Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

Следующий день выдался еще утомительнее предыдущего. Утром приехали из области справиться о пропавшей журналистке Алисе Пригаровой. Тут же стало официально известно, что, покинув деревню, девушка так никуда и не доехала. Поднялась страшная суматоха.

Гермиона с трудом уговорила мужа, у которого обострилась недолеченная до конца простуда — итог ночных бдений на кладбище — отпустить ее в участок саму и отдохнуть. По правде говоря, молодой женщине было стыдно за то, что почти всю часть работы с разыгрыванием роли следователей исполнял один он, тогда как Гермиона сидела в домике (в самом прямом смысле слова).

Прежде чем уйти с настойчиво покашливающим в коридоре Лёшкой, который забежал ни свет ни заря, Гермиона серьезно предложила объявить об их официальном отстранении в связи с некомпетентностью.

— В конце концов, мы можем сказать, что мне в моем положении понравился здешний климат, и мы решили остаться как частные лица! — убеждала она. — Натянуто, но всё же! От этой «работы в участке» нет не то что пользы — от нее времени на расследование не остается! Всё, я пошла: Лёша кашляет так, будто это не ты, а он простудился — скоро горло сорвет...

В участке следователь Бурлаков с выпученными глазами кидался на всех и каждого. Пропажа журналистки стала последней каплей. Впрочем, казалось, его мало волновало исчезновение девушки. Его перестали волновать даже нераскрытые убийства. С раннего утра Бурлаков и местный эскулап Кареленский пытались привести в чувство несчастного Пашку. Разумеется, совершенно безрезультатно. Парень выглядел абсолютно невменяемым, людей не узнавал, пускал слюни и даже один раз разревелся.

Стоило Гермионе появиться в участке, Бурлаков напустился на нее: по собранным сведениям, именно после свидания с петербуржским следователем Павел обосновался в шинке.

— Какого лешего ты сказала ему?! — орал побелевший мужик, стуча кулаком по столу. — Какого ты сказала ему, что он так нажрался?! От вас, баб, только того и жди!

— Прекратите орать, — попыталась возмутиться Гермиона.

— Орать?! ОРАТЬ?! Да я еще рта не раскрыл! — взбеленился следователь, сжимая внушительные кулачища. Они были вдвоем в комнате, выделенной ему и Паше для работы. Бурлаков сидел за столом, а Гермиона стояла по другую сторону, скрестив на груди руки, и всеми силами стараясь сохранить самообладание.

— Вы пьяны! — наконец не выдержала она.

— Молчи, девка! Понаехали тут столичные штучки! Учить нас уму-разуму! Ни черта сами не делают, только сотрудников развращают!!! Ничего, и на вас управа найдется! Помяни мое слово, Измайлова! Я тебе этого так не оставлю! Ты мне за Пашку головой ответишь!

— Да при чем здесь я?!

— Ты при чем?! — опять двинул по столу кулаком Бурлаков. Жалобно звякнула пустая чашка. — Ты при чем?! Парень в рот не брал никогда, капли не брал! А ты что сказала ему?! Ну?! Отвечай!

— Павел искал Германа Федоровича, — холодно оборвала Гермиона. — И более ничего!

— Германа Федоровича искал! Конечно! Петушины утверждают, что парень больше часа просидел у тебя в комнатах! Что творила, а, дрянь? Что ты там творила с сотрудником милиции, покудова муж на работе?! ГОВОРИ! Петушин слышал шум! Ну, НУ?!

— На что это вы намекаете?! — окрысилась Гермиона. — Поговорите мне! Всё время мешали расследованию, скрывали данные, дерзили! Ваш помощник упивается до зеленых чертей, а вы обвиняете в этом меня, да еще и осмеливаетесь сыпать намеками?! Если у мальчишки психика не может выдержать полицейской работы, так нечего тащить его в полицию!

— Отыскалась, полициянтка! — передразнил Бурлаков. — По заграницам наездилась? Слов умных нахваталась?! Здесь русская деревня! — он снова двинул по столу так, что на пол посыпались папки. — Здесь мужики топорами детей рубают! И не брюхатой бабе...

