Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

— Етта! — вскрикнула женщина спустя долгие мгновения, показавшиеся ей целой вечностью, и метнулась к ребенку, падая на колени в стеклянную крошку, перемешанную с кровью. — Етта! Что ты делаешь?! — Она схватила девочку за запястья, раня пальцы и задыхаясь от ужаса.

— Я. Хочу. Домой, — раздельно произнесла та, уставив пустой взгляд помутневших глаз в лицо матери.

— О Мерлин, что же ты натворила?! Маленькая моя! Помогите! Дина! Луиза! Фрау Лиззе! Догмар! На помощь! Золотая моя, милая моя, что же ты сделала, зачем ты сделала это?!

— Домой! — упрямо повторила девочка, повышая голос, и ее взгляд сфокусировался, а глаза потемнели. — Домой, мама, я хочу домой!

— Ты и так дома, родная моя...

— Нет! Я хочу вернуться в Блэквуд-мэнор!

— О небо, Етта, что же ты сделала?..

— В Блэквуд-мэнор, мама! Сейчас! — визгливо крикнула Генриетта, с необычайной силой рванув руки, и, странно изогнувшись, отскочила в угол комнаты.

— Леди Малфой? — раздалось из коридора.

— Кадмина? — послышался с другой стороны взволнованный голос Адальберты.

— Я! Хочу! Домой! — со злобой выкрикнула Генриетта, и внезапная волна вырвавшейся из нее магии отшвырнула Гермиону к противоположной стене.

В комнату вбежали слуги. Поднялась суматоха. Етта, потеряв сознание, упала лицом на усыпанный стеклянным крошевом пол.

* * *

Семейный целитель Саузвильтов, престарелый Фелекс Беккер, прибыл незамедлительно и со всем возможным хладнокровием оказал девочке помощь. Он не задавал лишних вопросов, действовал умело и быстро. Но остаться в замке не пожелал.

На прощание мистер Беккер подтвердил, что у его юной пациентки сильнейшее нервное расстройство, вдвойне опасное ввиду ее возраста и неустоявшейся колдовской силы. Такие разлады — всегда серьезная проблема для волшебника, ведь в лихорадочном возбуждении он теряет контроль над магией. А для ведьмы малолетней эти проблемы страшнее во сто крат.

Связывать магические силы ребенка в таком возрасте сильнодействующими средствами чревато страшными и непоправимыми последствиями, а слабые и легкие приемы в подобном состоянии рвущаяся наружу Красная магия сметает без следа, и они только раззадоривают ее. В сущности, сила эта способна победить и очень сильные средства, если есть потенциал.

У Генриетты потенциал был.

Целитель предупредил, что в ближайшее время девочку ни в коем случае нельзя волновать или огорчать. Это — единственный способ безвредно побороть расстройство такого рода.

Сидя у постели спящей дочери и с болью глядя на ее забинтованные крошечные ручки и покрытое едва заметными следами ссадин лицо, Гермиона с содроганием ждала того момента, когда Етта проснется и придется в очередной раз ответить отказом на ее неизменное требование возвратиться в Блэквуд-мэнор.

Но вышло еще хуже.

Одурманенная настойками мистера Беккера, девочка проспала целый день, и к ночи у ее постели вымотанная Гермиона забылась беспокойным сном. Она отпустила всех слуг еще вечером, опасаясь, чтобы они невзначай не разбудили Генриетту раньше времени.

И вот теперь в полутемной спальне Гермиона со своей дочерью были вдвоем.

Леди Малфой проснулась от ощущения, будто по коже ползет что-то склизкое и холодное. Она резко дернулась, выпрямляясь на стуле, и в неверном отблеске одинокой свечи с омерзением увидела, как на ковер шлепнулась отвратительная белая личинка огромных размеров. Гермиона поспешила раздавить ее подошвой туфли, недоумевая, откуда эта гадость взялась в комнате, и, подняв глаза, заорала от ужаса.

Спящую Генриетту облепили, словно жутким движущимся коконом, толстые белые черви. Все они шевелились, будто пульсировали.

От крика Етта открыла глаза, но не шелохнулась — и лишь разомкнув бескровные уста, громко прошипела по-змеиному: «Я хочу домой!»

На шум сбежались слуги. Едва в комнате вспыхнуло зажженное палочкой дворецкого Догмара пламя многочисленных свечей, наваждение исчезло.

