Чумной год (джен)

— Я, — заявляет Хорнет, обтерев хлебом блюдо и приложив к губам кубок медовухи, — возвращаюсь домой.

— Что-о?

— Всё так, как я сказала. Мне пора вернуться к моему народу.

Веспа, сильно постаревшая и огрузневшая за последние годы, щурит глаза и впивается в Хорнет остро-чёрным взглядом, склонясь вперёд и скрипнув деревянным креслом, а её младший сын, рыцарь Эспер, ничего не говорит — лишь поджимает губы и пьёт медовуху до дна.

— И куда это ты собралась идти, скажи на милость, если там нет ничего, кроме праха и увядания?

— Там моя родина. И мои болотные люди.

— Твой болотный народ уже не спасти, дитя. Я приняла тебя лишь из милости к королеве Херре, а не из-за ткачей.

— Я благодарна за эту милость, королева Веспа.

— Я шесть лет растила тебя с моим потомством, берегла, кормила. Я шесть лет называла тебя своей внучкой. Мои люди научили тебя обращаться с копьём и стрелами, а ты теперь хочешь сгинуть в топях?

— Не хочу. — Хорнет пьёт, глядя на деревянный потолок: палаты в Улье — так называют промеж собой дворец-замок королевы Веспы — сплошь в резных узорах, даже зимой тёплые, и всё в них пахнет мёдом, воском и стружками древесины. — Но там, в топях, мой дом.

В Улье никогда не бывает тихо — так много здесь людей, даже сейчас кто-то из обитателей замка поёт, взобравшись на стол, и отбивает танец, пока другой ржёт, а третий — тянется к певцу за лирой, ругаясь на расстроенные струны. В Улье тесно и сладко, и Хорнет порой становится тяжело дышать.

— Дитя, — тяжело вздыхает Веспа и трёт пальцами глаза, а потом снова смотрит — так же сурово, как и прежде; когда-то, ещё в первый чумной год, её муж был жив, и Веспа глядела на Хорнет, сыновей и внуков мягче, а потом — всё хмурнее, пока король истекал золотистой слизью из глаз, горла и носа, а чума чернила его вены и пальцы, перебираясь вверх по рукам к плечам и горлу, душа грудной жабой, пока не дошла до самого сердца. — Херра не хотела бы, чтобы ты погибла или заразилась чумой, как все, кто завяз в топях Гнезда.

— Но она никогда не бросала моих людей и мой дом.

— Твоих? Ты дочь чужеземки и бледного выродка. Что в тебе от ткачей? Тебе всё ещё есть до них дело?

— Есть, — резко говорит Хорнет, и Веспа хочет вздохнуть, но лишь хмурится. — Мне было девять с половиной, когда Улла и слуги привезли меня сюда.

— Чем плох Улей, дитя? Оставайся с нами. Когда станешь взрослой, я благословлю тебя на брак с младшим из моих сыновей. — Эспер красноречиво показывает кулак, а Хорнет — кончик языка: два или три года назад Эспер только и делал, что дрался, а Хорнет только и делала, что дразнилась, и сейчас ему уже восемнадцать, но Хорнет до сих пор кажется, что если она привстанет на носках, то они, как и прежде, будут одного роста. — Топь уже не спасти, а Улей не умрёт. Мы всегда живы, Хорнет, — назидательно поднимает палец Веспа, — потому что бережём своё потомство и не лезем в чужое дело. Даже бледный выродок не трогал нас.

— А во мне — половина от бледного выродка. И раз я сказала, что вернусь в свою деревню, значит, так оно и будет.

— Ах, глупышка. Вот так девица! Видел бы твой папаша, как ты говоришь! Эй, Тилле, кувшин неси!

Веспа хохочет, прежде чем выпить свой кубок медовухи, окриком подзывает служку и подливает себе ещё — да так много, что чуть не льёт через край, прямо на столешницу из золотисто-тёмного дерева: в родных краях Хорнет за пилёную связку такого дерева пришлось бы заплатить пригоршни две гео, а здесь им порой топят очаги — так его много.

— Как думаешь, я разрыдаюсь, поднесу тебе дары за стойкость и подарю благословение на добрый путь, дитя?

— Конечно, нет, — впервые за вечер хохочет Хорнет вслед за Веспой, чувствуя, как внутри ослабевает тугой узел, — и глотает медовуху, почти давясь.

— Любой менестрель бы спел именно так. Хороша сказочка, да? Принцесса чужого королевства, которая так печётся о своих людях, что даже отвергает сладкую выпивку, медовый воск и доброе слово, а королева чуть ли не плакать готова. Позор!

— Да. Так бы всё и было.

Хорнет почти ухмыляется, глядится в округлое дно кубка — в отражении личико выглядит почти что румяным и куда симпатичнее, — и подпирает кулаком щеку, смяв кружевную ткань крузелера.

— Не дом мне Улей, королева Веспа. Клетка золотая.