— Вы слишком много себе позволяете, майор!

— Ты мне ответишь! Выискалась! — Гермиона уже не слушала, она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.

— Ева Бенедиктовна, вам нельзя нервничать, — пискнул поджидавший в коридоре Лёшка. — Вы не слушайте его, он на нервах весь. Пойдемте чайку хлебнем. У меня пряники есть, свежие...

* * *

Бурлаков уехал вместе с прибывшими утром коллегами, увезя с собой и молчаливого, дико озирающегося Пашку. Отбытие областных следователей вызвало восторг Лёшки и озабоченность участкового Дмитрия. Не то чтобы последний любил Бурлакова или его помощника, но с него еще после первого убийства хватило чрезвычайных происшествий — а тут что ни день, то новая «радость».

— Что-то Димитрий Сергеевич подустали, — пожаловался Гермионе Лёшка, когда, проводив машины отбывших, они вернулись в притихший участок. — Выглядит худо. Бледный, как привидение.

Гермиона вздрогнула от слова «привидение» и смерила Лёшку задумчивым взглядом.

— Слушай, Лёш, не в службу, а в дружбу: сгоняешь в монастырь?

— Не вопрос, Ева Бенедиктовна! Для вас — хоть... — он замялся и потупился.

— Так далеко не понадобится, — ободряюще улыбнулась она. — Сейчас, погоди, — женщина нашла на столе листок и ручку и стала быстро писать. Потом согнула лист и засунула в пожелтевший конвертик. — Там есть такой монах, брат Гавриил. Передай ему, пожалуйста. Только в руки. И не говори там всем, что у тебя письмо — им вроде не положено «с дамами» переписываться. Сделаешь?

— Разумеется! — Лёша взял конверт, но с места не сдвинулся. Гермиона вопросительно подняла брови. — А... Это?..

— Это по делу, — отрезала она. — Знаешь о страшной судьбе некой Варвары, которую в миру «любопытной» кликали?

— Понял. Ухожу.

Гермиона проводила паренька веселой улыбкой. Ну вот надо было этому деревенскому помощнику участкового влюбится в столичного следователя прокуратуры? Замужнюю и к тому же беременную? И ведь не плохой же парень...

...В запечатанном желтом конверте было сообщение о том, что останки графа Сержа будут увезены через три дня, что придут они с Генри за ними ночью и что, во избежание столь противного монаху колдовства, никто не должен их увидеть...

* * *

До десяти вечера Гермиона, Дмитрий Сергеевич, а потом и возвратившийся от брата Гавриила Лёшка пытались составить хоть сколько-нибудь пристойную общую картину преступлений. В шкатулку не связанных ничем, кроме красноречивой мизерности территории и сроков, преступлений добавилось исчезновение журналистки. Помешательство помощника Бурлакова решили всё же пока «не расследовать» — по всему выходило, что эмоциональный мальчишка просто не пережил нервного потрясения.

Гермионе было сложно искать маггловские объяснения для всего случившегося, тем более что по-настоящему ее интересовали только убийство Уткиных и покушения на нее Пригаровой и Павла — покушения, о которых никто из собеседников не ведал. Гермиона пыталась, параллельно дискуссии, придумать толкование реальных загадок и в итоге совершенно запуталась.

В половине одиннадцатого благородный Лёшка привел ее прямо во двор Петушиных и пообещал завтра прийти «попозжее».

Гермиона чувствовала себя выжатым лимоном. Хотелось выключить мозг — а мозг упорно искал ответы.

Генри проснулся от ее появления. Чувствовал он себя скверно, опухшее горло дало температуру, от общей слабости ныло всё тело.

— Ты, брат, что-то совсем раскис, — протянула Гермиона, подавая мужу травяной чай — спасибо заботливой Дарье Филипповне. — Ты бы трансгрессировал в больницу. Лежишь тут, микробов разводишь!

— Да ну, Кадмина, — сипло пробормотал ее супруг. — С простудой я как-то и сам справлюсь. Выпил Универсальный Противоинфекционный Порошок — за ночь всё снимет. Посплю сегодня в маленькой комнатке на диванчике.

— Это еще зачем?

