О первой любви и настоящих героях (джен)

Этим вечером широко известная в узких кругах группа «Оторванные» была в ударе. Музыка грохотала отовсюду, подхваченная воплями не на шутку разошедшихся зрителей. И ощущение всеобщего сумасшествия, угара и драйва заставляло чувствовать себя частью чего-то безумного, но грандиозного.

Но в самый ответственный момент у солиста вдруг зазвонил телефон.

— Добрый вечер, молодой человек, — строго произнесла трубка голосом директора самого-обычного-магазина герра Катценелленбогена. Каким-то чудом этот голос умудрился заглушить окружающий восторженный рев и вой.

— Добвчр…

— Что-что, простите? — ещё строже переспросил голос на том конце провода. Стало совсем тихо. — Вы что, спите на дежурстве?

— Нспле! В смысле нет, как вы могли такое подумать! — собрала волю в кулак будущая звезда мировой рок-сцены.

— Я сожалею, что вам пришлось так задержаться, — сухо произнесла трубка. Сожалеет, как же. — Но эту партию нужно срочно разгрузить. И навести порядок. В прошлый раз вы были неаккуратны. Если вы снова допустите подобные ошибки, вам придется работать в канун Рождества. Это понятно?

К сожалению, были на этом свете люди, способные связно формулировать длинные предложения, когда другие и двух слов связать не могут. Будь они прокляты.

— Да, я всё понял, герр директор. Я всё сделаю. Можете на меня рассчитывать! — как будто речь шла о спасении Земли, не меньше.

— Надеюсь. Уходя, не забудьте проверить, хорошо ли вы заперли дверь. Жду вас послезавтра.

Несчастный солист мифической всемирно известной группы от души швырнул трубку на рычаг и скорбно сполз вниз по стене, бормоча что-то очень ругательное. Вот же робот, а не человек! Мечты о славе растаяли грустной дымкой, а в соседнем помещении терпеливо ждали ящики. Много ящиков с партией овощей и фруктов. Что ж, им-то он выскажет всё, что накипело!

* * *

— Проклятые овощи, повырастали где-то на мою голову! Вот не зря вы мне ещё с детства не нравились. Особенно ты, морковь! Как вспомню тебя варёной, так передергивает всего. А ты, кусок ветчины, что здесь забыл, а? С каких пор ты овощ или фрукт? Ну-ка вали в свой мясной отдел! Чёрт знает что такое! Распустились тут без меня. Ничего, сейчас вы у меня быстро разгрузитесь!

От злости сон как рукой сняло. Работа горела в руках, а растительного происхождения подопечные, подгоняемые праведным гневом, изо всех сил сортировались и укладывались по местам.

И только ящик с апельсинами Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи переносил медленно и очень бережно. Как несут раненого товарища с поля боя, где, наконец, затихли выстрелы и пушечные залпы.

* * *

Дома его желание поспать восприняли с пониманием. Ровно до назначенного срока. А после неотвратимо, как приговор судьбы, подошло время ранней утренней прогулки.

— Можешь загадить и завонять всю квартиру, — милостиво разрешил хозяин, получив очередной настойчивый тык мокрым носом в плечо. — Я не сдвинусь с места.

Но Большое-чёрное-нечто не собиралось так просто сдаваться. Стянув зубами носок с мирно торчащей из-под одеяла ступни, принялось вылизывать не ожидавшую подвоха хозяйскую пятку. Оно знало, что настоящие мужчины не боятся пуль и дерзко смеются в лицо опасности, но терпеть не могут, когда их щекочут. Атакованная нога возмущенно взбрыкнула, а её обладатель сдавленно фыркнул в подушку. Воодушевленное реакцией, коварное животное проделало свой трюк ещё несколько раз.

— Ладно-ладно! Будь по-твоему, — капитулировал Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. — Хотя это, чёрт возьми, нечестно! Ладно, иди сюда, лохматое чудовище. Да не прямо сюда, полегче, эй!

Но лохматое чудовище и не думало слушаться. Издав звериный аналог победного «вуху-у-у-у!», оно торопливо водрузилось на жалобно заскрипевшее ложе человече-собачьей любви. Очень нежно потоптало любимого хозяина и, проявив чудеса компактности, улеглось рядом. Почти рядом, всё же оставив несчастной жертве глубокой мохнатой привязанности немного маневра для дыхания. Всё это время кровать отчаянно скрипела, выражая искреннее недовольство своей участью.

— Ещё пять минуточек, ладно? — взмолился зацелованный, затисканный и окончательно разомлевший в коконе густого чёрного меха хозяин. — Только пять минут, обещаю. Слово пацана.

Большое-чёрное-нечто не могло не поверить слову пацана. Прекратило лизаться и притихло, не забыв, однако, включить свой внутренний собачий таймер.

* * *

— Кошелек или жизнь? — Ну-чисто-чёткий-пацан обрушился на приятеля, как обычно, внезапно и в духе себя — со спины. Вот предатель.

— Да чтоб тебя! — нападавший в срочном порядке был обезврежен и направлен прямо в ближайший сугроб — охладиться и подумать о своём поведении.

— Я, между прочим, тебе новость принес! — возвестила куча снега с торчащими вверх тощими ногами в модной потёртой джинсе. — Ухохотательную! В смысле ты ухохочешься, когда узнаешь, — на всякий случай пояснила куча, решив, что её собеседник может не догадаться.

— Что за новость? — с подозрением сощурился Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи, протягивая приятелю руку. Он, конечно, знал, что за этим последует, но мужская солидарность обязывала. — Ай, сволочь, какого чёрта!

— Помнишь ту фифу на окраине города? — спросил Ну-чисто-чёткий-пацан, когда они оба, навалявшись в сугробах и от души накормив друг друга снегом, уже стояли на ногах. — Мы тогда поспорили, что ты хлопнешь её по заднице. Ты так и не хлопнул, кстати!

— Ту блондинку с буферами? — рассеянно проговорил Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи, ища глазами свою собаку. Лохматый шпион темнел за небольшим деревцем, которое могло служить ему таким же укрытием, как бегемоту швабра. Большое-чёрное-нечто знало, что хозяин не любит, когда вмешиваются в его мужские разборки. Поэтому оно незаметно, как ему казалось, стояло на стрёме, не забывая делать вид, что просто мирно прогуливается рядом.

— Не-е, блондинка была в парке. Буфера и впрямь знатные, — слова сопроводил мечтательный вздох. — А эта хряпнутая девица всё искала что-то в траве да бормотала себе под нос. Ты её тощей назвал, помнишь? А потом к ней хулиганы подкатили.

— Ну, допустим, — делать ему было нечего, только запоминать всяких фиф. — И что?

— Так я её видел вчера. Вот умора! — Ну-чисто-чёткий-пацан разразился гомерическим хохотом. Но вскоре умолк, путём каких-то хитрых мыслительных операций придя к выводу, что его приятель не вкуривает хохму. Он всегда очень быстро соображал. — Прикинь, она училка. Училка! То есть она проходит в нашей школе педагигическую практику, во как! Нет, ты видал?

— Врёшь! — нет, этого просто не могло быть. Ведь её практика давно должна была закончиться.

— Гадом буду! Нашей училке рожать приспичило, и она её заменяет. До Рождества здесь тусить будет. Прикидываешь?

— Прикидываю.

— Теперь дошло? Я, как её вижу, сразу ржать начинаю! А вчера она вызвала меня к доске, и я едва не спросил, хорошо ли она провела время с теми чуваками. Вот умора! — и он снова заржал, так что ему позавидовал бы десяток лошадей. — Училка с хулиганами зажигает! А с виду такая тихоня.

