А drop in your palm (гет)

Свечи давно погасли, и она пытается спать.

Потому что следующие дни будут не самыми легкими. Зимний бал, к которому Первородная готовится как к военной кампании. Очень много гостей-вампиров, и все как один опасны. Привычный уют жизни в позолоченной клетке будет разрушен.

Давина отбрасывает мягкое меховое покрывало и ступает на ковер.

На кресле лежит подбитый мехом плащ, в котором она гуляла по саду, пока трескучий мороз не загнал ее обратно в замок. Они с Колом в этот раз ужинали за общим столом. И все прошло нормально, даже мило. По крайней мере, на нее никто внимания почти не обратил. Только удалось рассмотреть поближе самую настоящую дриаду, чьи волосы сзади придерживали две бабочки из золотой филиграни. Елена была молчалива, но на нее посмотрела со странным сочувствием.

Давина забирается в кресло, приподнимая длинную ночую рубашку, и укрывается плащом.

Мысленно она в ярко освещенной столовой. Кол рядом беззаботно переговаривается со старшей сестрой Фреей, чьи тонкие руки, обвитые браслетами-змеями из потемневшего от времени серебра лежат на плечах сидевшего у ее ног Люсьена. Они говорят о магии, и она жадно слушает каждое слово. Мало что пока понимая, но все же учиться никогда не поздно.

Пахнет яствами с богато накрытого стола, цветами, которые хранят морозную свежесть, и тонкими духами присутствующих дам. Волосы Первородного растрепаны больше обычного, и Давине хочется коснуться их — вот так, у всех на глазах. Но она не смеет.

И все равно ей хорошо и спокойно. Сидеть вот так, делая маленькие глотки шоколада из расписанной пионами фарфоровой чашки.

— Элайджа, не сопротивляйся... — Ребекка тянет старшего Первородного за руку.

Юбки из белого атласа разметались, а сама Ребекка раскраснелась. Полные губы изгибаются в так красящую ее улыбку, в волосах жемчуг, а на лоб спускается тика с сапфиром.

— Давай, дожимай этого зануду! — выкрикивает Кол, тут же получая шутливый подзатыльник от Фреи, скорей похожий на поглаживание, — перейдем в музыкальную комнату?

Он наклоняется к ней с пугающей легкостью, сразу выдавая свою истинную природу, подхватывает на руки. Давина ощущает мимолетное прикосновение его губ к шее, от которого ее бросает в жар. Кол крутится на месте, заставляя ее покрепче ухватить его за плечи, зажмуриться. Хотя он точно не уронит.

— Если только кто-то споет, пока я аккомпанирую.

Старший первородный уже на ногах подает руку своей дриаде, другая же в плену цепких пальцев сестры.

— Думаю, мы с Беккой сможем, — Фрея первой толкает двери в коридор, — только, брат, что-то не слишком сложное. Кол, хватит дурачиться.

Под взглядом сестры Первородный перестает и не спуская Давины, идет вперед. Он срывает с ее губ поцелуй, прежде чем усадить на диван, стоящий у стены, и закрыть за всеми вошедшими двери. Элайджа с присущей только ему элегантностью садится за диковинный инструмент — первое касание к белым и черным клавишам, и в воздухе звучит тихая, красивая мелодия.

Он играет некоторое время в полной тишине, пока к музыке не присоединяется нежный, но сильный голос Фреи, а затем вступает Ребекка. Они поют на языке, который кажется известен всем, кроме нее.

Но волшебство музыки в том, что даже не понимая слов, каждый может понять суть.

Давина слышит в незнакомых словах историю любви двух сердец.

На самом деле, с момента побега из дома она почти не вспоминала о том, кого оставила. Ей было больно, и злость разрасталась в груди ядовитым цветком. Ведь мало, кто хочет умереть вот так, как жертвенная овца. Давина знала, что никогда не сможет вернуться — Клан не простит ей отступничества. Уходя, она знала, что семьи у нее больше нет.

Ей пришлось трудно...

Пусть все шрамы стерты магией, больше ничего, кроме памяти, не напоминает о том, что пришлось пережить. Давине почти не снятся кошмары. Очень редко глаза матери и разоренные стаей Хейли деревни.

Кол спас ее. Была ли это случайность или веление судьбы? Какая разница, Давина готова отплатить своему Первородному тем же. Да, он оберегает ее, словно она может рассыпаться от случайного прикосновения, но слушать и слышать такая опека не мешает. Давина знает, что у Майклсонов достаточно врагов. Тех, кто хотят уничтожить и ее Кола...

Любить, пожалуй, страшно, потому что при мысли, что она может потерять его, у Давины сердце почти останавливается от боли. Предназначение, что их соединило, несет в себе не только радость. Кол оберегает ее от себя ли, от страхов, от недругов, упорно не замечая, что она не такая уж безобидная. Быть "принцессой в башне" пожалуй, приятно, но ведь Давина способна на большее.

Пусть Древний скорее умрет, чем позволит, чтобы война коснулась ее.

Ей не хочется бежать на край света, напротив, Давина желает быть как можно ближе к любимому всем своим существом. Кол верит, что она не видит тьмы в нем. Что она настолько наивна и невинна, чтобы не распознать опасности. Но ведь все пережитое оставляет на нас свой след. А ей пришлось сражаться за жизнь.

