Кирие Элейсон. Книга 5. Низвергая сильных и вознося смиренных. (гет)

Эпизод 28. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина (октябрь 930 года от Рождества Христова).

Опоздай король Гуго со своим рождением на целое тысячелетие, он со своей хваткой и расчётливостью, несомненно, и с превеликим удовольствием выступил бы продюсером предстоящего поединка и извлёк бы из этого зрелища максимальную прибыль. Вполне вероятно, что в этом случае он не торопился бы так с его проведением и устроил бы зрелищу масштабную рекламу, чтобы о схватке между двумя, быть может, лучшими на тот момент воинами Италии узнало максимальное число потенциальных зрителей, в том числе и по другую сторону Альп. Весьма вероятно, что он тогда перенёс бы поле битвы из маленькой Павии в Рим, на поле старого семидесятитысячного Колизея, где продавал бы многочисленным пилигримам билеты по баснословной цене и принимал бы грандиозные ставки на исход боя, а сотни нотариев, каждый на свой вкус и лад, живописали бы на своих пергаментах все мельчайшие детали этой эпической схватки, включая интервью участников перед поединком, сам кровавый и бескомпромиссный бой и, наконец, горделивый постскриптум утомлённого победителя, с головы до пят покрытого кровью и славой.

Но наш король родился, увы, слишком рано и, при всей меркантильности своей натуры, в эти дни более руководствовался жаждой мести за оскорблённое самолюбие, нежели потенциальной выгодой. Между тем взбаламученная новостью Павия беспокойно провела всю ночь, а к полудню следующего дня все, кому только позволяло здоровье и кого не обременяла служба, уже находились на площади. Таким образом, легкомысленные горожане безнравственно проигнорировали полуденную мессу, лишь бы только не лишиться своих зрительских мест. Люди сидели на крышах домов, кольцом окружавших площадь, заполняли собой все переулки и настойчиво требовали от более удачливых соседей сообщать им всё обо всех событиях, происходящих на площади. Симпатии плебса при этом разделились почти поровну, оба бойца для них представлялись чужаками, Теоден чуть более, Ламберт чуть менее, однако чувство землячества прекрасно уравновешивал тот факт, что Теоден Маконский[1] держал руку короля.

Из всего персонала, обеспечивающего антураж поединка, на высоте, безусловно, оказались королевские трубачи и герольды. Первые то и дело заставляли замолкать волнующуюся толпу рыком своих труб, вторые без устали выкликали имена участников боя, а также мотивы, обусловившие поединок. Опять-таки среди горожан не было заметно какого-либо превалирующего мнения относительно причины боя и правоты какой-либо из сторон, всем щекотали нервы и будили яркие фантазии как возможное лжесвидетельство короля, так и плотская неразборчивость тосканской графини.

Король преподал урок своим подданным и появился на площади только после того, как богобоязненно отслушал мессу в базилике Петра в Золотом Небе. Прежде чем занять место на трибуне, предусмотрительно сохранённой после казни Эверарда, он напутствовал рыцаря Теодена, после чего отец Манассия, со своей стороны, причастил и благословил Теодена на поединок.

«Группа поддержки» Ламберта выглядела намного скромнее и состояла из двух оруженосцев и графа Бозона, несколько неожиданно для всех выступившего против своего родного брата. Публика гадала, в чём причина разлада между братьями, а между тем вновь протрубили трубы, и герольды огласили торжественную речь, в сотый раз повторив всю предысторию поединка, после чего оба рыцаря встали друг против друга.

Снаряжение рыцарей и их внешний вид, безусловно, разочаровали бы всех тех, кто ожидал здесь увидеть легендарные сверкающие сталью латы весом в несколько десятков килограммов, поверх которых были бы наброшены цветастые сюрко с изображением причудливых гербов сражающихся. Увы, оба рыцаря надели сегодня одинаковые серые хауберки[2] с наручами, водрузили на головы яйцеобразные норманнские шлемы, только-только начавшие вытеснять ставший старомодным вендельский шлем, взяли в руки дощатые с умбонами[3] щиты каплевидной формы, деревянные со стальными наконечниками копья и оседлали приземистых и схожих между собой фризских скакунов. Воинов с трудом можно было отличить друг от друга, если бы не конские попоны, одна из которых была в жёлто-синюю полосу, что выдавало принадлежность её хозяина бургундскому дому, а вторая в бело-красные цвета Тосканы. Ещё одним отличием в облачении всадников явилось неожиданное отсутствие у Ламберта меча, которому он предпочёл кистень с устрашающего вида моргенштерном[4] , болтавшимся на конце цепи.