— Чтобы тебя не заразить!

— Да там не диванчик, а извращение, — возмутилась супруга. — Всё-то у тебя через я бы сказала что! Обо мне он заботится! Нет, чтобы днем к святому Мунго слетать...

— С ангиной-то? Я тебя умоляю!

Засыпая, Гермиона обиженно подумала, что муж предпочел пролежать с простудой в кровати тому, чтобы это время провести на ногах в участке. Подумала и устыдилась — сама-то она сколько сидела, пользуясь его благородством? Пора и честь знать. Только простуду лучше бы всё равно вылечил. И просто отдохнул — на основах равноправия.

* * *

Утром Генри лучше не стало.

— Да у тебя жар, и не маленький! — возмущенно заметила молодая волшебница, убирая руку с его лба. — Я требую, чтобы ты немедленно трансгрессировал к святому Мунго и вылечился, а потом можешь валяться дома сколько пожелаешь!

— Ты что же это считаешь, что я отказываюсь слетать в больницу потому, что решил спихнуть на тебя работу в участке? — помрачнел Генри.

— Нет! — сказала Гермиона, но ее глаза сказали «да». — А даже если и так, — пошла на попятный женщина, — это вовсе не значит, что я тебя осуждаю или сержусь на тебя. Просто не хочу, чтобы ты сидел тут с этой ужасной простудой. Я понимаю, как тебе опостылел этот театр с расследованием...

— О, Кадмина, ну что ты говоришь?.. — простонал ее муж и сморщился. — Я действительно не считаю, что с простудой следует бежать к целителям! Но у меня и в мыслях не было...

— Но тебе же плохо, — Гермиона села на край диванчика и взяла его за руку. — Ты весь горишь. Вот, — она вытащила из чемодана мантию и протянула ему. — Накинь и трансгрессируй в больницу. Я тебя прошу. Это займет пару часов, ну пусть полдня — с поправкой на все очереди и бумажки! Неужели тебе приятно тут лежать в таком состоянии?! Ты уже посерел. Стал похож на графа Сержа, честное слово!

— Ну ладно, ладно — только ради тебя, — он встал и, накидывая мантию, невольно покачнулся.

— Что?

— Просто голова закружилась.

— Вот-вот, — сложила Гермиона руки на груди, — аскет недоделанный! Давай, раз-два — и в больницу. Чтобы к вечеру был здоров, как горный орел.

— Есть, миледи! — Генри шутливо отдал ей честь, закрыл глаза и... Замер.

Его лицо из веселого стало сосредоточенным, потом он поморщился, чуть покачнулся, открыл глаза и опустился рядом с ней на разобранный диван.

— Ты будешь смеяться, но я не могу трансгрессировать, — смущенно заметил он.

— Это не смешно! — взорвалась Гермиона, вскакивая с дивана, как разъяренная фурия. — Если ты истощен настолько, что не можешь трансгрессировать — какого лешего ты лежишь здесь и разводишь риторику о пользе домашнего исцеления?!

— Но, Кадмина, я вовсе не чувствую себя настолько больным, — попытался оправдаться Генри.

— Я вообще не знаю, до какой степени нужно запустить простуду, чтобы не осталось сил трансгрессировать! — продолжала Гермиона, разворачиваясь к чемодану и выбирая оттуда подходящую мантию. — Ты как малое дитя, в самом деле! Если бы я так себя вела, что бы ты мне сказал?! — она скинула халат, надела черное платье и серую шелковую мантию. — Уму непостижимо!

Через десять минут, наскоро расчесавшись, подкрасив губы, заперев дверь и вывалив на голову Генри еще с полсотни упреков, Гермиона села рядом с ним на диван и взяла за руки.

— Трансгрессируем на первый этаж, к привет-ведьме, — предупредила она. — Давай, герой, мамочка отведет тебя к целителю.

Она закрыла глаза, сосредоточилась на приемном отделении больницы святого Мунго, сжала руки супруга... Какая-то тяжесть, сродни защитному полю Хогвартса, давила на плечи и не давала покинуть карельских просторов. Несколько минут Гермиона безуспешно пыталась вырваться, потом открыла глаза и выпустила руки Генри.

