Счастливое воспоминание (джен)

— В поезде ты сказал, что уже встречался с дементорами, — вспомнил Робер. И тут же напоролся на взгляд-клинок и плотно сжатые губы. Но Рокэ заговорил, и стало ясно, что взгляд предназначался не бестактному собеседнику.

— Мой отец два года провел в Азкабане за убийство Гектора Октопуса. Знаешь, кто это?

— Нет, — Робер качнул головой. Они шли в сторону Хогсмида, под ногами шуршали опавшие листья. Стоял тихий пасмурный день, воскресенье, они шли в Хогсмид и говорили об убийстве.

— Он был агентом Волдеморта, — Рокэ произнес это имя ровно, бестрепетно, — очень хорошим агентом, его долго не мог вычислить даже отец, а остальные верили безоговорочно. Тогда… сложилось так, что у отца не было другого выхода. Доказать причастность Октопуса к Пожирателям так и не смогли, и отца осудили.

Робер молчал, не решаясь перебивать.

— Мы навещали его так часто, как было можно. Я, Карлос, Инес, мать… Все по очереди. Азкабан не разрешают посещать слишком часто — считается, что это опасно для посетителей. — Пальцы Рокэ, сжатые на ремне сумки, побелели. — Тогда я и научился вызывать Патронуса. Мать научила. Мне было тринадцать.

Рокэ умолчал о многом. О том, как трудно вызвать Патронуса, когда тебе кажется, что ничего хорошего больше не будет и быть не может. Когда подняла змеиную голову война, которая, казалось бы, завершилась в твоём раннем детстве — война, которую ты помнишь обрывками, похожими на плащ дементора, которая забрала Рамона — Инес и Карлос помнят его, а ты ни разу не видел. Когда отец оказывается в самом страшном месте на земле, а мать становится воплощением своего имени — Долорес значит «скорбь»… Когда старшие брат и сестра вслед за матерью превращаются в статуи с суровыми лицами. Когда в тринадцать лет раз и навсегда заканчивается детство.

Он не сказал и о тёмных сырых коридорах, о каменных сводах камер, о том, с каким трудом мать добилась для подростка разрешения навещать отца, о том, как старшие упорно искали возможность его оправдать…

— Это… жутко, — наконец тихо сказал Робер. — Я очень сочувствую, правда. Просто… не знаю, что сказать.

— Могло быть и хуже, — Рокэ пожал плечами, движение вышло неестественным, как у живых доспехов. — Его осудили на двадцать лет. Через два года мы добились амнистии.

Робер представлял мистера Алву, ожидающего приёмных часов, борясь с беспросветной глухой тоской. Каково проводить так целые сутки — а потом месяцы и годы? Он хорошо помнил те несколько минут в поезде. Посетителям вредно находиться в Азкабане? Возможно, но посетитель может вызывать Патронуса — за тем, очевидно, туда и приходят, чтобы дать узнику возможность перевести дух… Почему тех, кто попал в Азкабан, не считают за людей?! Туда ведь отправляют не только за убийства — могут заключить, например, за сокрытие анимагических способностей… Робер никогда не задумывался о том, какой кошмар существует в мире, в родной для него стране. Кошмар, творимый не приспешниками Тёмного Лорда, а учрежденный добропорядочными министрами и молчаливо одобряемый всеми жителями Магической Британии… Неужели никто из них не понимал этого, как не понимал и он?

— Я с детства хотел стать мракоборцем, как отец, — нарушил молчание Рокэ. — С тех пор не хочу. Я пойду в законодатели. И добьюсь, что Азкабана не станет.

Робер молча кивнул, не зная, что сказать. Посмотрел на Рокэ, встретил его взгляд и понял, что можно ничего не говорить.

Он бы, наверно, взял Рокэ за руку, но все-таки не решился.

Часть этого разговора нечаянно слышал Гарри Поттер, пробирающийся в Хогсмид, укрывшись мантией-невидимкой. Сегодня он сильно отстал от друзей, задержавшись на разговор с Невиллом, и увидев впереди две фигуры, вначале принял их за Рона и Гермиону, а когда догнал и понял свою ошибку, когтевранец как раз заговорил о Волдеморте, называя его по имени. Позже, узнав историю своего крёстного, Гарри, быть может, вспомнит этот рассказ и удивится их сходству.