— Она не слишком-то хотела с ними гулять. Ты разве не заметил?

— Ой, да какая разница? Она вообще могла просто рядом с ними стоять. Главное, что я произведу сенсацию! А дальше народ уже сам додумает. Круто, ага?

— Ага. Окосеть можно, — вяло разделил его радость Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи.

— Ладно, не завидуй, — примирительно хлопнул его по спине Ну-чисто-чёткий-пацан. — Если бы она вела в твоём классе, ты бы первым рассказал всей школе, что училка с хулиганами гуляет. А так не вздумай! Узнаю, что ты кому-то трепанулся, вздую. Сломаю тебе ноги, во как!

— За своими граблями лучше смотри, — огрызнулся насупившийся приятель. И со свойственной ему нежностью подозвал Большое-чёрное-нечто: — Эй, ты! Хорош там шариться! Вали домой!

— Эй, ты что, обиделся?

— Да ничего я не обиделся! У меня проблем хватает и без этой твоей училки.

— Так вернись к предкам, и все твои проблемы уйдут. Или хотя бы некоторые. А если не уйдут, то хоть пожрёшь нормально.

Мимо них, не спеша, прошагала фрау, нагруженная двумя увесистыми пакетами из ближайшего магазина. Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи невольно втянул носом знакомый цитрусовый запах. Апельсины, чёрт бы их побрал.

— Нет, к предкам я не вернусь. Ну, бывай.

— Приходи послезавтра на наше место! Послушаешь, как я буду про училку рассказывать! — крикнул ему вслед приятель. Вот же никак не угомонится человек!

— Почему не завтра? — потерять целый день, когда имеешь в загашнике такую сенсацию? Так же невероятно, как Гитлер, внезапно ринувшийся спасать евреев.

— Завтра я не могу. Прогуливаю уроки. Бывай!

* * *

— Он пригласит именно её! Я в этом не сомневаюсь. Нет, она, конечно, красивая и всё такое. Но за ней и так добрая половина школы бегает. Почему он тоже? Ну почему?! — вот уже несколько минут без передыху вопрошала Невысокого-роста-одноклассница.

Зимний день клонился к вечеру, и Мальчик-из-интеллигентной-семьи, как последнее зубрило, сидел в библиотеке. Строптивые мысли никак не хотели складываться в эссе, то и дело возвращаясь то к разговору с трепливым приятелем, то к запаху апельсинов из пакета незнакомой фрау. А ещё, вот дерьмо, к одной неудачливой девушке. Нет, ему определённо следовало перестать так много думать. Иначе он, чего доброго, впадёт в депрессию.

— Ну почему именно о-о-он? — снова тихонько завыла Невысокого-роста-одноклассница. Кажется, именно этим она сейчас и занималась: самозабвенно впадала в депрессию. Для пущего эффекта она даже вскочила со стула, угрожающе нависнув над своей жертвой. — Он же точно пригласит её!

Речь шла о ежегодном Рождественском Бале. Этого события весь год с трепетом и восторгом ждала каждая девочка. Тогда как каждый уважающий себя пацан терпеть не мог подобные глупости.

— Слушай, Брю! — не выдержал уважающий себя пацан после очередного бессмысленного «Ну почему-у-у?». — Хватит уже ныть! Никуда твой хахель не денется. Получит от ворот поворот и пригласит тебя.

— А вдруг не полу-учит? — она снова плюхнулась на стул. Со стороны послышались предупреждающие шиканья.

— Получит, ещё как получит, — пришлось перейти на доверительное шипение. — С его врождённой удачливостью иначе и быть не может.

А дело было вот как. Невысокого-роста-одноклассница умудрилась по уши втюриться в Главного-школьного-удачника. Который ещё с младших классов безнадежно сох по Первой-школьной-красавице. Та же целых два месяца — в её случае это был небывалый рекорд — встречалась с Главным-плейбоем-школы, которого вероломно отбила у лучшей подруги, Просто-прикольной-девчонки. Последняя, не будь дурой, принялась подбивать клинья под Мальчика-из-очень-интеллигентной-семьи. Он пришел в неописуемый ужас, обнаружив себя невольно втянутым в этот любовный многоугольник. В общем, это была очень длинная и запутанная история, достойная экранизации на манер бразильского сериала.

— Всё равно он меня не пригласит, — шмыгнула носом девочка, которая имела несчастье перегнать по росту собственного брата, учившегося на класс старше. На целую восьмую часть головы перегнать. Она специально измерила их обоих, и результаты оказались неутешительными. Наверное, этого следовало ожидать, если уж родителей угораздило назвать дочку в честь воинственной Брюнхильды. — Он всё время смотрит себе под ноги. Он меня не замечает. Для этого ему пришлось бы задрать голову!

— Так пригласи его сама, — судя по возобновившимся шиканьям, ещё чуть-чуть и кто-то с треском вылетит из библиотеки. Брюнхильду фрау библиотекарь, конечно, пожалеет. Дискриминация, мать её.

— Но тогда я убью в нём мужчину, как ты не понимаешь!

Женщины… Как же с ними сложно.

— Слушай, Брю, да забей ты на него. Лучше вот... не хочешь помочь мне с литературой?

— Ладно, давай, — промокнув покрасневший нос салфеткой, покладисто согласилась одноклассница. Иногда она бывала такой же доброй, как её брат, чем Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи с радостью пользовался. От случая к случаю приходилось расплачиваться математикой.

На какое-то время воцарилась долгожданная тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц, редкими перешёптываниями других учащихся и тиканьем больших настенных часов, висевших прямо по курсу.

— А что ты хочешь получить на Рождество? — наслаждаться тишиной пришлось недолго.

— А ты? — дурную привычку отвечать вопросом на вопрос Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи унаследовал от родителей. И всю жизнь исправно следовал ей.

— Я бы хотела с утра проснуться Дюймовочкой, — снова завела свою шарманку Брюнхильда. — Или чёртовой Золушкой с её размером ноги. А ты?

Вот же пристала!

— Очень горький апельсин, — он собирался выдумать какую-то ужасно крутую штуку — что-то из последних достижений техники, но язык оказался быстрее и принялся брякать всякую ерунду.

— Всего один апельсин? Но почему горький?

— Потому что.

— Апельсины не бывают горькими. Они должны быть кисло-сладкими. Или сладко-кислыми. А горький — это, наверное, потому что испортился.

— Ты мне лучше вот что скажи, — не пожелал продолжать цитрусовую тему Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. — У твоего брата алгебру ведет новая молодая учительница?

— Не учительница, а практикантка. Да, ведёт. Ведь фрау Вайнер пришлось лечь в больницу, чтобы сохранить ребёночка. Вот она её и заменяет.

— А не знаешь, у неё сегодня есть ещё уроки? — вопрос старался прозвучать небрежно. Изо всех своих вопрошающих сил старался.

— Не знаю, — рассеянно откликнулась Брюнхильда. — Слушай, попроси Франца тебе помочь. Я ничего не соображаю. Я пойду. Мне нужно выбрать наряд для бала. Осталось всего две недели! Хотя какая разница? Я же всё равно не смогу надеть каблуки. Иначе я буду Гулливерихой в стране лилипутов!

После этих слов она, к вящему облегчению одноклассника, шумно покинула библиотеку. Спасибо! Спасибо тебе, Тот, который там, наверху. По такому случаю он даже сам напишет это грёбаное эссе. А уж с алгеброй всегда расправлялся в два счёта.