— Подожди, — растерянно сказала женщина и попробовала трансгрессировать сама.

Ничего не вышло.

— Чертовщина какая-то, — пробормотала она и хлопнула ресницами. — Я не могу. Здесь какое-то поле.

— Ну вот, а ты говоришь, что я истощен! — не удержался ее муж.

— Да ну тебя! Что всё это значит?! — Гермиона встала и прошлась по комнате. — Насколько большое это поле? Ты хоть понимаешь, какую надо силу положить на такую блокировку пространства? Это уже серьезно. — Она направила палочку на грязное вафельное полотенце на полу. — Портус! — новенький портал в больницу на секунду осветился изнутри. — Значит так, сейчас заскакиваем к святому Мунго, ты быстренько убираешь свою ангину, а я сразу же трансгрессирую в британское Министерство. Там и встретимся. Буду у Грюма, только в Отдел международного магического сотрудничества заскочу. Скажешь целителям, что дело срочное. Это уже не лезет ни в какие ворота, — она села на диван рядом с Генри и взяла его за руку, — Акцио!

Полотенце-портал послушно легло прямо на их сцепленные ладони, налилось яркой синевой... и погасло.

Ничего не произошло.

С минуту супруги сидели в полном молчании.

— Я, — наконец пробормотала Гермиона, — я... Это же просто невозможно!

— Ты когда последний раз тут трансгрессировала? — хрипло спросил Генри.

Гермиона задумалась.

— Когда снимала с Павла твой Империус, кажется.

— А Гавриила ты вчера об Эксгумационном обряде не предупреждала?

— Я ему записку отправила, с Лёшкой, — озадаченно пробормотала Гермиона. — Он же просил не трансгрессировать на «святой земле», вот я и решила его не злить излишней магией.

— Получается, позавчера днем? — кивнул Генри.

— Получается... Но, позволь, это же невероятно!

— И тем не менее вполне реально.

— Но кому это надо? Зачем? Это же колоссальная сила! Я немедленно напишу Papá. Хватит, нарасследовались. — Гермиона встала и критически осмотрела письменный стол.

— Кажется, в спальне был пергамент, — задумчиво пробормотал Генри, барабаня пальцами по подушке.

* * *

С совершенно потерянным видом Гермиона вышла из спальни десять минут спустя.

— Почтовые заклинания не работают, — сообщила она. — Ни в Румынию, ни даже в пределах дома. И я... Я не могу связаться с mon Pére через Черную Метку. Ты когда-нибудь сталкивался с такой магией?

— Блокирована вся система сообщения, — кивнул Генри. — Чары такого рода наложены, к примеру, на Азкабан. Туда и письма-то доставить только совой можно, даже к сотрудникам.

— Но Черная Метка! Ведь Maman и другие Пожиратели Смерти чувствовали приближение mon Pére, даже будучи в Азкабане!

— Чувствовали — да. Метка проступала ярче. Они бы даже ощутили его зов — Темный Лорд ведь очень сильный волшебник. Но призвать к себе его, находясь в радиусе действия блокирующих чар, они бы не смогли. Стены Азкабана внимательны к способам связи с внешним миром.

— Но это высшая, сложнейшая магия! Азкабан стоит на небольшом острове! А охватить большую территорию ни у кого бы не хватило сил! И какой смысл заколдовывать так только домик или даже деревню — если всё равно можно просто взять и выйти из зоны действия чар? К чему вообще такая блокировка?!

Генри молчал и выглядел озабоченно.

— Нас, Кадмина, нарочно позвали сюда, — наконец сказал он. — Я только не могу понять, как тот, кто это сделал, мог быть уверен, что от Министерства, к тому же российского, приедет нужный человек.

— Может быть, ему неважно, кто это будет? — предположила Гермиона.

— Он — это брат Гавриил?

— Полагаю, что да. Но я не понимаю зачем!

— И я не понимаю. Но ты сама сказала, чары подобного уровня — не шутка.

— Покушение на дочь Темного Лорда?