Гермиона, заикаясь, сбивчиво объясняла, что произошло. И она уже готова была поверить, что всё это привиделось ее встревоженному сознанию, когда под носком Дины, качающей на коленях Генриетту, заметила на полу жирный белый след раздавленной личинки.

— Домой, мама, я хочу домой, — произнесла Етта по-английски, проследив за ее полным ужаса взглядом.

* * *

Жизнь Гермионы превратилась в настоящий фильм ужасов.

Она боялась приближаться к дочери и боялась оставлять ее одну. В конце концов, леди Малфой приставила к девочке постоянных конвоиров из прислуги, а сама перестала показываться ей на глаза.

На вторую ночь измученную ведьму разбудили беспокойные шорохи, доносившиеся из темного коридора. «Где же ты, мама? Я хочу домой!» — твердила, слепо блуждая по дому, одинокая детская фигурка в длинной белой ночной рубашке, походящей на саван.

Гермиона обрушила весь свой гнев на крепко уснувшую Дину, которая караулила Етту в ту ночь. Порывалась даже уволить девушку — но дочь устроила бурный скандал: она хотела видеть возле себя только эту горничную.

Девочка стала одеваться на старинный манер и носить в волосах лилии. Она заставляла Дину заплетать ей каждое утро сложную прическу, похожую на ту, в которую были уложены косы юной Патриции Саузвильт на портрете в спальне Адальберты. И так же, как живое изображение своей рано умершей двоюродной бабушки, втыкала в волосы головки белых лилий.

Етта потребовала, чтобы портрет Пат перенесли в ее комнату.

После этого на несколько дней в замке воцарился покой.

Гермиона избегала дочери: она понимала, что всё, что та вытворяет — она делает только для нее, устраивая представления лишь одному зрителю. Без присутствия матери страшный спектакль не имел смысла и прерывался на антракт.

Время шло. Гермиона боялась покидать баварский замок и пряталась в его комнатах, словно преступница, опасаясь столкнуться с Еттой. Отчаянно, до физической боли, хотелось убежать от всего происходящего кошмара в сизый густой туман, туда, где нет ни проблем, ни памяти — но животный страх за своего ребенка и осознание ужасной вины за то, что не уследила, не доглядела, не оказалась рядом в решительный момент, останавливали ведьму от бегства в призрачный край дурмана и грез.

Хватит, допряталась. Теперь нужно спасать то, что еще можно уберечь — сама ведь иссушила хрупкий цветок теплых отношений с дочерью. Теперь тронешь неловким движением — и он превратится в труху. Это сказала Амаранта, вглядываясь в свой хрустальный шар. И мрачно вздохнула.

Они с Роном считали, что Гермионе нужно еще раз серьезно поговорить с Еттой. По-взрослому, и сделать именно на этом акцент.

Но леди Малфой попросту боялась приближаться к своему ребенку. Она собиралась с духом несколько дней.

И нужно признать, что опасалась ведьма не зря.

Как-то после обеда, воровски озираясь, Гермиона прокралась к комнате, в которой Етта играла со своей любимой горничной, и неслышно отворила дверь. Девочка сидела на полу около Дины, они вместе читали какую-то книгу. Рядом валялись письменные принадлежности и изрисованный чернилами свиток пергамента.

Идиллическая картина. Гермиона набралась мужества и шире растворила дверь.

В этот момент Етта боковым зрением заметила свою мать на пороге. Она дернула плечом и кокетливо скинула шлейку легкого платьица. Затем прикрыла глаза, качнула головой и как-то томно вздохнула, отведя взгляд в сторону. И вдруг блудливо выгнулась всем телом, подалась вперед и недетским движением обхватила шею горничной, а своим алым ротиком с отвратительной пошлостью прильнула к ее губам.

Дина вскрикнула и отпрянула, а Етта повернулась к застывшей Гермионе и, обхватив руками худые плечики, прошептала похабным голосом: «Домой, мама, отправь меня домой...» Затем внезапно резко схватила с пола острый перочинный ножик и с неожиданной силой метнула его в сторону.

Лезвие по самую рукоятку вонзилось в старого плюшевого кролика Тото, любимую игрушку Генриетты. На его розовой грудке стало наливаться изнутри багряное пятно, будто сталь пронзила что-то живое и убивала его.