Проклятье, алгебра. Он ведь так ничего и не выяснил. Теперь ему предстоит тащиться в учительскую — ох, и рады же ему там будут — и выяснять, где можно найти эту невезучую фройляйн. В худшем случае придётся отправиться к ней домой. Адрес ему известен. Вот тебе и педагигическая практика. Ей не училкой стоило быть, а писательницей. Её книга «Как всё время попадать в переплёты, не делая при этом ничего» стала бы бестселлером.

Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи решительно захлопнул тетрадь. К чёрту литературу. Женская честь важнее всяких Фаустов и Мефистофелей.

* * *

— Добрый день, молодой человек, — невезучая красавица каким-то непостижимым образом читала мысли на расстоянии. Иначе как объяснить её внезапное появление прямо на соседнем стуле, который пару минут назад занимала Брюнхильда.

— Что вы здесь делаете? — не изменяя семейной привычке, безапелляционно осведомился Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. Ладно, это было не безапелю… короче, это было попросту грубо и невоспитанно. Верле тяжело вздохнула. Кажется, ничего другого она и не ждала.

— Вы же знаете, я прохожу практику в нескольких школах. В последней произошла некоторая путаница с бумагами, и оказалось, что все места уже заняты. А тут как раз герру директору понадобилось срочно заменить фрау Вайнер до конца семестра, и он любезно предложил мне вернуться. Я с радостью согласилась, — принялась подробно и терпеливо объяснять она. Любую другую он бы даже не дослушал. Но этот голос, едрёна клюква, этот голос мог звучать вечно. А он бы слушал, прикрыв глаза и даже не вникая в смысл слов. — А если вы про библиотеку, то я сидела за перегородкой и работала с одной книгой. И случайно услышала ваш разговор с подругой. Простите меня. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но вы говорили не слишком тихо. И я никуда не могла деться. Мне показалось, вы меня искали, молодой человек?

— Да, искал.

Что ж, вот и настал момент истины. Сейчас или никогда. Это, конечно, не по-пацански. И пацаны-всех-стран-соединяйтесь сейчас дружно кричат ему своё жёсткое «фу-у-у-у!». Но мы ответственны за тех, кому однажды помогли. А значит, придётся идти до конца.

* * *

— Значит, завтра ваш друг расскажет своим, хм, единомышленникам, что я гуляю с хулиганами?

— Да. Но вы не волнуйтесь. Я скажу им, что это не так. Что хулиганы напали на вас, а я, ну, в некотором роде помешал им. Это единственное, что я могу для вас сделать. Кроме убийства.

— Отчего же, смерть могла бы спасти меня от позора, — улыбнулась Верле. Совершенно неуместно, но так, как умела только она одна. Однако её верный рыцарь усилием тысячи Сизифов сохранил серьёзное выражение лица.

— Да не вашего убийства! А этого любителя громких сенсаций.

— Ах, его. Я рада, что вы всё-таки выбрали другой путь.

— А я нет, — мрачно буркнул Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи.

— А что будет с вами, молодой человек? Если ваши, м-м, друзья узнают о вашем ужасном поступке, — что-что! Кирдык многолетней, ежедневным адским трудом завоеванной репутации и клеймо конченого слюнтяя на всю оставшуюся жизнь. Вот что!

— Ничего не будет. Это не должно вас парить. Всё будет хорошо.

Верле немного помолчала, прежде чем заговорить вновь.

— Не надо, молодой человек. Я не хочу, чтобы из-за меня вы шли на такие жертвы. Меня совсем не расстроят эти глупые слухи. А если расстроят, я найду способ разобраться с ними. А вот если расстроитесь вы, будет гораздо хуже.

— Я не расстроюсь, — мотнул упрямой башкой спаситель.

— Расстроитесь. Я понимаю, насколько для, кхм, мужчины вашего возраста важна репутация среди себе подобных, — прозвучало отчего-то обидно. Как будто они с приятелями были стаей невоспитанных диких бабуинов. Впрочем, почему как будто?

— Нет, я уже решил. А вы не обращайте внимания, если они всё же станут гиенить вам вслед. Идёт?

— Идёт. Но не стоит так переживать, молодой человек. Поверьте, это пустяк. Но мне очень приятно, что вы хотите мне помочь.

Её улыбка определённо должна быть запрещена законом.

* * *

Из библиотеки они вышли вместе — самое время начать привыкать к публичному позору. Не впервой ведь, он прорвётся.

— Вы пойдёте на бал, молодой человек?

— А вы? — если где-то и существовал самый глупый в мире вопрос, то именно он только что прозвучал в стенах школы.

— А почему вы спрашиваете? — снова улыбнулась Верле. Она не знала, что есть на свете вопросы, на которые настоящие мужчины не отвечают даже под страхом смерти.

— Я просто беспокоюсь за вас. Чтобы вы не грустили в одиночестве, пока вся школа будет оттопыриваться, — лихо выкрутился Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи.

— Вообще-то я в некотором роде учительница. Получать приглашение на бал мне не положено. Но, кажется, один человек всё-таки собирается пригласить меня.

— Правда?

— Я, конечно, не уверена. Но очень похоже, что собирается.

— Зашибись! — это действительно была зашибительная новость, особенно, если кое-кто — не пользующаяся популярностью у мальчишек смазливая старшеклассница, а всего-навсего жалкая училка, пусть и совсем молоденькая. И эта новость, конечно, никого не расстроила. Ни капельки. И ничьё суровое сердце ни разу не ёкнуло. — Слушайте, я рюкзак в библиотеке оставил. Рад был увидеть вас. Вы это… короче, берегите себя. До свидания!

И с этими словами он развернулся и быстро зашагал к библиотеке. Образцово-правильная-фройляйн молча проводила взглядом сбежавшего рыцаря. А заодно и рюкзак, болтавшийся у него за спиной.

Мужчины… Ну что с ними делать?

На следующее утро Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи узнал, что накануне Ну-чисто-чёткий-пацан сломал ногу во время очередных приключений. И, навещая приятеля в больнице, юный борец за справедливость невольно подумал, что это, грёбаные бобры, попахивает жутким возмездием Рока. От таких мыслей ему стало не по себе.

Ну-чисто-чёткий-пацан, впрочем, не унывал. Отныне училки с их личной жизнью интересовали его не больше, чем крота дельтаплан. Он получил свою желанную сенсацию. Теперь его регулярно навещали другие чёткие пацаны, а иногда и девчонки. Всем хотелось посмотреть на «героя» После торжественной раздачи автографов они с пацанами пили спирт, и стены несчастной больницы содрогались от их громогласного гогота. А ещё ему разрешили сдать экзамены после Нового года. Лучшего рождественского подарка сложно было и пожелать.

* * *

К Рождественскому балу девчонки начинали готовиться ещё летом. А к концу ноября школа и вовсе превращалась в больницу для сумасшедших. Только наводнена она была не Наполеонами и Цезарями, а безумными юными модницами. И каждая из них непременно считала себя королевой красоты.

В библиотеке то и дело слышался шорох страниц, только не книг, а популярных журналов мод. Воодушевлённые, девчонки заговорщически перешёптывались во время уроков, а на переменах яростно спорили, какая помада лучше: вырвиглаз-буро-малиновая или «губы мертвеца». А самые хитрые разрабатывали коварные планы, чтобы обезвредить соперниц. И, конечно, всё это сопровождалось бессменным дурацким хихиканьем, стоило только в поле зрения возникнуть мало-мальски пригодной для очаровывания жертве.