— Как-то нескладно, — поморщился Генри. — Покушение такого уровня могут осуществлять только сильные и смелые волшебники. А убить тебя дважды пытались с помощью заколдованных магглов. Чем расходовать колоссальные силы на блокирующие чары, проще было сбросить на домик маггловскую бомбу. Да и шансов, что разбираться с призраком в эту глушь можешь приехать ты, не было никаких. Это даже не Британия.

— Нужно, чтобы сюда прибыли волшебники, — решила Гермиона. — Нужно привлечь внимание местного Министерства, — она направила палочку на поднос с остатками завтрака, — Круцио! Авада Кедавра!

Две большие чашки, одна за другой, взорвались с оглушительным шумом. По полу разлетелись цветные осколки.

— Сколько Министерство должно реагировать на это? — задумчиво спросила Гермиона.

— Несколько часов... Нет, глупо! — подумав, добавил Генри. — Если Министерство всё еще не подняло тревоги из-за сдерживающих чар такой силы — значит, оно не получит сведений и о твоих непростительных проклятиях.

Они помолчали.

— Так, — наконец деловито сказала Гермиона, — эти чары не могут охватывать большое пространство. Нужно выйти за пределы их действия и подключить к проблеме Британское Министерство или Papá.

— Правильно, — кивнул Генри, вставая, — поедем по шоссе.

Он покачнулся и сел обратно.

— Сиди дома, несчастный! — мрачно буркнула Гермиона. — Я с тобой в аварию попаду. Выпей хоть маггловское жаропонижающее, что ли! Нашел время болеть. Я извещу Papá и сразу же вернусь. Не вздумай выходить из дома!

— Ты же не умеешь водить, — мрачно напомнил Генри.

— Возьму у Лёшки лошадь!

— В твоем положении нельзя ездить верхом! — возмутился Генри и встал опять.

И почти тут же опустился обратно.

— Малыш, ты меня волнуешь, — озабоченно заметила Гермиона, повторяя слова популярной песни, часто игравшей в участке. — Выпей жаропонижающее и не вздумай никому отпирать, слышишь? Не выпускай из рук палочку. Я поеду шагом и очень скоро вернусь — скорее всего, не придется даже выезжать из деревни.

— Кадмина, это опасно, — хрипло заметил Генри. — Эти чары накладывали не просто так.

— Ты знаешь, что я могу за себя постоять, — отрезала женщина. — Через пару часов здесь будут Papá и представители Министерств. Главное, не вздумай выходить из домика или кого-то пускать — не нравится мне твое истощение, и за тебя-то я как раз переживаю!

* * *

Лёшка пытался предложить отвезти ее на машине, но Гермиона пресекла все его возражения, требуя в свое распоряжение Артемиду. Парню же она сообщила, что Герман Федорович заболел и спит, и что трогать его не нужно, даже если, не дай бог, произойдет очередное преступление. Впрочем, она собиралась вернуться очень быстро — хотя и не объясняла, куда намеривалась скакать.

Собственно, она и сама не знала этого. Женщина четко понимала только то, что блокирующие чары не могут иметь широкого радиуса.

— А вы что, так и поедете, Ева Бенедиктовна? — осторожно спросил Лёша, выводя лошадь во двор.

Гермиона с запозданием поняла, что впопыхах позабыла переодеться — она же нарядилась для посещения магического мира! То-то деревенские жители провожали гражданку следователя такими взглядами... Впрочем, переоблачаться не было времени. Открытое сверху платье расходилось широким клешем до пят, мантия тоже была свободной: не самый удобный жокейский костюм, но пережить можно. Гермиона, правда, секунду помялась, но всё же передумала возвращаться домой.

— Давай, Лёш, подсади меня, — отмахнулась она от замечания парня. — Никто не увидит. Сойдет.

Оседлав с Лёшкиной помощью услужливую гнедую Артемиду, Гермиона, как и обещала, шагом поехала в сторону шоссе.

Не выбираясь на асфальтированную дорогу, женщина накинула поводья на крепкую ветку и опять попыталась трансгрессировать — всё так же безрезультатно.

По шоссе она ехала уже не шагом, а легкой рысью. Десть минут, пятнадцать. Осадив Артемиду, Гермиона свела ее с дороги, привязала к дереву, похлопала по спине и... Не смогла никуда исчезнуть.