— Я ХОЧУ ДОМОЙ!!! — истерически выкрикнула Генриетта, и книга сказок в толстой кованой обложке полетела в стекло, которое осыпалось с ужасным грохотом.

Леди Малфой бросилась прочь, а к девочке и пытающейся утихомирить ее Дине уже мчались другие слуги.

* * *

Адальберта, всё такая же мрачная и безжизненная, но с проступающим тревожным блеском в глазах пришла к вдове своего внука после случая в ванной, о котором горничная малышки рассказывала вся в слезах. Ничего не предвещало беды, они купались, как это бывало обыкновенно. Вдруг Етта изменилась в лице, толкнула Дину в грудь так, что та поскользнулась и опрокинулась на пол, резко выдохнула, а затем, опустившись под воду и скрестив руки на груди, глубоко изо всех сил втянула жидкость носом и ртом.

После этого случая в замке снова побывал Фелекс Беккер, а когда он скрылся в камине, Берта отозвала Гермиону в сторону с хмурой решимостью.

— Кадмина, мне очень не хочется этого говорить, но пойми меня правильно, — начала она. — Ты мучаешь своего ребенка. И лишь высшим силам ведомо, к чему это может привести. Етта способна нанести себе непоправимый вред. Она сходит с ума. Целитель Беккер очень просил меня (да я и сама понимаю, что это необходимо) убедить тебя как можно скорее вернуться вместе с Генриеттой к твоим родителям. Кадмина, смотри, как бы не стало поздно...

Той ночью леди Малфой до рассвета писала письмо к отцу. Длинное и путанное, оно излагало суть проблемы, но, вместе с тем, выражало всё нежелание Гермионы покоряться обстоятельствам.

Несмотря на то, что в этом послании она просила позволения возвратиться в Блэквуд-мэнор.

Пряча на груди запечатанный конверт, Гермиона с досадой вспомнила, как прав был некогда портрет Генри в своих мрачных пророчествах.

Что ж, письмо написано. Но леди Малфой не собиралась отправлять его без особо острых причин.

Однако они не замедлили появиться. Ведьма сдалась в среду, пятнадцатого сентября, стоя на покатой крыше левого замкового крыла в двадцати шагах от фигуры дочери, одетой в длинную белую ночную рубашку, так похожую на погребальный саван. Холодный ветер развевал ее переплетенные лилиями локоны, большие изумрудные глаза лихорадочно блестели в лунном свете.

— Милая моя, прошу тебя, иди к маме, — бормотала Гермиона, боясь шелохнуться, чтобы не испугать ребенка. Дрожащая пелена блокирующего магического поля легкой рябью стягивала воздух между двумя фигурами на крыше. Етта упрямо смотрела на мать, но время от времени делала, не глядя, небольшой шажок назад. И их, этих крошечных шагов до рокового края, оставалось всё меньше.

— Я видела призрак девочки по имени Милагрес, — голос Етты заглушали порывы ветра, — она сказала мне, что мы скоро отправимся домой!

— Где ты видела Мили? — цепляясь за возможность отвлечь Генриетту, закричала в ответ леди Малфой. Она старалась произносить слова как можно громче: только бы кто-то в замке проснулся! Или успеть трансгрессировать под стену, когда она начнет падать? Но что если Етта установила силовое поле и там?!

— На кладбище, — ответила дочь.

— Что ты делала на кладбище? — пошатнувшись на ветру, спросила Гермиона, ступая на несколько дюймов вперед.

— Я разрыла там все могилы сегодня на закате, — невозмутимо ответила Генриетта. — А потом призрак девочки сказал, что мы скоро поедем домой. — И она сделала еще один шаг назад, подступая к самому краю крыши. — Это правда, мама?

Гермиона замялась. Но Етта подняла левую ногу и занесла ее назад, туда, где уже не было опоры. Порывистый ветер пошатнул неустойчивую фигуру, раздувая ее рубашку, словно паруса корабля.

— Правда! — выкрикнула несчастная женщина, протягивая руки вперед с мольбой. — Ты победила, мы поедем домой! Только иди ко мне...

На лице девочки лучом солнца блеснула неудержимая радость. Она едва не упала, и Гермиона вскрикнула в отчаянии. Етта удержалась и сделала несколько шагов вперед, к тающему силовому полю, но вдруг остановилась.

— Если ты солжешь мне, мама, — тихо и внушительно сказала она, — этот дом станет могилой для меня и тебя.