В этом году Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи с неудовольствием обнаружил себя среди этих жертв. Не то чтобы раньше он жил невидимкой в глазах девчонок, но на этот раз желающих лишить его независимости оказалось больше, чем он мог выдержать. Они подстерегали его в классе и в библиотеке, отвлекая от подготовки к экзаменам, в спортзале и в столовой, строили глазки, соблазняли пончиками, манили не по погоде короткими юбками, не забывая про своё идиотское хихиканье.

— Послушай, какого пьяного ёжика им всем от меня надо? — не выдержав, бедолага обратился к Брюнхильде. — У них что, глаза повылазили?

— Не обольщайся, — последовал ответ. — Они хотят понравиться, чтобы как можно больше парней захотело пригласить их на бал. Потом каждая составит выборку и будет вычислять достойнейшего. Но есть и хорошая новость. Судя по тому, что тебе многие строят глазки, ты в топе.

Это было похлеще всякой алгебры.

— Ты меня сейчас очень порадовала, — пробурчал один из счастливых лидеров школьного рейтинга перспективных парней.

— За прошедший год ты вырос, похорошел и перестал быть дебилом, — она могла давать мастер-классы по комплиментам. — Так что неудивительно.

— По-моему, у пацанов всё просто и понятно. Нравится девчонка — пригласил. Даже, если она дебилка, — он тоже умел быть добрым. — И никаких тебе грёбаных выборок.

— Тогда почему ты до сих пор никого не пригласил? — поинтересовалась дылда.

— Потому что мне это неинтересно!

* * *

За три дня до знаменательного события Брюнхильда сдалась и сама подошла к приятелю после уроков.

— Слушай, ты ещё никого не пригласил?

— Я же сказал, мне это неинтересно, — он только что избавился от очередной назойливой поклонницы. — Да и настроение хреновое.

— Тогда пригласи меня.

— Ах, вот оно что, — усмехнулся Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. — Значит, во мне ты не боишься угробить мужчину?

— В тебе — нет, — это был очень неоднозначный то ли комплимент, то ли оскорбительный выпад. Но он так устал от непривычного внимания. Больше всех старалась Просто-прикольная-девчонка. В отличие от многих, она не хихикала, не намекала, а просто кадрила, как пацан. Это должно было радовать, но отчего-то пугало. Ведь то, что так раздражало в женщинах, на самом деле и притягивало. Загадочность, кокетство, лёгкая застенчивость и чувствительность, желание быть выбранной из многих. Стать той единственной. А когда дичь сама бежит на охотника, это повергает в растерянность, как розовые лосины его эксцентричного знакомого Лолы. Впрочем, юный охотник, может, и ответил бы взаимностью милой Ханне из параллельного класса или тихоне Берте, что училась на год младше. Но не нужны ему были ни Ханны, ни Берты, ни Урсулы, ни даже Хумилитаты. Школьный бал отгремит, а на следующий день они забудут его, а он их — ещё раньше.

— Ладно, Брю. Будь по-твоему. Я зайду за тобой.

— Только я надену каблуки, — дрожащим голосом предупредила его будущая партнёрша по танцевальным утехам, которым он ни за какие коврижки не собирался предаваться. И взглянула с вызовом: соглашайся или сразу убей.

— Да хоть ходули!

* * *

Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи не врал подруге. Чем меньше времени оставалось до часа «икс», тем ощутимее становилась ноющая боль где-то там, где у человека находится душа. Это будет его первое взрослое Рождество. Его персональный день независимости. От суровых выговоров отца, от навязчивой заботы и материнских слез, заставлявших чувствовать себя самой какашечной в мире сволочью. От взаимных подколок с ужасно-вредной-сестрой, от оравы обманчиво любезных родственников во главе с дядей-шарлатаном. От тошнотворного Шопена по субботам, от этой ужасной брокколи в супе и… от детства. От весёлого смеха и вкуснейших яблочных пирогов. От материнского тепла и отчего дома, который всегда был его верным пристанищем. Его маленькой крепостью — даже если завтра мир ждёт нечто похлеще нашествия зомби из популярного сериала.

Это было одновременно радостно — ведь он так хотел поскорее стать взрослым, так жаждал свободы — и грустно. Грустно до щемящей боли где-то под сердцем.

Большое-чёрное-нечто оценило ситуацию по-своему. Экстренно созванный совет из мохнатых чёрных тараканов принял решение о незамедлительной помощи хозяину. Предприимчивое животное имело в своём арсенале широкий спектр спасательных мероприятий: от профилактического бодания и целительного тыканья мокрым носом до терапевтического лизания и умиротворяющего сопения прямо в ухо пациенту. Изучив все человеческие слабости, оно разработало новый метод воспитания загрустивших мальчишек. Но что-то пошло не так.

* * *

До сочельника оставалось пару дней, когда, придя домой, Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи обнаружил кое-что странное. Сбросив пальто и минуя крошечную прихожую, он уже знал, что это было. Никто не выбежал ему навстречу. Не ткнулся влажным носом в ладонь, не пытался сбить с ног, не лез целоваться и никаким другим способом не выказывал бурную радость. И квартира выглядела не так, словно в ней побывало стадо диких бизонов сразу после прошедшего смерча.

Смерч обнаружился на кухне. Лежал, свернувшись в огромный печальный клубок. У юного хозяина тут же упало сердце. Ушло куда-то в одну из пяток, которые так нравились лохматому чудовищу.

— Эй, ты что это? Ты что, хворать вздумал? Эй! — бухнувшись на колени перед огромной тушей, начинающий ветеринар в срочном порядке ощупал нос четвероногого пациента. Попутно с тревогой отметил, что приготовленный ранним утром собачий завтрак остался нетронутым. Это случилось впервые и пугало до дрожи в коленях. Нос оказался не горячим, но и не холодным, как обычно. Это можно было списать на недавний сон, но разволновавшееся пылкое сердце не желало принимать доводы рассудка. Заставило водрузить огромную башку к себе на колени и с болезненной нежностью перебирать пальцами густую чёрную шерсть. — Ты что? Что это ты удумал? Что у тебя болит?

Большое-чёрное-нечто ответило ему скорбным взглядом самого тяжело больного в мире человека. Которому, подобно Карлсону из книжки, больше ничего в этой жизни не нужно. Разве что искренне улыбающийся юный хозяин.

— Так, слушай, — взял себя в руки Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. — Поднимайся. Ты можешь встать?

Четвероногий пациент героически выполнил поступивший приказ всё с той же сквозящей в каждом движении скорбью.

— Пойдём. Только спустись вниз, а там я попрошу кого-нибудь довезти нас. Поедем к ветеринару. Ты только не помирай, ладно? Не вздумай!

Собачий бог благоволил Мальчику-из-очень-интеллигентной-семьи, подарив судьбоносную встречу прямо на лестничной клетке — с соседом, у которого в запасе оказался целый фургон.

* * *

— Даже не знаю, что вам сказать, молодой человек, — развела руками Добрая-женщина-в-очках. Это была та самая сотрудница приюта для животных, из которого когда-то сбежало лохматое недоразумение. — Ваша собака совершенно здорова.

— Но что-то же с ним произошло! — воскликнул отказывающийся что-либо понимать хозяин. — Он еле ноги волочил. Отказался от еды, хотя обычно готов сожрать всю квартиру и соседей в придачу. И вы бы видели эти глаза! Как будто у него разом померли все родичи.

— М-м… молодой человек. Давайте попросим вашу собаку подождать за дверью. Мне хотелось бы сказать вам пару слов наедине, — внимательно вглядываясь в лицо мальчика, проговорила женщина.