Оба рыцаря подъехали к королю, после чего глашатай ещё раз зачитал причину предстоящего боя и призвал Господа явить Свою волю и поддержать правую сторону спора. Бакалавр Теоден, двадцатипятилетний молодой человек с неизменно флегматичным выражением лица, почтительно поклонился королю, приветствовавшему идущих на смерть и, вероятно, в этот момент и в самом деле уподоблявшему себя римским кесарям. Все ожидали аналогичного поклона от Ламберта, но тот только опустил перед королём своё копьё.

Гуго нахмурился, махнул герольдам и сердито окопался в своём кресле, всё больше воспламеняясь желанием примерно наказать строптивца. Прогремели бюзины, и всадники отошли в противоположные углы ристалища, которым сегодня для них явилась городская площадь. Толпа на площади перестала галдеть и только беспокойно перешёптывалась в ожидании схватки.

Вновь прозвучали трубы, и всадники стремительно понеслись навстречу друг другу. Раздался сухой треск двух ударов копий в щиты, оба рыцаря дёрнулись в своих сёдлах, стремясь удержаться верхом, и копья обоих сломались. Толпа охотно дала волю своим эмоциям.

Всадники сошлись снова, обнажив, соответственно, меч и отвязав кистень. Теоден даже не попытался достать Ламберта, он едва успел поднять свой щит, как моргенштерн тосканца угодил точно в умбон, и бургундский щит раскололся надвое. На сей раз на площади было слышно только сторонников Ламберта.

Однако торжествовать было рано. Теоден стремительно спешился и, когда Ламберт подскочил к нему, оставаясь верхом, легко уклонился от кистеня и в следующий миг перерезал сухожилия на задней ноге коня своего противника. Пришла пора Ламберту продемонстрировать чудеса ловкости и соскочить на землю прежде, чем изувеченный конь придавил бы его.

Лагерь Теодена приветствовал удачу своего протеже, и король при этом восторгался едва ли не громче всех. Но на место восторгов очень скоро заступила тревога, так как отсутствие щита значительно затруднило действия Теодену, уж слишком длинна была цепь кистеня у тосканца, которая не позволяла Теодену приблизиться к врагу на расстояние своего меча.

Ламберт, оценив преимущество своего положения, начал гонять Теодена по всей площади, стремясь разнообразить траекторию ударов и постепенно сокращая между ними паузу. Теоден до поры до времени успешно уклонялся от свистящего в воздухе моргенштерна, то и дело норовившего опуститься ему на шлем. Ни о каком контрнаступлении бургундец уже не помышлял, оставалось только не терять чувство дистанции и рассчитывать на ошибку тосканца.

Ламберт же продолжал нагнетать давление и продолжал теснить врага, осыпая оскорблениями его самого, его семью, его сюзерена и всю Бургундию. После очередного его удара, вновь успешно отражённого Теоденом, моргенштерн зарылся в песок площади. Ламберт, сорвав с головы шлем, метнул его в лицо Теодену, тот увернулся, а Ламберт нанёс кистенём новый удар, на этот раз снизу вверх. Теоден успел подставить меч, однако цепь кистеня успешно обогнула выставленное лезвие, и стальной шар своим мощным шипом ударил Теодена в лицо.

Павийский колизей ахнул, предвкушая скорую развязку. Король привстал со своего кресла, моля Небо совершить одно из своих чудес. Оглушённый Теоден шатался на ослабевших ногах, опустив меч и представляя собой беспомощную мишень для Ламберта. Тот прежде обошёл его полукругом, примерился — и нанёс решительный и сокрушающий всё на своём пути удар. Норманнский шлем разлетелся вдребезги, и Теоден с воплем рухнул в песок площади, обильно орошая его своей кровью.

В адрес Ламберта полетел шумный поток здравиц, а сам молодой тосканец, упав на колени, воздал благодарную молитву Господу, не отвернувшемуся от него. Закончив свой горячий и трогательный монолог в Спасителю, Ламберт поднялся с колен и сквозь слёзы счастья победоносно взглянул в сторону королевской трибуны. Но Гуго там уже не было!

Не обращая более внимания на ликующую толпу и не поблагодарив ее за поддержку, Ламберт быстрым шагом устремился к королевскому дворцу. Его вежливо, но твёрдо остановили ланциарии Сансона.

— Висконт Ламберт, прошу вас успокоиться. Король готов принять вас в своей приёмной, — вырос перед Ламбертом сам граф Сансон.

— Ведите меня к нему!

— Сей же миг, только сдайте своё оружие моим людям.

Требование графа дворца было законным и привычным, и посему Ламберту пришлось повиноваться. Гуго и в самом деле поджидал его в приёмной зале в окружении ближайших слуг и десятка ланциариев. Всем прочим, хлынувшим вслед за Ламбертом, было приказано остаться снаружи, и возле входа во дворец выстроилось около полусотни воинов.

