Чумной год (джен)

— Но я хочу на праздник! — дует Хорнет губы, сдёргивая с платья руку няни. — Хочу посмотреть, как рыцари сражаются.

Ишь, какая — маленькая, а уже такая грозная: Хорнет красна, сердита и выглядит так сурово, словно вот-вот отдаст приказ выдать всем несогласным по десять плетей.

— Принцесса, вам не положено, — упрашивает Огрим, косясь на Уллу; няня пытается сгрести воспитанницу под подол передника, но та брыкается похлеще жеребца.

— Матушка обещалась, что я могу посмотреть! Почему матушке можно, а мне нельзя?

— Вы ещё малы, принцесса! Негоже вам на такое смотреть.

— Я умею пасти овец и вышивать, я уже большая! И собаки меня слушаются. Вот, смотрите!

Хорнет суёт в рот два пальца и так ловко свистит, что гончие, зевающие у псарни, навостряют уши.

— Барышня!

— Ох, ладно, — Огрим благодарит бога земного, что турнир скоро подойдёт к концу, и принцессе не доведётся смотреть, как Сильванин-Гора самым непочтительным образом вываливается из седла в грязь, а леди Дрийя так мочалит плетью круп своей лошади, что в песок капает кровавая пена, — пойдёмте, отведу вас к матушке.

— И побыстрее, — топает Хорнет каблуком сапога, шмыгает носом и тут же веселеет.

* * *

Колизей встречает гостей шумом и гулом; Колизей пахнет железом, потом, кровью, белым вином и медью рассыпанных в песке монет.

Херра Зверь недовольно кривится, но Бледный Король, искоса поглядев на маленькую гостью, лишь кивает: веди, дескать, — и больше не обращает внимания, а Мономона Наставница, нежная, как горлинка, приоткрывает глаза, блекло-туманные от поволоки, улыбается и подпирает пальцем щеку. Диво, что пришла, — не любит покидать свой терем в деревянной резьбе.

— Улла! — рявкает Херра Зверь, тут же хватая дочь за ворот, и прячет её у себя под боком; Хорнет тут же высовывается и восторженно разглядывает арену в железной клетке.

— А я виновата?

— Могла бы её увести.

— А ты попробуй, — смеётся Улла.

— Огрим, — с присвистом шепчет на ухо угрюмая длинноногая Дрийя, всё ещё не отдышавшаяся после схватки, в которой одолела четверых подряд, — а герцогиня Фогг на казни была, когда король того рыжего мятежника обезглавил. Видал её?

— Да разве?

— Право, вы слишком обо мне волнуетесь. Не к чести герцогине Фогг бояться телесного, — певуче отзывается Мономона, жадно глядя, как Вессель ныряет под замах палицы; щита у рыцаря нет — только тонкий меч, весь исписанный по лезвию рунными узорами, а под оленьим шлемом о семи отростках-рогах не разглядеть даже глаз.

— Так его! — кричит Хорнет, когда Вессель бьёт Хегемола рукоятью по локтю.

Огриму уже не впервой глядеть, как Вессель сражается на рыцарских поединках, но всё равно Огрим волнуется: Вессель жилист и быстр, как олень, рогами которого украшен его костяной шлем, но в бою никому не даёт продыху, и Огрим боится, что однажды Вессель, забывшись, войдёт во вкус и снесёт чью-то голову. Рубить головы не на турнирах положено, а на казнях.

— Вирм, — говорит королева Руфь, по-совиному оборотясь на звук и дёрнувшись от лязга меча, и мнёт ногтями кружева на запястье супруга.

Вирм вздрагивает вслед за ней и, не замявшись ни на миг, крепко сжимает её побледневшие пальцы, — всё смотрит на Весселя, не отрывается; Вессель с хрустом выбивает коленом палицу из ослабшей руки Хегемола, толкает его в песок и, тяжело дыша, косится в сторону монаршей ложи, а добряк Хегемол с виновато-лукавым видом воздевает исцарапанные в кровь руки. Огрим, конечно, и сам давно уже не побеждал Весселя, — но Хегемол-то служит при дворе намного дольше, да и в битвах он участвовал не раз, и видеть третье его поражение подряд как-то неловко.

— Ваше дитя уж больно прыткое, Ваше величество!

— Отрадно слышать, — сдержанно кивает Бледный Король, разжав пальцы королевы.

Старый ханжа, хмурится Огрим. Подзови его хоть раз к себе, поцелуй в лоб при всех, дай ему своё благословение.

Впрочем, Вессель, кажется, ничуть не расстроен. Рыцарь отстёгивает под подбородком ремешок и сдвигает шлем выше лба — так, что рога ложатся на спину, отвешивает отцу земной поклон: легко, почти по-девичьи, — и подбирает белые подвялые лилии, брошенные на песок, и стебли хрустят под его сапогами, а песок темнеет, сбрызнутый кровью.

— Ура! — восторженно визжит Хорнет, но тут же ахает и смущённо замолкает, прикрыв рот ладонью.

Вессель, седой и потный, подходит к ложе для гостей, кланяется со всем почтением и, не проронив ни слова, вручает Хорнет охапку цветов.