И Етта упрямым жестом поправила в волосах цветок белой лилии.

* * *

За нервным расстройством Генриетты в столь вожделенной ею старинной усадьбе Блэков теперь неусыпно наблюдали Северус Снейп и Амикус Кэрроу. И, пожалуй, если бы Гермиона не была так озабочена состоянием дочери и своей вынужденной капитуляцией перед отцом, ей было бы забавно наблюдать за взаимоотношениями этих двух волшебников.

Кэрроу был предшественником Снейпа «на должности придворного зельевара и целителя» при Темном Лорде и всегда действительно хорошо разбирался в своем деле (в отличие от сестры, озлобленной и кровожадной садистки Алекто, которую в узком кругу Пожиратели Смерти называли Гиеной).

Амикус был старше своего приемника на семнадцать лет. Став слугой Волдеморта в первой половине шестидесятых годов, он впоследствии искренне возненавидел выскочку-Снейпа, так быстро обошедшего его в тех областях, на которые мистер Кэрроу положил всю свою жизнь. Хотя, в сущности, если бы не появился Северус, Амикуса никогда не отпустили бы из Лондона в то далекое путешествие по Востоку, которое спасло его вместе с сестрой от ареста после падения Волдеморта.

Теперь, когда и он, и Снейп вновь служили своему повелителю, негласная борьба возобновилась с удвоенной силой, и Северус неукоснительно побеждал в этой «схватке», доводя своего тучного оппонента до озверения.

Вот и теперь уход за внучкой Темного Лорда превратился в своеобразное соревнование. И это давало плоды.

Генриетта вообще успокоилась, когда ее навязчивая идея воплотилась в реальность и девочка снова оказалась в Блэквуд-мэнор. А усиленная забота двух многомудрых колдунов о ее здоровье и душевном состоянии вскоре вернула Етте всю прежнюю бодрость.

Гермиона же ходила по усадьбе тенью и теперь редко оставляла дочь одну. Они обе делали вид, будто ничего не произошло; впрочем, Етта, казалось, действительно так считала.

И леди Малфой не знала, радоваться ли этому...

Из какого-то странного упрямства — то ли чтобы выразить свой протест, то ли чтобы отец не забывал о содеянном — она неизменно собирала волосы в высокую прическу и носила в ушах рубиновые сережки Габриэль Делакур.

А та не задавала вопросов.

И очень часто была рядом — дело в том, что крошечный Салазар и Генриетта быстро и сильно привязались друг к другу.

Малыш обожал свою юную племянницу. Она часто спускалась к нему и Габриэль в подземелья и часами просиживала у колыбели маленького дяди — всё это время дети неустанно говорили друг с другом на парселтанге. Габриэль слушала их с умиленным непониманием, огромная змея Нагайна — с удовлетворением. А стоило рядом появиться кому-то из взрослых волшебников, владевших языком змей, оба ребенка неизменно замолкали.

Салазар, которому не исполнилось еще и года, очень повзрослел за время Гермиониного отсутствия.

Он был крайне спокоен и обладал наблюдательностью, какую редко можно встретить у детей такого возраста даже в среде волшебников. Сводная сестра, да и не только она, часто чувствовала себя неловко под его пристальным взглядом. В небесно-голубых, ангельских глазах этого ребенка было что-то звериное — гипнотизирующее. Эти глаза наблюдали и будто ждали чего-то. Казалось, они знают нечто, никому неведомое, помнят места, где никогда не бывали. Салазар походил на неземное создание, попавшее в этот мир, чтобы созерцать человечество.

Он был невероятно силен. Его крошечные ручки, при желании, могли поднять вес собственного тела, когда малыш подтягивался на прутьях кроватки, или переломить пластмассовую игрушку, когда он был чем-то недоволен.

Но Салазар редко злился. Почти всегда он следил за всем происходящим со вниманием зрителя, который с интересом наблюдает за чем-то, в чем не может принять участия. Не может пока.

Долго и, видимо, связно сын Темного Лорда разговаривал на парселтанге только с Генриеттой. И девочка часто пропадала в его подземельях, оставляя своих недовольных надсмотрщиков, которым запрещалось спускаться в подвалы Блэквуд-мэнор. Ни Снейп, ни Амикус не знали о существовании Салазара, но не осмеливались задавать вопросов о причинах, по которым их подопечная исчезает в подземельях, раз уж на то была воля Волдеморта. Оба они временно жили в зловеще расчерченной следами глубоких когтей усадьбе своего господина, внимательно следя за здоровьем и душевным состоянием юной леди Саузвильт.

