Лесе, чей полновластной хранительницей стала. Зачарованный зеленый полог врачевал раны, даже самые страшные, уменьшал земную печаль. Ведь желанием ступавшей по тем полянам богини было подарить покой, каплю мира в разбитые души. Лес защищал ее от собственной памяти слишком долго, и теперь пришла пора самой постоять за себя.

Но хотела ли она выиграть в этой войне?

Правдивого ответа Елена не могла дать.

* * *

— Не бойся, — Никлаус накрыл тонкую дрожащую руку своей широкой ладонью, — сестра не сделает тебе больно, — он поцеловал золотую макушку, зная, что возмущения не дождется, как и сопротивления.

Для того и другого Кэролайн слишком напугана. Пришло время решить связавшую их проблему, и страх, охвативший девушку, практически можно было пощупать руками. Лаборатория собранной, даже хмурой Фреи выглядела несколько зловеще в неверном отблеске черных колдовских свечей. Все же сестра оставалась Майколсон и любила производить впечатление.

Первородный стоял за спиной трепещущей океаниды, нагло расположив руки на хрупких плечах, полускрытых белым кружевом платья.

— Больно действительно не будет, — смерила его насмешливо-понимающим взглядом Фрея, — просто расслабься. Это всего лишь проверка, чтобы понять, с какими именно чарами имеем дело. Ник, ну же, отойди от нее…

Ободряющие погладив маленькую ручку, он убрался в сторону, понимая, что спорить и мешать сестре-ведьме не время. В магии Первородный вынужденно разбирался, при этом испытывал глубокое отвращение к ханжески лицемерным сукам, то есть ведьмам, которые в свою очередь считали самих вампиров ошибкой природы и вообще мерзостью, пачкающей мир. Скольких ведьм он отправил в небытие? Не сосчитать, начиная с любящей мамочки и заканчивая ненормальной теткой.

От магии обычно много головной боли, совсем неоправданной.

К тому, что делала обретенная сестра, это не относилось: Фрее напрочь был чужд обычный снобизм хранительниц равновесия, как ведьмы сами себя нарекли. И их тупые предрассудки… Для Фреи был важен только конечный результат. И за это Клаус ее уважал, но молча. Вообще-то, появление члена семьи, умеющего думать и выстраивать многоходовки без дурацких мук, несуществующих химер совести, было большим облегчением.

Кэролайн вскрикнула, когда на белоснежной коже под воздействием магии Фреи начали появляться линии цвета раскаленного в горне метала, сплетающиеся в запутанный клубок там, где быстро билось сердце океаниды. Сестра повела рукой и все прекратилось.

Никлаус перешагнул за границу магического круга и подхватил пошатывающуюся златовласку на руки.

— На сегодня хватит, — Фрея погасила щелчком пальцев часть свечей, — Никлаус, отнеси ее отдыхать, а потом приходи ко мне.

Он вышел в коридор, чувствуя, что Кэролайн все теснее прижимается к нему.

— Тише, золотце, все закончилось, — чуть помолчав, он добавил, предпочтя быть с ней откровенным, — по крайне мере на сегодня. Это было больно?

— Почти так же, как тогда, — океанида переплела свои пальцы у него за шеей и отняла голову от сильного плеча, — сколько раз нам придется это повторить?

— Столько, сколько нужно будет, чтобы Фрея поняла, как оборвать связь между нами.

Жесткость своего тона Первородный никак не мог смягчить, да и не желал этого. Он нисколько не добр и вообще ему чужда такая глупость, как сострадание, и чем быстрее Кэролайн это поймет, тем лучше для нее. Никлаус собирался сделать все и даже больше этого, чтобы снова получить свою свободу. Матери не соблазнить его ядом, который она приготовила так предусмотрительно. Да, он желал обладать океанидой, но не настолько, чтобы стать глупцом и по доброй воле шагнуть в очередную ловушку Эстер.

Ему не привыкать к одиночеству, которое намного честнее, если на то пошло, колдовских пут.

— Я тоже хочу этого, — уверенно произнесла Кэролайн, легко соскальзывая с рук гибрида у дверей своей комнаты на пол. — Просто это будет нелегко и займет время. Благодарю, что был сегодня со мной.

Она кивнула и с улыбкой скрылась за дверями своих покоев. Гибрид некоторое время прислушивался к ее шагам там, за стеной, к дыханию и даже к тихому разговору со служанками, а потом, качнув головой, ушел. Нужно поговорить сестрой, и что-то ему подсказывало — то, что хочет сообщить Фрея, мало ему понравится. Иначе зачем она отказалась говорить при Кэролайн?

Сестра обнаружилась в кресле, закутанная в шаль и с чашкой чая в руках.

— Устала?

— Не только в этом дело, — качнула головой Фрея, делая щедрый глоток, — Мама всегда умела осложнить жизнь нам всем.

— Да, это так, — Никлаус подтащил табурет поближе, — для рома в чае не поздновато?

— Всего лишь пара капель. Я говорила тебе, что разорвать связь будет непросто, но не предполагала насколько. Эстер явно постаралась, приковывая океаниду к суше.

— Мерзкий характер этой ведьмы ни для кого не новость, — Клаус пожал плечами, стараясь уловить момент, когда лихорадочно блестевшие глаза сестры прольются слезами. Каждое упоминание Эстер все еще приносило ей настоящую боль, — ты сможешь освободить нас?

— Варианты есть, но мне нужно время. А пока береги ее, Ник…

В мягком теплом голосе сестры таилось предупреждение.

<hr />Примечания:

Жду ваших отзывов!