Правда в том, что она совсем не видит в нем чудовище. Не хочет видеть. А просто желает быть любимой по-настоящему, какую цену не пришлось бы потом заплатить. Он уже для нее единственный, и все остальное не имеет значения. Она наверняка эгоистичная в своем слепом желании, но каяться в эгоизме не собирается. Единственное, что имеет значение — это Кол и то тепло в его взгляде. Тепло достаточно для того, чтобы согреть замерзающую землю.

Первородный так старается ее уберечь.

Прежде от самого себя... Может, он чудовище, только чудовище Давины. Она не может уже без него. Их свела судьба и Предназначения — и ничто в этом мире нет выше.

Ее любовь такая сильная, что оборачивается ураганом, такая хрупкая, как крылья бабочки. Без нее невозможно дышать, просто незачем. Давина просыпается каждое утро, зная, что он ждет ее там, за дверью. Что совсем скоро ее подхватят на руки, закружат, вызывая смех пополам с испугом. Кол это звездопад — тьма неба и яркие вспышки. Он это он.

Давина тихонько открывает двери своих покоев. В коридоре пусто.

Она в отличии от Елены и Кэролайн здесь не пленница, и находится в стенах замка по своей воле. Ее никто не смеет тронуть. Она может ходить куда захочет, правда, ночью бродить не лучшая идея. И Давине трудно набраться решимости, чтобы подойти к покоям Кола. Никто ей слова кривого не скажет, здесь даже сплетничать небезопасно. Сверслух вампиров не оставляет никакой надежды на сохранение тайны.

Слуги почтительны, предусмотрительны и молчаливы. Давина до сих пор хорошо помнит страх служанок в тот первый день здесь, когда Первородный подумал, что ее расстроили. Еще одно напоминание, с кем Давина имеет дело. Правда, ей совсем не страшно.

За пределами уютных покоев прохладно.

Она ежится, и все же не хочет возвращаться, чтобы взять плащ. Сделает шаг, и ее решимость растает так же, как тает снег весной. Ну уж нет. Давина все для себя решила, правда продолжает трусит,ь как самый последний заяц.

При такой яркой луне замок кажется зачарованным, утонувшим в потоках серебристого холодного света. Давина отлично знает дорогу, и знает, что он услышит ее до того, как она постучит. Потому что ее сердце как раз сейчас очень громко бьется. Это так трудно — решиться перебороть непонятный страх, стыдливость... Кол бы сам никогда. Он вообще до обидного ни на чем не настаивает, словно ему достаточно нежных касаний и целомудренных поцелуев. Словно она из хрусталя и может разбиться в любую секунду.

Давина ставит ногу на первую ступеньку лестницы и замирает от накатившего чувства опасности. Она здесь не одна. И правда, в конце коридора возле покоев Ребекки есть кто-то еще. Он прячется в тенях. И это отлично сработало, не будь она ведьмой.

— Покажись, или закричу.

Она говорит шепотом, хотя если была бы умней, уже кричала.

Если там враг, то вред ей сейчас причинить неизвестный сможет легко.

Секунда, и перед ней стоит мужчина. Темная кожа, высок и силен... Ведь сложен как атлет. Давина замирает — она еще не видела людей, таких, как этот чужеземец. Все кого она знала, до этого не были настолько темными. Он, несмотря на различие в цвете кожи, кажется красивым. Лицо дышит каким-то внутренним благородством, не таким явным как у милорда Элайджи, но все же.

— Кто ты, дитя? И почему разгуливаешь в замке полном вампиров ночью. Да еще в таком виде...

Давина краснеет, вспоминая, что стоит перед ним всего лишь в тонкой ночной рубашке. Ответить правда не успевает, потому что на ее плечи ложатся знакомые руки, и ее целуют в макушку.

— Не тебе задавать такие вопросы, Марсель. Что приемыш моего братца забыл под комнатами бесценной Ребекки в такой час? И лучше правду, или я оторву тебе что-нибудь. Заживет, конечно, но будет больно.

Несмотря на игривость тона, показную беззаботность, в словах Первородного нет ни капли веселья. Он почти спал... Когда услышал нежный голосок Давины, и еще один голос, не столь приятный его слуху. Марселя вообще не должно было быть в замке. И он о чем-то спрашивал его Давину. У Кола было достаточно причин, чтобы не терпеть маленькую прихоть Ника. Пусть брат вырастил мальчишку как собственного сына, почему-то носился с ним все эти века и прощал. Но все же Марселю не стоило забывать, что он не Майклсон, знать свое место.

Кол набрасывает на хрупкие плечи девушки свой камзол, но обернуться к себе не позволяет. Давине ни к чему сейчас видеть его глаза.

Сестрица упорно делает вид, что спит, и совсем не слышит их милого скандала прямо под своими дверями. Что в этот спектакль со стороны Ребекки Первородный не верит совсем. Бекка, конечно, странная последние дни, но не до такой же степени. Кроме того, этот мальчишка успел ей смертельно надоесть со своими чувствами еще пару десятилетий назад. В этом случае Ребекка проявила крайнее здравомыслие.

Ведь Никлаус никогда не позволил быть им вместе. Так к чему страдать?