Возле дверей залы Ламберта встретил Бозон. Лицо графа выражало безусловную поддержку висконту.

— Ваш счастливый миг пробил, брат! Ваши слова получили подтверждение Небес! Будьте же решительны до конца! — Объятия Бозона были обжигающе горячи.

Горячий нрав тосканца, острый привкус только что одержанной победы и восторг от проявления высшей силы, подтвердившей его правоту, заставили Ламберта пренебречь правилами этикета. Быстро подойдя к королевской кафедре и не чиня поклон королю, он снял со своей головы капюшон хауберка и начал говорить нарочито громко и с дерзким вызовом:

— Итак, ваше высочество, ваш воин мёртв. Господь Вседержитель ясно указал, за кем в данном споре была истина. Так называемое свидетельство Ирменгарды является лживым, и я требую немедленного признания этого с вашей стороны и оглашения открывшейся истины на улицах Павии.

— Это случилось сегодня. Но никто не подводит итог дню сегодняшнему, не дав сначала оценку дню прошедшему. — Король говорил спокойно, но в глазах его горела свирепая ненависть.

— Что вы имеете в виду, государь?

— Я имею в виду ваши вчерашние слова, оскорбившие меня, вашего сюзерена. Ещё вчера я говорил вам, что вне зависимости от исхода судебного поединка вы лишитесь сана наместника маркграфства Тосканского.

— Господь явил всем сегодня, что я законный сын Адальберта и Берты Тосканских, а стало быть, я, согласно Керсийскому капитулярию, являюсь наследником Тосканской марки! — Ещё вчера, направляясь в Павию, Ламберт понятия не имел об этом капитулярии 877 года императора Карла Лысого о наследственности графского титула, но Господь, хвала Ему, вовремя послал висконту такого мудрого сводного брата, каковым, несомненно, являлся Бозон.

Осведомлённость Ламберта, казалось, должна была вызвать новый приступ раздражения у короля. Однако Гуго сохранял видимость спокойствия.

— Являетесь, но не первым, — ответил он.

Ламберт чуть ли не подскочил от этих слов.

— Старшим сыном покойного Адальберта был ваш брат Гвидо. Судебный поединок подтвердил его родство так же, как и ваше. Первым наследником Тосканской марки, таким образом, становится первенец вашего брата, а именно Берта, дочь Гвидо и Мароции, сенатриссы Великого Рима.

Ламберт чуть не задохнулся от гнева.

— Что я слышу?! Наследником великой Тосканы вы считаете ублюдка римской шлюхи?

— Если бы вас мог слышать ваш родной брат Гвидо, я бы попросил сейчас жителей Павии далеко не расходиться, ибо нового судебного поединка было бы не избежать. — К королю вернулась его привычная ирония, он с удовлетворением наблюдал, как опрометчиво закипает Ламберт.

Свита короля — Сансон, Беато и Манассия — дружно рассмеялась королевской остроте. К величайшему негодованию Ламберта, к их веселью присоединился и граф Бозон.

— Год тому назад на этом же самом месте вы уверяли меня, что никогда не допустите, чтобы дети Мароции, зачатые ею непонятно от кого, правили бы графством, которым управляла наша мать! Ещё год тому назад! А теперь вы готовы отдать графскую корону низкому отродью, и всё только потому, что намереваетесь разделить с её грязной матерью ложе и получить от неё корону императора!

— А вы схватываете на лету, Ламберт. Благодарю вас, брат мой, из вас вышел бы превосходный наставник, — сказал король, повернувшись к Бозону. Свита короля вновь разразилась смехом, от которого Ламберту стало трудно дышать.

— Так вы заодно?! Иуда! Вы всегда были заодно! — завопил он.

— Ну разумеется, мы же родные братья, и наше родство не надо подкреплять никакими поединками, — ответил за короля Бозон. Братья обменялись понимающими улыбками.

— Мерзавцы и лицемеры, вот имя роду вашему! Коронованные лжецы и растлители! Вы убили мою сестру, обманом вырвав у неё лжесвидетельство, вы растлили дочь благородного графа, а в ответ на его возмущение вы казнили его! Вы готовы вступить в кровосмесительный союз с римской блудницей, вы готовы на любой грех, возможный смертному, вам нипочём ни Божий суд, ни законы предков!