Гермиона упорно избегала своего отца или демонстративно молчала в его присутствии. Она обсуждала с Волдемортом только вопросы, касающиеся Генриетты — впрочем, проблемы отпали сами собой, и даже Северуса с Амикусом держали рядом скорее из предосторожности. А по прошествии полутора недель и вовсе отпустили на волю.

Медленно страх Гермионы рассеивался, и она перестала по пятам следовать за своей дочерью.

Волдеморт и Беллатриса часто отсутствовали и даже порой оставались ночевать в гимназии. Вернулся к преподаванию и Снейп.

Всё будто бы налаживалось. Настолько, что было решено покончить с затворничеством, и ко дню рождения Генриетты созвали всех ее друзей.

Девочка с нетерпением ждала торжества, а мать почти не переживала уже о ее здоровье. Гермиону волновало только то, что время от времени Етта вдруг замирала на месте, затихала и ее ярко-изумрудные глаза будто тускнели на несколько минут. Но оцепенение проходило быстро.

А за четыре дня до своих именин Етта пожелала навестить бабушку в Баварии, после чего леди Малфой окончательно успокоилась.

Подбадривало ее и молчаливое одобрение портрета Люциуса, и утешительные речи Амаранты и Рона, которых Гермиона приглашала в дни, когда усадьбу покидала чета Гонт.

Наследница Темного Лорда даже начала задумываться о своем собственном будущем, когда громом среди прояснившегося неба грянула ужасная катастрофа.

* * *

Несчастье обрушилось вечером седьмого октября, накануне долгожданного праздника восьмилетия Етты. Единственным взрослым свидетелем трагедии стала Габриэль.

Генриетта, как это часто бывало, спустилась в подземелья к своему маленькому другу. Салазар ждал в колыбели, а ведьма, которую он считал своей кормилицей, читала книгу, лежа на тахте в другом конце комнаты.

В этот день Етта принесла с собой небольшой, немного мохнатый мешочек из ишачьей кожи, затягивающийся сверху на длинный шнурок, что позволяло носить вещицу на шее. Она показала мешочек Габриэль, но та не смогла в него заглянуть — и девочка, смеясь, сказала, что только она сама может вынимать оттуда всё, что спрятала, потому что «подарок совы» заколдован.

— Подарок совы? — удивилась временщица Волдеморта.

— Да. Мне принесла его сегодня маленькая сова. Она думала, что у меня уже настал день рождения, потому что она птица и не очень умна.

После этого короткого разговора Етта, как всегда, устроилась около колыбели Салазара, и дети начали наперебой шипеть под строгим надзором Нагайны, а Габриэль погрузилась в чтение.

Прошло почти полчаса. И тут случилось необычайное.

Внезапно жалобно заплакал малыш.

Пораженная Габриэль вскинула глаза и увидела только застывшую с окаменевшим лицом Генриетту, запускающую правую руку в свой волшебный мешок. Настороженно вскинулась огромная Королевская Кобра, и Етта повернулась к ней.

— Что случи...

Габриэль начала вставать, когда Нагайна подалась вперед (она лежала посреди комнаты), а Етта резко бросилась ей навстречу, порывистым движением стряхивая с руки мешочек, из заколдованных недр которого, словно из ножен, показался на свет длинный серебряный меч с усыпанной рубинами рукоятью. Он зловеще блеснул, и под оглушительные рыдания Салазара Етта, обеими руками крепко стиснув оружие, со свистом обрушила острое лезвие на вскинувшуюся голову не успевшей отпрянуть Нагайны.

С неожиданной легкостью, будто не могучее мускулистое тело, а подтаявшую масляную фигурку, перерубил меч огромную тушу змеи. Хлынула кровь. И сейчас же (Габриэль только успела схватиться за палочку и молниеносно навести ее на Генриетту) девочка вскрикнула и отдернула сильно обожженную руку от меча, который с громким звоном упал на каменный пол, где, мгновенно налившись яркой синевой, исчез, сработав порталом.

Пущенное заклинание обездвижило Генриетту, а Габриэль метнулась к колыбели, закусывая на ходу губу и прижимая пальцы правой руки к Черной Метке.