Большое-чёрное-нечто охотно спрыгнуло с едва выдержавшего его ветеринарного стола — так что оконные стекла слегка задребезжали, а настенные часы пробили в неурочный час. Прежде чем ретироваться за дверь, оно легонько, словно извиняясь, лизнуло хозяйскую руку. Оно уже тысячу псиных раз пожалело о зашедшем так далеко представлении. Хозяин должен был немного взбодриться, а не огорчиться пуще прежнего или, чего доброго, довестись до самого что ни на есть человечьего стресса.

* * *

Лохматый интриган ждал его у входа в приют, виновато потупившись и даже как будто съежившись. Руки чесались надрать чью-то мохнатую задницу, но Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи подавил в себе этот порыв.

— Знаешь, что бы я с тобой сделал, чудовище? — вкрадчиво проговорил он, присаживаясь на корточки рядом с четвероногим обманщиком и крепко удерживая того за холку, чтобы в глаза смотрел, зараза мохнатая. — Превратил бы в человека и заставил каждый день есть суп с брокколи. И так целый месяц. Целый месяц, прикидываешь, обманщик ты хренов?

И без того огромные глазищи превратились в блюдца, а по густой шерсти пробежала лёгкая дрожь. Бр-р-р!

— Никогда больше так не делай, слышишь? Обещаешь мне? А я постараюсь не грустить, — в ответ Большое-чёрное-нечто замахало веником. Поначалу робко, но с каждым взмахом всё жизнерадостнее. И заулыбалось во всю широту своей гигантской морды. И когда великодушный хозяин обеими руками обнял крепкую шею и прижался щекой к тёплому, несмотря на зимний холод, уху, по шерсти снова пошла дрожь. На этот раз приятная, до самых собачьих чёртиков.

* * *

На обратном пути великодушный сосед и его не менее любезный фургон заехали на рынок, едва успев до закрытия. Там Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи выбрал пушистую еловую ветку и спустил половину зарплаты на разную съедобную дребедень. Теперь в их с Большим-чёрным-нечто крохотной квартирке воцарилось рождественское настроение. После генеральной уборки пушистая ветка заняла почётное место на кухне, украшенная клочками ваты, самодельной бумажной гирляндой и блестящими шариками из конфетных фантиков. Такой наряд не был пределом мечтаний маленькой ёлки, но она отнеслась с пониманием к стараниям двух закоренелых холостяков.

Повеселевший хозяин ещё немного пожурил перехитрившее само себя животное, но любя и почти что ласково. Ужина не лишал и на призыв почесать провинившееся брюхо откликнулся. Да так и уснул, прижавшись к тёплому мохнатому боку, под узким подоконником, на котором рыжими шариками расположились мандарины. Знакомый цитрусовый запах дарил ощущение праздника.

* * *

— А следующие две песни — белый танец! — возвестил уже немного поддатый — кто-то всё-таки умудрился пронести на бал выпивку — но в целом пока ещё адекватный школьный ди-джей. Ладно, почти адекватный. — Кавалеры приглашают дамов, ик! Чёрт, наоборот! Дамы приглашают кавалер! Да чёрт же! Короче, вы поняли!

— Давай, Брю. Пригласи его. Он ведь один пришёл. Не перестанет он от этого быть мужчиной, — и Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи потрясённо замолчал, не веря, что он это говорит.

— Я буду почти на две головы его выше, — сокрушалась Невысокого-роста-одноклассница. — Над ним все будут смеяться.

— Да не будет никто смеяться. Никому нет до вас дела. Все либо пьяные, либо заняты друг другом, либо учителя. Весь этот бред только у тебя в голове. Давай, пока твоего хахеля никто не заарканил, — она нервно кусала намазанные чем-то слишком розовым губы, думая, кажется, примерно о том же. — Если тебя так смущает разница в росте, сними свои копыта. Будешь чуть ниже.

— И что мне, босиком танцевать?

— Вот дерьмо, кому это нужно, тебе или мне? Хочешь, одолжу свои кроссовки?

— Они мне большие буду-ут, — начала было хныкать привереда, но, поймав взгляд приятеля, попыталась взять себя в руки. — Ведь будут же?

* * *

Теперь они были примерно одного роста, а кроссовки действительно оказались великоватыми. Это немного примирило отчаявшуюся юную леди с несправедливостью мира. А уж когда Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи помог ей завязать шнурки, чтобы она не помяла платье, Брюнхильда и вовсе расцвела улыбкой. О том, как он мысленно чертыхался и умолял всех богов мира, чтобы никто из пацанов не заметил этого позора, ей было необязательно знать.

— Выглядит странно, да? — она снова смущённо улыбнулась. — Кроссовки и платье.

— Ничего не странно, — не моргнув, соврал он. — Вот увидишь, через пару десятков лет все так носить будут.

Брюнхильда, кажется, не поверила ему, но всё равно выглядела довольной.

— Ты очень хороший, — сказала она, на прощание поцеловав приятеля в щёку и оставив на ней липкий след своего суперблеска.

— Обзываться-то зачем? — нужно было срочно стереть это пахнущее жвачкой безобразие со своего лица.

— Любая девчонка была бы счастлива потанцевать с тобой, — словно прочтя его мысли, Брюнхильда быстро провела по его щеке отчего-то вспотевшей ладонью.

— Ты же знаешь, мне это не интересно.

— А ты не любую пригласи.

* * *

— Молодой человек, почему вы босиком? Вы же простудитесь!

— Спокуха! То есть это… чёрт. Я хотел сказать «добрый вечер». Не волнуйтесь, у меня очень тёплые носки. Самые тёплые носки в мире! — это было именно то, о чём он мечтал всю свою сознательную жизнь: говорить с ней о носках во время Рождественского бала. Ну почему ему так не везёт?

— А где же ваша обувь? — не отступала Верле.

— Я одолжил её кое-кому, — Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи старался не смотреть в сторону танцующих, но его собеседница уже обо всём догадалась.

— Это очень благородно с вашей стороны.

— Да пустяки.

— Как поживает ваша замечательная собака?

— Лучше всех! — особенно, когда не щекочет нервы хозяину, притворяясь умирающей. — Слушайте, я вас задерживаю, да?

— Нет, нисколько. Я, как и все учителя, только слежу за порядком. По крайней мере, пытаюсь.

— А как же тот человек?

— Какой человек?

— Тот, который собирался пригласить вас на бал.

— Ах, этот человек, — она снова заулыбалась. Так заразительно, вот же напасть, что уголки губ сами приподнялись, будто кто-то дернул за невидимые ниточки. — К сожалению, он так и не пригласил меня.

— Вот козёл! — он честно пытался ей сочувствовать. — Хотите, я поговорю с ним? Как мужик с мужиком.

— Что вы, не нужно, — Верле не выглядела расстроенной. — Он пригласил ту, которой это было нужнее. К тому же, я ведь училка.

— Значит, вы свободны?

— Выходит, так.

— Тогда, может быть, вы хотите пригласить меня на танец? — когда ещё делать глупости, если не в преддверии Рождества. — На этот, белый.

— А вы любите танцевать?

— Ненавижу. И не умею. Но я не могу позволить вам стоять здесь в одиночестве. Хоть вы и училка.

— Вы так любезны, молодой человек, — она рассмеялась, но от её смеха совсем не было обидно. Скорее, тепло и чуть-чуть щекотно где-то в животе. Как будто там прямо посреди зимы поселились бабочки. — А как же ваши приятели? Что они скажут?

— Да мне плевать, что они скажут, — беспечно пожал плечами не привыкший отступать рыцарь.

— И всё же я бы не хотела подвергать вашу репутацию сомнениям в чужих глазах.

— Вы не подвергнете. Чёрт возьми, так вы идёте или нет?