— Я полагаю, мы достаточно выслушали этого синьора. — Король поднялся с кресла и спустился со своей кафедры к Ламберту. — Благодарю вас за ваш темперамент, мессер глупец. Ваши оскорбления были хорошо слышны и собравшимся здесь, и наверняка стоявшим за дверьми залы. Ваш язык достаточно выговорился, чтобы оставаться у вас во рту, ваши глаза достаточно надерзили своему сюзерену, чтобы продолжать гордо взирать на мир. Граф Сансон, вы уловили суть моего приказа?

Расторопные слуги вмиг скрутили Ламберта и заткнули ему рот.

— Смирение, проповедуемое нам, и в самом деле мудрее горячности, мой неполноценный брат. Можно робко пройти мимо льва и тем самым сохранить свою жизнь, а можно смело кидаться в него камнями, испытывая судьбу. Кто из них двоих смелее? А кто из них двоих умнее? Кто из них заботится о своей семье, о своём имуществе, о своём долге перед Господом, а кто плюёт на все ради сиюминутной отваги и дерзости? Вы слишком глупы, Ламберт, но сегодня лев пощадит вас и только лишь примерно накажет.

Король подошёл к Бозону и положил ему руку на плечо.

— Верность и преданность, смирение и мудрость — вот качества, которые ценит справедливый сюзерен. Безусловная мудрость звучала из ваших уст, мой истинный брат, когда вы посвящали этого невежду в подробности капитулярия Карла Лысого, а безусловной преданностью с вашей стороны являлось то, что вы умолчали о статусе маркграфства бенефиции, до сегодняшнего дня управляемой этим безграмотным нахалом. Готовьтесь же, брат мой, к управлению богатой Тосканской маркой. Уверен, что ваши новые подданные в скором времени восхвалят Господа, ниспославшего им мудрого и уравновешенного владыку.

— Главной целью любого территориального образования, именуемого государством, надлежит быть счастье и процветание своих подданных, а не их рабская нищета и подавление, — ответил с поклоном Бозон.

— Золотые слова! Вы слышите их, Ламберт? Впрочем, для вас они прозвучали слишком поздно. Так же, как и мой совет строить, дорожить и укреплять союзы с соседями своими, способными в свою очередь укрепить и возвысить вас. Уверяю вас, Бозон, что сенатрисса Мароция не будет препятствовать вам, она не хуже моего играет в шатрандж и умеет жертвовать лёгкими фигурами ради победы в партии.

— Но как быть с исходом судебного поединка, государь? — спросил Сансон. — Как объяснить суровое наказание мессеру Ламберту?

— Ламберт будет наказан за оскорбление короля и до конца дней своих будет находиться в одном из монастырей.

— Что, если в Новалезском? — ухмыльнулся Манассия.

— Прекрасно, святой отец, у вас изощрённое чувство юмора! Пусть Ламберт проведёт остаток жизни в келье своей сестры, и прикажите выбить на их стенах текст признания Ирменгарды. Пусть он и не сможет его читать, зато будет знать, что оно постоянно находится рядом с ним. Прощайте же, мой недалёкий названый братец, и помните мои слова!

Слуги увели оглушённого своим крушением Ламберта, и король остался наедине с ближайшими соратниками.

— Жаль, но эту стражу придётся сменить, — произнёс король, как только за Ламбертом закрылись двери.

— Безусловно, государь, — ответил Сансон.

— Что до черни и исхода судебного поединка, — произнёс изобретательный Бозон в ответ на повисший в воздухе вопрос графа дворца, — то я не думаю, что для вас, благородный и могущественный граф, будет трудным найти в городской тюрьме какого-нибудь приговорённого к петле бедолагу. Пусть он за спасение своей презренной жизни даст показания о том, что лично передавал Ламберту какие-нибудь дьявольские снадобья или языческие талисманы с заклинаниями, которые были способны даровать победу в судебном поединке. Таким образом, исход поединка определился магией и чернокнижием, а значит, не может восприниматься как установленная непреложная истина.

— Тогда получится, что чернокнижие оказалось сильнее воли нашего Господа! — испуганно воскликнул Манассия.

— Весь мир является ареной борьбы Господа и Князя Тьмы, и не всегда свету и добродетелям сопутствует победа. — Король к исходу дня явно настроился на философский лад. — Оглянитесь вокруг, и вы увидите тому сонм подтверждений. Я поддерживаю предложение моего брата, графа Авиньонского, Арльского и без пяти минут Тосканского! А вы, святой отец и мой племянник, вечно найдёте повод испортить нам всем настроение и даже на ясном небе отыщете мохнатую тучу!

………………………………………………………………………………………………..

[1] — Макон — одно из бургундских графств.

[2] — Хауберк — кольчужная куртка с капюшоном.

[3] — Умбон — выпуклая кованая накладка посередине щита.

[4] — Моргенштерн — железный шар с шипами.