* * *

Усыпленная сильнейшими чарами Етта спала наверху в своей постели беспокойным, тревожным сном. Несколько часов с ней возились срочно вызванные Снейп и Кэрроу.

Пораженная ужасом Гермиона сидела рядом, беспрестанно перебирая в руках мохнатый мешочек на длинной тесемке — она отлично помнила эту вещицу, которую в школьные времена постоянно носил на шее Гарри Поттер.

Осознание произошедшей катастрофы медленно оседало в голове молодой женщины. Не просто смерть Нагайны, не просто потеря Волдемортом очередного, последнего Хоркрукса. Не просто убийство, совершенное Генриеттой на глазах ее юного дяди.

Случившееся означало, что Гарри может по своему желанию контролировать ее дочь! Управлять ее сознанием, ее волей. Делать Етту своей марионеткой тогда, когда пожелает. Как побороть это, что предпринять? Как освободить девочку от подобного кошмара, страшного, опасного для каждого из них и для нее самой?

Понятно, что пробуждать ее и уж тем более давать волю до того момента, когда будет придуман выход, теперь нельзя.

Но что же делать, если этого выхода попросту не существует?

Отчаяние, тем более сильное на фоне недавнего счастья, захлестывало Гермиону волнами. Она не могла унять дрожь, не могла отвести расширенных ужасом глаз от подрагивающих в беспокойном забытьи ресниц своей маленькой дочери.

Стрелки сомкнулись на двенадцати, и внизу начали бить часы.

— С днем рождения, — тихо прошептала Гермиона, и ее горло сдавили судорожные рыдания. Горячие слезы покатились на постель и большими пятнами расползлись на белоснежном пододеяльнике. — Моя маленькая девочка, — прошептала женщина, обхватывая себя руками. — О небо, за что?..

Через некоторое время леди Малфой ненадолго оставила спящую Генриетту с пришедшей проведать их Габриэль (за уснувшим наконец Салазаром внизу присматривали домовики Оз, Формоз и Меньроз, а с тех пор, как кобра Волдеморта разрешилась от бремени, ей дозволялось иногда подниматься в усадьбу) и сошла в большую гостиную, где вот уже целый час проходил своеобразный ученый консилиум.

Лорд Волдеморт совещался с наимудрейшими из сведущих в подобных вопросах ближайших приспешников. Беллатриса молча слушала, стоя у окна. Большая и тяжелая бархатная портьера под ее беспокойными когтями давно превратилась в неаккуратные клочья.

В креслах друг напротив друга расположились те двое Пожирателей Смерти, которые некогда имели честь называться друзьями Темного Лорда. Из всех, кто когда-то многие годы путешествовал по миру в поисках мудрости бок о бок с теперешним господином, уцелели сейчас лишь они.

Антонин Долохов, смуглый, крепко сколоченный колдун с узким и длинным, странно искривленным лицом, обтянутым чрезвычайно бледной кожей, щурил покрасневшие глаза в дрожащем свете канделябров. Высокий и худой Свэн Нотт сидел, сильно ссутулив плечи, и барабанил длинными пальцами по резному подлокотнику.

В углу, окутанный густой тенью, стоял Северус Снейп. Его черные глаза то и дело сверкали. На зельевара бросал мрачные взгляды тучный и очень угрюмый Амикус Кэрроу, расположившийся около стола, заваленного кипой схем и таблиц на беспорядочно разбросанных пергаментах.

— Чем дольше мы будем сдерживать сознание ребенка в состоянии забытья, тем проще будет управлять им, — говорил Амикус, когда вошла Гермиона.

— Следовало бы как можно скорее восстановить силы девочки и заняться ее усиленным обучением окклюменции, — ответил на это Снейп. — У нее высокий потенциал, хоть она и мала. Я считаю это единственным возможным выходом.

— А для защиты пока можно использовать талисманы и обереги, — добавил Нотт. — Мне известны некоторые виды, позволяющие блокировать вторжение в грезы и разум. Они могут подействовать и в нашем случае.

— Сомнительно, — оборвал Волдеморт. — Это не просто проникновения в сновидения и мысли; это вторжение обусловлено более чем надежным и сильным проводником. Чтобы научиться блокировать подобное, Етте понадобятся годы, если это вообще окажется ей под силу. А сейчас к тому же она слишком слаба.

Все умолкли. Тишину нарушали только тихий звук разрываемой ткани и периодическое щелканье стальных когтей Беллатрисы.