Перед таким искренним, а главное, изысканным приглашением не смогла бы устоять даже самая неприступная крепость. Конечно, Верле сдалась.

— Только я правда танцевать не умею, — на всякий случай повторил Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи.

— Ничего страшного, молодой человек. Просто слушайте музыку. И доверьтесь мне.

И весь окружающий мир замер и ждал, пока она положила одну руку ему на плечо, а вторую — вложила в его ладонь. Он едва слышно вздохнул, чуть-чуть обречённо и одновременно радостно, и счастливо улыбнулся в ответ на её улыбку. Она вела ненавязчиво и очень деликатно. Ему даже казалось, что ведёт он. Ох уж эти женские штучки. И пускай пацаны всего мира сколько угодно кричат ему свое жёсткое «фу-у-у!». Сегодня он положил на их мнение свой большой пацанский х…рабрый кулак.

* * *

— Вы очень хороший учитель, — они вдвоём стояли на припорошенном снегом школьном крыльце, ожидая куда-то запропастившуюся Брюнхельд. Кроссовки возвратилась к владельцу, а невесть откуда взявшееся косматое животное прикидывалось гигантской корягой чуть поодаль. — Я уверен, что математике вы учите не хуже, чем танцуете.

— Помнится, молодой человек, единственный раз, когда я работала с вашим классом, вы проспали весь урок, — мягко пожурила его Верле.

— Я могу воспринимать информацию даже во сне! — и бровью не повёл способный ученик. — К тому же герр директор не стал бы к вам обращаться, если бы ваши уроки были туфтой. Он старый приятель отца, и они могли бы соревноваться в конкурсе «Самая дотошная брюзга года». Чёрт. Вы только не говорите никому, что они знакомы. Лады́?

— Лады́. Вы стесняетесь того, что ваш отец знаком с герром директором? — она была ужасно проницательной.

— А что мне, гордиться этим, что ли?

— А ваш отец, наверное, в отъезде?

— С чего вы взяли?

— Мне показалось, вы скучаете по нему, молодой человек.

Да вот ещё. Делать ему больше нечего.

— Кажется, ваша подруга никак не может расстаться со своим партнёром по танцам, — тактично сменила тему Верле. Ах, да, подруга…

— Брю говорит, что только с вами её брат начал что-то понимать в чёртовой математике. И это правда: он гораздо меньше достаёт меня с уроками. Вот вам ещё одно доказательство.

— А вы доверяете мнению подруги? Она же девушка.

— Она не девушка, а друг, — девушка здесь кто-то другой.

Будущая учительница снова чему-то улыбнулась.

— Я тоже только учусь, молодой человек. Я поступила в магистратуру в Тюбингене. Буду улучшать свои педагогические навыки.

— Так вы завтра едете туда?

— Нет, завтра я еду в соседний городок к родителям. А в Тюбинген — после окончания весеннего семестра.

Доверительная беседа была прервана «не девушкой, но другом». Заплаканная, с размазанной по щекам былой красотой и в кое-как накинутом поверх платья пальто, Брюнхильда появилась на крыльце, громко хлопнув дверью. Весь её вид безмолвно кричал о крушении девичьих надежд.

— Он… он пошёл п-провожать её, — срывающимся шепотом сообщила она.

Грозивший навсегда похитить Прекрасную даму Тюбинген маячил где-то в далеком будущем, а обманутая в лучших чувствах юная леди была здесь и сейчас. И отчаянно нуждалась в ком-то умном и чутком. В том, кто умеет утешать расстроенных девчонок. Пришлось отложить пылкие объяснения до лучших дней.

* * *

— Спасибо, что вы пошли с нами. Брю нужно было с кем-то поговорить, а я понятия не имею, как утешать девчонок.

— Что вы, молодой человек, я всё понимаю. Первая любовь — это всегда нечто особенное.

— Да глупости всё это, — буркнул Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. Он-то, конечно, понятия не имел ни о какой первой любви и прочей девчачьей ерунде.

— Спасибо, что проводили меня. Вы позволите мне угостить вас чаем? — до квартиры, которую снимала будущая учительница, оставался один лестничный пролёт.

— Мне нужно забрать мамин подарок до закрытия магазина. Какой-то редкий коллекционный Шопен, — даже если бы никакого подарка не существовало, его стоило выдумать. Лишь бы не оставаться с ней. Ни к чему все эти чаи и сентиментальные прощания. Долгие проводы — лишние слёзы.

— Я думаю, вашей маме очень понравится подарок, — на мгновение ему показалось, что в её взгляде мелькнуло разочарование. Но свет на площадке не зажёгся, и выражения глаз было не разглядеть. — Молодой человек, я тоже хочу вам кое-что подарить. Ваш магазин подождёт ещё несколько минут? Я мигом.

Присев на низкий подоконник, он слушал, как она в спешке роняет ключи и, тихонько чертыхаясь — оказывается, она это умела — пытается открыть дверь. Большое-чёрное-нечто сверлило хозяина выразительным взглядом — он ощущал это даже в полутьме: «Если ты искал подходящий момент, это был именно он».

* * *

Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи протянул руку, и покрытый мелкими порами знакомый оранжевый мячик уютно устроился в ладони.

— Вы хотите подарить мне апельсин?

— Я слышала ваш разговор с подругой в библиотеке. Простите меня. Я не тот человек, от которого вы хотели получить этот подарок, и мой апельсин не горький. Но он особенный. Это самый лучший сорт апельсинов из тех, что мне доводилось пробовать, уверяю вас. Такие продаются только в одном-единственном магазине. Здесь, недалеко от моего дома.

Счастливый владелец лучшего в мире апельсина хотел было что-то сказать, но вместо просившихся на волю слов выдавил чуть слышное «спасибо».

— А настоящие горькие апельсины называются Cítrus aurаntium или померанцы. Их ещё добавляют в мармелад, — отчего-то тоже тихо произнесла Верле. Словно боясь разрушить что-то мимолётное и хрупкое, витавшее в воздухе вместе со знакомым ароматом.

— Цитрус что? — кожура хранила тепло её ладоней.

— Cítrus aurаntium. Знаете, эти апельсины волшебные, — доверительно сообщила ему фройляйн. — Когда я с утра чистила один из них, то загадала желание. И оно исполнилось. Попробуйте загадать желание в рождественскую ночь.

— Скажете тоже, — он и не думал верить в подобную чепуху. — И что это было за желание?

— Я пожелала, чтобы один молодой человек набрался мужества и сделал то, что ему по душе.

* * *

Колокольчик на двери негромко звякнул, и продавщица музыкального магазина с неудовольствием взглянула на часы, расположившиеся на прилавке. Принесла же кого-то нелёгкая за пять минут до закрытия.

О, нет! Опять этот противный мальчишка. В прошлый раз едва душу из неё не вынул. И то ему не так, и это. Нормальные люди его возраста покупают диски «Rammstein» или «AC/DC». На худой конец, «A-ha». А этому понадобился какой-то непонятный… как его там? Интеллигент несчастный!

Девушка сделала несколько глубоких вдохов и приказала себе быть молодцом.

— Добрый вечер, молодой человек. Вы пришли за… — так как же его там? Ах, да! — За Чопином?

Посетитель взглянул на неё непонимающе, но через несколько мгновений улыбнулся и кивнул. Улыбка оказалась тёплой, несмотря на мороз за окном. А уж когда юный любитель музыки расплатился и вежливо пожелал ей счастливого Рождества, продавщица и вовсе готова была его расцеловать. Надо будет послушать этого Чопина. Может, он не так уж плох.