Это было совершенно, принципиально невозможно. Охватить блокирующими чарами такой периметр нельзя, это противоречит всяческому здравому смыслу.

Дрожащими от волнения пальцами, Гермиона отвязала лошадь, выбралась на дорогу и галопом поскакала вперед.

Ни через десять, ни через двадцать минут, ни через полчаса ее попытки трансгрессировать не увенчались успехом. Женщина с трудом представляла, насколько далеко она уже от Васильковки.

И тут внезапно ей стало жутко. Пустынная трасса, с двух сторон окруженная безмолвным лесом, начавшая уставать лошадь и неведомый враг, способный на такое невероятное колдовство. А Генри, ослабленный этим дурацким недомоганием, остался там один — и добраться до него быстро у нее, Гермионы, нет никакой возможности.

Женщина развернула лошадь и во всю прыть помчалась обратно в Васильковку.

От долгого карьера(1) стало сводить живот. «Потерпи, Энни, потерпи, малыш», — шептала Гермиона, закусывая губу. Зачем, зачем она так далеко заехала? Может, эти чары не на местности, а на них с Генри. Нет, бред: а портал? А почтовые заклинания?

Ребенок явно был возмущен столь халатным к себе отношением. Глаза слезились от режущей боли, но Гермиона не сбавляла скорости. Грудь неприятно жег янтарный кулон.

_________________________

1) Самый быстрый аллюр, ускоренный галоп, скачка.

_________________________

Через час она влетела в деревню, распугав кур на главной васильковской дороге, и соскочила с лошади в саду Петушиных.

— Ева Бенедиктовна, что стряслось? — охнул Гришка, вытаращив глаза.

— Герман Федорович в доме? — быстро спросила Гермиона. — Ничего не случилось?

— Н-ничего, Герман Федорович болеют — так Алексей сказал.

— Хорошо. Гриш, отведи Артемиду Лёшке в участок, пожалуйста. Только напои ее.

— Будет сделано. Вы обедать-то будете?

— Нет. Я к мужу пойду.

Не без замирания сердца входила Гермиона в снимаемые у Петушиных комнаты. Она почувствовала настоящее физическое облегчение, когда увидела Генри — бледного, покрытого испариной, с глубокими синяками под глазами: но живого и невредимого.

— Ну что? — облизывая пересохшие губы, спросил он, поднимаясь на подушках. Выглядел ее супруг, надо отметить, прескверно.

Гермиона отрицательно покачала головой.

— Я не могу объяснить этого, — сказала она. — Я уехала на много миль по шоссе. Очень, очень далеко — и ничего.

— Плохо, — лихорадочно выдохнул он, поблескивая слезящимися глазами, и опять облизал губы.

Гермиона огляделась — в комнате царил бедлам. Два разобранных чемодана лежали один на полу, другой на столе, поверх бумаг и папок. Рядом стояли несколько флаконов и склянок. На полу, около дивана, на котором лежал Генри, стопкой высились старые, потрепанные книги. Одна, открытая, валялась у него в ногах.

Гермиона оглядела всё это быстрым, блуждающим взглядом и опять посмотрела на Генри. Он еще больше побледнел с утра, на лбу блестели крупные капельки пота, руки, сжимающие край простыни, заметно подрагивали.

— Кадмина, ты только не волнуйся, — помолчав, сказал ее муж. Его голос звучал низко, немножко хрипловато. Гермиона почувствовала боль в животе и ощутимый укол в области сердца.

— Что случилось? — быстро спросила женщина, делая шаг вперед.

— Не переживай, пожалуйста, — повторил Генри, еще больше ее распаляя. — Ты, главное, только не переживай, но... Мне кажется, у меня не простуда.

— А что же?

— Симптомы похожи на отравление, — осторожно сказал он, внимательно следя за реакцией супруги.

— Отравление? — не поняла женщина. — Но что ты мог такого съесть?

— Не пищевое отравление, Кадмина, — устало сказал Генри, с трудом опускаясь на подушку. — Это похоже на яд.