— Есть ведь способы расчленить Хоркрукс с заключенной в нем частицей души, — неуверенно пробормотал Долохов, — кажется. Я весьма несведущ в этом вопросе...

— Наш Лорд более всех разбирается во всем, что связано с Хоркруксами, — с раздражением буркнул Снейп. — Если уж он обратился к нам, значит всё не настолько просто!

— Эти знания давно утеряны, имеющиеся сведенья довольно обрывочны, — пробормотал Амикус. — Нам нигде не раздобыть информации, которой мы не обладаем сейчас; и уж тем более быстро. Раз нас собрали здесь, значит, осуществимый способ освободить девочку милорду неизвестен.

Повисла долгая пауза, а затем тишину нарушил сиплый голос Долохова, который до того, казалось, собирался с духом.

— Однако исследованиями в этой области в наши дни занимались не только вы, мой повелитель, — тихо сказал он и в упор посмотрел на Волдеморта. — Простите мне эту дерзость, милорд. Прошло много лет. Всё не стоит на месте. И она могла продвинуться еще дальше за эти годы, хотя и ранее... — он умолк, поймав блеснувший бешенством взгляд побледневшей Беллатрисы.

Жалобно скрипнул карниз.

Волдеморт молчал, задумчиво глядя в глаза Долохова. Потом перевел взгляд в пылающий за каминной решеткой огонь.

Снейп недоуменно поднял бровь, Амикус чуть слышно присвистнул и тоже покосился на Беллатрису. Застывшая Гермиона сделала несколько шагов и едва слышно опустилась на пуф в углу.

— Мы поклялись никогда не вспоминать о существовании друг друга, — нарушил тишину Волдеморт, ни к кому конкретно не обращаясь. Он всё еще смотрел в огонь.

— И всё же, — упорно произнес Долохов.

Молчание затянулось почти на четверть часа. Казалось, всё в комнате застыло — шевелились только языки пламени в камине и маятник больших часов. Долохов, Нотт и Кэрроу смотрели в разные стороны, о чем-то хмуро размышляя. Белла не сводила расширившихся глаз с Волдеморта, ее правая рука запуталась в рваных лоскутах шторы, а левая впилась в подоконник за спиной с такой силой, что стальные пальцы с обеих сторон по костяшки погрузились в треснувшее дерево. Снейп, не шевелясь, внимательно следил глазами за всем происходящим.

Гермиона не осмеливалась ничего сказать. Она чувствовала, что сейчас решается нечто бесконечно важное.

— В этом что-то есть, — наконец обронил Волдеморт и, одернув мантию, пошел к выходу из комнаты. — Оставайтесь здесь, — бросил он, прежде чем скрыться.

С неприятным треском остатки изувеченной гардины слетели на пол, а неровный кусок выломанного дерева, подпрыгнув на паркете, отскочил в сторону. Скрипнув зубами, но не произнеся ни слова, Беллатриса поспешно вышла вон.

— Это ведь именно то, о чем я думаю? — нарушил воцарившуюся вновь тишину Свэн Нотт.

— На самом деле помощь Каро — едва ли не последняя надежда, — пожал плечами Долохов и отвел взгляд в огонь.

— Она не станет ввязываться в это, — подал голос Амикус.

— Плохо же ты ее знаешь!

Снейп и Гермиона продолжали недоумевать.

— Тони, Белла убьет тебя, — иронически заметил Нотт.

— Кто-то должен был это сказать. Нашей Черной Вдове придется потерпеть.

— А тебе — поберечься, — хмыкнул Амикус.

— Кто-нибудь, в конце концов, объяснит мне, что происходит?! — не выдержала леди Малфой, резко поднимаясь со своего пуфа. От неподвижного сидения затекли ноги и спина. — Кто такая эта Каро?! — досадливо спросила ведьма, едва устояв на сомлевших ногах.

Все глаза устремились на нее, и тут же Долохов, Кэрроу и Нотт, словно по команде, отвернулись. Снейп скользнул по их лицам острым, как лезвие, взглядом. Свэн усмехнулся краешком рта, Амикус вытянул трубочкой свои мясистые, пухлые губы.

— Каролина Лэмм, — после продолжительной паузы подал голос Долохов, не отводя взгляда от бушующего в камине пламени, — была... Единственной женщиной, которую Темный Лорд, возможно, даже любил, — тихо закончил он.