* * *

Рыжий подарок грел душу сквозь ткань старого пальто. Правая щека по-прежнему ощущала осторожное прикосновение прощального поцелуя, и поэтому её совсем не пугал холод. Тепла хватало и на долю левой, но та всё равно немного завидовала своей более удачливой сестрице. Мохнатая снегоочистительная машина увлечённо преследовала убегающие снежинки, заодно освобождая дорогу хозяину.

Он шел, не спеша, и улыбался, глядя на резвящееся в снегу гигантское животное. То ли его, наконец, одолело рождественское настроение. То ли он был рад, что сумел-таки заполучить этого проклятого коллекционного Шопена. Может быть, он вспомнил о чудесном исцелении лохматого манипулятора. А, может, всему виной были бабочки. Они щекотали в животе своими крылышками, и от этого хотелось улыбаться всему окружающему миру.

* * *

Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи проснулся от того, что маленькая тёплая ладонь гладила его лохматую макушку. Чей-то голос тихо позвал его, и он резко распахнул глаза. Эту руку он мог узнать из тысячи, из миллиона, из тысяч миллионов других. И этот голос, который, несмотря на звеневшие в нем слёзы, так нежно напевал ему колыбельную в стенах детской больницы. Тогда тоже был сочельник, а его угораздило подхватить пневмонию.

— Мама?

Она сидела на краю кровати и робко улыбалась ему. Как будто боялась, что сейчас он окончательно проснётся и выставит её за дверь. Ах, если бы он мог.

— Как ты сюда попала?

— Меня впустила твоя собака.

Предательская рожа виновато маячила в дверях, и юный хозяин мысленно помянул всех чертей мира. Очень-интеллигентная-мама застала его в кровати — заспанного, растерянного и смущённого обладателя той самой утренней проблемы, с которой ни один уважающий себя мужчина под страхом смертной кары не появится перед матерью. И какого лысого ёжика она явилась с утра пораньше?

— Я боялась не застать тебя.

Завернувшись в одеяло, счастливый обладатель здорового юного организма проворчал что-то о водных процедурах и скрылся за дверью ванной, старательно делая вид, что никуда не торопится. Он не забыл одарить четвероногого маминого сообщника самым грозным взглядом, на который только был способен.

* * *

После душа праведный гнев утих, и Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи предложил маме позавтракать. Он догадывался, что за время его отсутствия эта неугомонная женщина успела осмотреть каждый уголок небольшой комнаты и заглянуть в каждую кастрюлю (их было целых две) на кухне. Очень-интеллигентная-мама тоже догадывалась, что он догадывается. Но оба по какой-то негласной договоренности молчали.

Воспитательные меры действовали: мама осталась сидеть на кровати, позволив сыну самому заняться завтраком. Пару раз она вставала и направлялась в сторону кухни, но раздававшееся у двери предостерегающее ворчание возвращало её обратно.

* * *

— Сынок, ты, наверное, будешь праздновать Рождество с приятелями?

Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи вздохнул и, прикрыв глаза, потерся щекой о тёплую мамину ладошку. Почему-то это больше не казалось чем-то постыдным, а вызывало желание обнять хрупкие плечи и поцеловать светловолосую макушку. Он обосновался на полу, упираясь локтем в аккуратно застеленную кровать (уж тут мама не вытерпела), и пока не услышал никакого «сынок ты же простудишься». Просветление или новая хитрая тактика? Ох уж эти мамы, опасные своей лаской загадочные инопланетные создания.

— Да, с приятелем, — осторожно поцеловав тонкие пальцы, он отвел её руку от своего лица. Хорошего понемногу. Очень-интеллигентная-мама смущённо улыбалась — он никогда не делал так раньше — и, кажется, даже забыла про свой вопрос. Сын украдкой усмехнулся. Так-то, мама, один-один. — С одним своенравным мохнатым приятелем.

— Значит, больше никого не будет? — ей нужно было снова чем-то занять руки, и огромная башка приятеля оказалась донельзя кстати.

— Никого.

— Тогда приходи домой вечером. Сегодня ведь сочельник.

— Мой дом теперь здесь.

— Приходи ко мне в гости, — она быстро осознала свою ошибку. — Отец уехал в командировку, а твоя сестра — к друзьям. Мы будем вдвоем. Втроём с твоим приятелем.

— Хорошо, мама. Я приду. Только это ничего не изменит. После Рождества я вернусь сюда.

— Но… сынок, я ведь так люблю тебя.

Она действительно его любила. Иногда от её любви было нечем дышать и хотелось бежать на край света.

— Я тоже тебя люблю.

Когда-нибудь она поймёт. Когда-нибудь он научится говорить словами через рот и объяснит ей. И всё будет хорошо.

Когда он обнял её, осторожно прижав к себе, ему казалось, что это она — ребёнок, который нуждается в его любви и ласке.

* * *

Каждый год Очень-интеллигентный-папа дарил ему на Рождество апельсин. Даже, если покупал что-то ещё. Даже если решал наказать и вовсе оставить без подарка. Когда отец уходил на работу, Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи забирался на подоконник и смотрел, как тот скрывается за калиткой. А потом долго не мог выпустить из рук дорогой сердцу подарок.

Его апельсины всегда горчили на вкус. И отец тоже бывал горьким. В нём чувствовалась какая-то невыразимая, безысходная горечь и тоска. И подарки его казались такими же сердитыми, как он сам. Но не было и не могло быть ничего дороже их в стране, что когда-то звалась Детством.

Уходя, мама сказала, что отец кое-что оставил для него. И он сразу понял, что это было. Понял и почти ничего не почувствовал. Только тихую лёгкую грусть. А когда он провожал маму до двери, из зеркала в прихожей на него мельком взглянуло то самое безвозвратно уходившее детство.

* * *

— Герр директор?

— М?

— Герр директор! Угадайте, что у меня есть!

Герр Катценелленбоген нехотя оторвался от своих важных бумаг и с неудовольствием взглянул на юного работника. Тот уже два часа как должен был в поте лица трудиться на складе, но вместо этого почему-то приставал с глупыми разговорами. Вот говорил же супруге, что не нужно передавать засранцу никаких плюшек. Ограничилась бы гостинцем для собаки! Так нет же, «бедный ребенок живёт один, как можно». Женщины!

— И что же у тебя есть? — с опаской уточнил герр директор.

— А вы угадайте!

— Я тебе сейчас как угадаю…

— Ладно-ладно, смотрите.

Недели две назад неугомонный мальчишка принес ему редкого девятиногого паука-мутанта: «не верите, так сами пересчитайте эти ноги». Считать ноги герр Катценелленбоген почему-то отказался. В следующий раз была картошка с «лицом» Черчилля. И она действительно оказалось ужасно похожей, настолько, что мрачному обычно директору стоило неимоверных усилий сохранить серьёзное лицо. Он ожидал очередного шедевра в духе кунсткамеры, но на узкой, покрытой свежими мозолями ладони лежала почтовая марка. И это возымело больший эффект, чем девяти-, десяти- и даже двадцатиногий паук.

— Где ты это взял? — ладонь чуть отодвинулась, и Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи улыбнулся знакомой лукавой улыбкой.

— Где взял, там уже нет.

— Вы стащили её у своего отца? — он всегда переходил на «вы», когда собирался устроить головомойку нерадивому работнику.

— Да нет же, Господи. Не крал я! У меня полно этих бумажек. Целая коробка.

— Целая коробка старых марок?!

— Ну, да. Я подумал и решил выбрать этого носатого мужика с бабской прической. Вам нравится?

— Носатого? С бабской прической? — герр Катценелленбоген даже немного побледнел. — Как вам не стыдно, молодой человек? Это же парик! Это же восемнадцатый век! Век разума и Просвещения! Это же Лейбниц!

— Лейб… чего?

— Готфрид Вильгельм Лейбниц — величайший философ и математик. Да кем он только ни был! А чего только стоит его высказывание про любовь: «Любить — значит находить в счастье другого своё собственное счастье».

— Окосеть можно! — охотно поддержал его мальчик.

— В общем, это очень редкая и старинная марка, — сухо проговорил директор, решив оставить тему великих философов и математиков. — Я давно искал её.

— Так возьмите её себе.

— Вот как? И сколько я тебе должен?

— Вот как? — не преминул передразнить легкомысленный обладатель редких старинных марок. — А ещё меня в чем-то обвиняете. Берите даром. Завтра ведь Рождество.

— И я совсем ничего тебе не должен? — он снова с подозрением взглянул на мальчика.

— Ничегошеньки. Хотите, я вам завтра всю коробку принесу?

— Нет. То есть да. То есть завтра не надо. Завтра можешь не приходить. И послезавтра тоже. Отдохни.

— Да я не устал.

— Нет, ты устал и будешь отдыхать, — не терпящим возражения тоном отрезал директор. И тут же попытался смягчить приказ: — И вот ещё что. Можешь взять что-нибудь для матери. Апельсинов или выпечку. Или и то, и другое. Бесплатно. Ты уже закончил на складе?

— Да, герр директор, — непривычно кротко ответил Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи.

— Тогда можешь идти домой. И до четверга чтобы я тебя здесь не видел, ясно?

— Но я мог бы…

— Нет, не мог бы! Вон отсюда! То есть я хотел сказать счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества, герр директор. Передавайте мои благодарности вашей супруге.

Праздник начинался, как никогда, прекрасно. Дела в магазине шли хорошо, дома ждала семья и щедро накрытый праздничный стол. Строптивый мальчишка, кажется, начал поддаваться воспитанию. Ещё пару месяцев и он станет шёлковым. И, самое главное, сегодня герр Катценелленбоген стал счастливым обладателем редчайшей старинной марки. Настоящее рождественское чудо.

* * *

С успехом завершив свою педагигическую практику, Образцово-правильная-фройляйн собиралась на вокзал, чтобы благополучно отбыть в маленький городок, где жили её родители. До отправки поезда оставалось целых два часа, и до вокзала было рукой подать, но компактный чемодан уже стоял в прихожей, а рюкзак занял своё место за спиной хозяйки. Хотелось в последний раз, не спеша, пройтись по знакомым улицам, послушать звон колоколов на башне. Ради этого она готова была в одиночку тащить чемодан по снегу.

Несмотря на грядущие праздники, фройляйн ощущала лёгкую грусть, о причинах которой старалась не думать. Но всё-таки, минуя комод, в котором когда-то хранились мешочки с высушенной лапчаткой норвежской, она задержалась чуть дольше, чем планировала.

* * *

Огромное лохматое животное появилось внезапно, выскочив из-за угла, и своей немалой тушей сбило девушку с ног.

— Вот же напасть! — юный хозяин подоспел следом. — Простите его. Он просто очень рад вас видеть. Вы ушиблись?

— Нет-нет, всё в порядке, — заверила его из сугроба Образцово-правильная-фройляйн, с благодарностью ухватившись за протянутую ладонь.

— Мы решили, что вы хотите, чтобы мы помогли вам доставить чемодан на вокзал, — невозмутимо сообщил ей Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи. — Вы ведь хотите?

— Хочу, — она беспомощно рассмеялась. Бороться с такой обаятельной бесцеремонностью было попросту невозможным. Но тут же, спохватившись, забеспокоилась: — А у вас не будет из-за меня неприятностей на работе?

— Не будет. Начальник меня отпустил. Пришлось немного почесать его за ухом, — беспечно улыбнулся юный укротитель суровых работодателей и тут же был атакован сзади, так, что едва не пропахал носом заледеневшую дорожку. — Эй, полегче, это же фигуральное выражение! Ты что, шуток не понимаешь, ревнивое животное?

Ревнивое животное смерило неверного хозяина укоризненным взглядом и наградило ещё одной порцией воспитательного бодания. Но после осторожного поглаживания ласковой женской рукой успокоилось и весело потрусило вперёд, распугивая встречавшихся на пути кошек.

— У меня для вас тоже кое-что есть, — Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи вытащил из кармана пальто смятый листок, с которого, стоило его развернуть, на Верле взглянуло ещё одно лохматое чудовище. Оно сидело, задорно приподняв хвост, и улыбалось во всю широту души, то есть пасти. Казалось, ещё мгновение и оно полезет целоваться, стиснув в самых жарких в мире собачьих объятиях. — Если вам станет грустно в этом вашем Тюбингене, вспоминайте… его.

— Вы очень красиво рисуете, — искренне похвалила растроганная девушка. — Не сомневайтесь, я буду часто вспоминать вас. Вас обоих. И то, как вы спасли меня от хулиганов. А потом ещё раз спасли, когда нарвали лапчатку.

— Да пустяки.

— Знаете, один мой знакомый... У него было очень доброе сердце, но он тоже считал, что это пустяки. А ведь он умел заботиться о тех, кто рядом, и нести ответственность за свои поступки. Поддерживал подругу в трудную минуту, даже если её личная вселенская трагедия казалась ему сущей ерундой. А ещё он не побоялся вступиться за одну очень невезучую студентку, — она улыбнулась, тепло и самую чуточку лукаво. — Хотя это далось ему непросто, ведь он очень-очень дорожил своей репутацией плохого парня.

— Не такую уж невезучую, если ей встретился этот ваш знакомый, — усмехнулся в ответ Мальчик-из-очень-интеллигентной-семьи, но глаза его оставались серьёзными. Он немного помолчал, то ли обдумывая её слова, то ли на что-то решаясь. — Верле, я хочу попросить вас о чём-то на прощание.

— Всё, что в моих силах, молодой человек.

— Это не потребует от вас особенных усилий. Поцелуйте меня ещё раз. В другую щёку. А то она обидится, и моё лицо может перекоситься. Я не могу в таком виде появиться перед матерью, понимаете? Она расстроится. А сегодня ведь сочельник.

Это была вопиющая, но такая очаровательная наглость. Образцово-правильная-фройляйн вздохнула и покачала головой, изо всех сил пряча улыбку.

— Прямо здесь? А вдруг кто-нибудь увидит? Разве это по-мужски?

— Это по-человечески.

На это ей нечего было возразить. И бережно заключив наглую физиономию в ладони, она нежно поцеловала несправедливо обделенную вниманием щёку, а после — целомудренно и очень-очень осторожно — обветренные губы. Она, ей-богу, не собиралась этого делать, ведь стоящий перед ней храбрый рыцарь был таким юным. Но накануне Рождества случаются чудеса, и даже самые благоразумные девушки делают глупости. Может быть, единственный раз в своей идеально продуманной на много лет вперёд жизни.

— Счастливого Рождества, Верле, — прошептали в ответ губы и улыбнулись самой счастливой в мире улыбкой.

— Счастливого Рождества, молодой человек.

* * *

Поезд со стуком покинул перрон, растворившись в калейдоскопе кружащихся снежинок и оставив далеко позади самого обычного в мире мальчика и его большую собаку.

А апельсины в магазине герра Катценелленбогена и правда были лучшими в этом маленьком городе. В отличие от своих ближайших соседок кислых дынь. Но, конечно, никаких желаний они не исполняли. Особенно, если уронить ящик себе на ногу. Хотя кто знает? Ведь Рождество — время чудес.